Алексей Чапыгин - Гулящие люди
– Куды это, Матвевна, на ночь глядя?
– В Москву – воевода зовет! Ездового взяла, штоб не грабили в дороге.
– Ну, счастливо!
– И тебе здорово сторожить.
Перед дорогой в лес в слободах было сонно и тихо. Где-то далеко, должно быть на Волге, сзади Сеньки с Домкой всхлипывала в воздухе ночном, белесом и туманном, чайка. Две-три звезды над туманами высоко-высоко поблескивали. Когда въехали в лес, Домка из пазухи достала детскую шапку, небольшую темную, прижала к глазам, заплакала и спрятала обратно.
– Чего ты, Домна?
– Робяток вспомнила, Сеня.
– Живы будем, налюбуемся!
– Эх, все так, да сердце матерне ноет!
– Одно потеряла, другое нашла.
– Давай, Семен, подгонять! Я резвых коней оседлала, да ехать не близко к Берендееву.
В одном месте слезли, стреножили коней, дали им подкормиться.
Сенька, сидя на пне у дороги, сказал:
– Нехорошо! Лошади потные пьют в канаве с жадностью, хрипеть будут.
– Ништо! В лес на них не поедем, в обрат отпустим, отгуляютца дорогой.
У Берендеева болота, не переезжая гати, когда сквозь деревья засветилось, рассыпаясь искрами звездистыми и радужными, раннее солнце, Домка и Сенька остановили взмыленных лошадей. Домка из сумы у седла вынула медный рог и протяжно затрубила два раза.
Справа от гати дорожной, в стороне болота ответили свистом. Скоро на дорогу вышли в армяках и валяных шапках три лапотных бородатых мужика. Домка сказала:
– В гости к вам, товарыщи!
– Любо, Домнушка!
– Любо нам! С товарищем пришла, добро!
– Снимите с коней сумки, уздечки, а коней в обрат! Вышедшие из леса бойко поснимали с коней сумы, уздечки и седла. Повернули лошадей головами к дому и свистнули.
Лошади радостно отряхнулись, пошли было шагом, и вдруг, заржав, понеслись в сторону Ярославля.
От гати с версту тропка шла по краю болота мокрая, потом поднялась на косогор и спустилась снова в низину, а когда вывела на косогор, то пропала, и перед идущими встала стена непролазного ельника, заломленного буреломом.
– Вот туто надо ползком мало, а там разогнемся! – сказал передний и, поблескивая берестом мокрых лаптей, пополз. За ним ползли все, отгибая от земли свисавшие колючие ветки густого ельника.
Долго ползли; когда миновала густая заросль, подхватила березовая роща, по роще шли не прямо, а по редким зарубкам на стволах, потом шли ельником и вышли на обширную поляну, ровную и сухую. Здесь открылся Берендеев бугор, в боку его были вырыты землянки и закрывались деревянными дверями.
Под землянками врыты в землю деревянные таганы, стояли скамьи, вместо ножек у скамей были обрубленные ветви сосен, и сами сосны колоты пополам и тесаны.
– Гей, ватаман, примай гостей!
Сенька и Домка сняли сумы, сели перед таганом, а мужики-поводыри, скинув шапки, остались стоять. Из одной землянки открылась дверь, вышел коренастый, обросший черными кудрями и такой же бородой мужик, в черном плисовом полукафтанье, обшитом золотыми галунами.
За кушаком пистолет, из голенища правого сапога торчала роговая рукоятка ножа.
– Ну, здорово, Домна Матвевна! – сказал он, подходя к Домне, прибавил: – Давно пора боярину служить закинуть.
Атаман подал Домке руку, взглянул на Сеньку, спросил:
– А этот с тобой?
– Со мной мой муж, Григорий.
– Вот не знал, што ты мужня жена! Ну, теперь давайте пить, гулять, а коли время сыщется – и забавляться. Эй, робята, огню!
Трое поводырей, скинув кафтаны, натаскали валежника, сыскали топоры, в сухом воздухе скоро понесло дымом.
Сенька сказал:
– А не боитесь, что из чужих кто на огонь придет? Атаман сел на скамью близ Сеньки, засмеялся:
– Пущай придет, примем! Вы подите в землянку – крайняя вам, лишнее скиньте с себя.
Сенька и Домка пришли в землянку. Там была постель на козлах, а другая помещалась на земле – от пола в аршин, было в горе вырыто углубление со сводами. Сенька снял кафтан, потом и панцирь.
– Добро, Семен! Кабы не тоска по робенкам, то и жить можно…
– Спасла мужа, потеряла детей. Не спасла бы, тогда на детей любовалась, – улыбнулся Сенька.
– Пустое говоришь. – Домка вынула из сумы одеяло и тканую мягкую простыню. Устроила постель. Постель была из медвежьих шкур, положенных одна на другую. – Жестко будет нынче, а там излажу.
У огня они все трое – Сенька, атаман и Домка – выпили водки, закусили жареным мясом; когда пали сумерки по лесам и по небу, стали собираться гулящие. Было их с атаманом, сосчитал Сенька, тридцать три человека.
– Сколь у нас оружия, атаман?
– Пистолей с полусоток есть, справные все, три пищали, два мушкета, топоры, кистени, рогатины, капканы. Еще три короба рогулек железных.[413]
– В прямой бой идти нельзя!
– Нам пошто в прямой? Петли ставим, капканы, а где плотно, коли опас большой, мы железный чеснок кинем, мохом запорошим сверху, тогда не пройдешь тут и не проедешь.
Сенька был спокоен и доволен. Домка погрустила о детях и тоже успокоилась на том, что ее «приголубник», кого и видеть не чаяла, тут живет с ней.
Ночью, радостные, уснули. Перед тем как разоспаться, Сенька сказал:
– Узнай, Домнушка, все ли гулящие меж собой и с атаманом сговорны? Глядеть надо зорко, чтоб кто по злобе ли, аль неразумью ватагу не погубил!
– Спи, родной, все проведаю…
Утром к богорадному прибежал поваренок. Старик выпускал из тюрьмы закованных сидельцев[414], чтоб ходили собирать себе корм.
Поваренок ждал. Когда сидельцы ушли, ушли и двое стрельцов сопровождать гремучую нищую братию тюремщиков, коих сидело в тюрьме ярославской восемь человек, старик спросил поваренка:
– Пошто пришел? Провизия твоя у клюшницы Матвевны! – Не за тем я, дедушка; послал повар к Домне Матвевне, а там и подклет пустой… и нету ее, ни пушиночки…
– Да што ты! Ой, малой, ой, лжешь! И куда она подевалась? Караулы десятник тоже не менял, стрельцы ропочут. Ой, пойдем, пойдем!
Старик шел и разводил руками. Ходил по дому, хрипло покрикивал:
– Матвевна, а Матвевна! – И вдруг стукнул себя по лбу кулаком, вышел спешно из боярского дома к тюрьме, позвал из караульной двух стрельцов: – А ну, робята, бейте замок анбара, бейте!
Стрельцы бердышами вывернули пробои.
– Вот те, матку ее пинком! Не вернтца, да видно утекла с разбойником?!
Пока богорадной бился с амбаром, на воеводский двор стрельцы принесли мертвого десятника. Глаза вороны выклевали, а ворот разорван и грудь изъедена собаками.
– Ух, дьяволица! Ух, ух! Беда, робятки.
– Беда большая, старик!
– В ночь пушкарь Микитка сказывал, выпущал из города Домку воеводину с ездовым.
– Ну, так!
– Много ты ей верил, сам не доглядывал гулящего в анбаре.
– Не я один верил, она правая рука у Федора Васильича! Думать тут много не надо – иду к дьяку в съезжую избу!
Старик богорадной спешно ушел со двора.
Вечером в Москву направились с вестью к воеводе Бутурлину пятнадцать конных стрельцов. Одиночно стрельцы по Московской дороге не ехали: разбой участился гораздо!
На московском дворе воеводы Бутурлина наехавшие рано утром с Ярославля конные стрельцы подняли пыль.
– Спешьтесь! – приказал седобородый стрелецкий пятидесятник, и сам первый слез с коня, отвел его к тыну. – Не шумите, я чай, боярин еще почивает.
Так же к тыну и иные стрельцы привязали бьющихся от мух коней, покрикивали на лошадей негромко:
– Бейся! Гляди!
Дворецкий вышел к стрельцам, седой сказал ему:
– Нам воеводу – спешно!
– Наехали, боярин, зовут!
– Безвременно? Ужели что стряслось? – спросил воевода. Сверх голубого зипуна дворецкий одел боярина в летний шелковый кафтан песочного цвета.
– Запахнусь, не надо запояски!
В мягких зеленых чедыгах вышел на крыльцо. Седой пятидесятник, шевеля высокую шапку на голове, с цветным верхом начальника, подошел к крыльцу.
– Пошто безвременно город оставили?
– В городе, боярин, все в добром порядке.
– Что же не в порядке?
– Да, вишь, спешили, дьяк даже отписки не дал: «Скажите на словах». Домка бежала, боярин.
Боярин побледнел, сделал по крыльцу шаг к верхней ступени:
– Покрала дом, сожгла?
– В дому и рухледи искал богодарной, сказал: «Не тронуто!» Худчее учинила она…
– Говори скоро, что учинила?
– А вот! Стрелецкий десятник Пастухов Мишка снял по указу твоему с насада гулящего, звать Гришкой, и как доводил при мне дьяку съезжей избы богорадной, тот Гришка в недавние годы родителя твоего, боярина Василья, убил!
– Оковать надо было того вора да в тюрьму взять!
– Не дала она в тюрьму вести, заперла в анбар и ключи взяла, а в ночь выняла его и, захватив лошадей, бежали. По дороге городом десятника Мишку убили, кинули в Медвежий вражек.
– У ней робята были, взять их!
– Робят она до побегу схоронила!
– Разыскали ли, куда бежали разбойники?
– Стрельцы в догоню гоняли да по лесу шарили, сказали: «Должно, к Берендееву болоту угнали».
![Atlanta - Только рядом...[СИ]](/uploads/posts/books/2640/2640.jpg)