Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
Вольфгангу опера представлялась как трагедия Дон-Жуана, порочная натура которого неотвратимо ведет его к гибели, тогда как да Понте был исполнен решимости написать веселую комедию интриги. Либреттист всячески усложнял любовные перипетии Дон-Жуана – соблазнителя, а композитор основное внимание уделял столкновению своего героя с Командором. Да Понте видел главное в развитии сюжета, а Вольфганг стремился раскрыть всю глубину чувств своих героев.
Постепенно ему удалось убедить да Понте идти по пути создания живых человеческих характеров, а не ходульных персонажей мелодрамы, и либреттист, захваченный сюжетом, который он рассматривал теперь как собственное детище, создавал яркие, впечатляющие сцены.
Получив текст либретто, Вольфганг прежде всего взялся за арии, в которых был полностью уверен и которые должны были подойти для голосов со средним диапазоном. Чем больше он углублялся в драму Дон-Жуана, тем усиленнее работало его воображение. Целая сокровищница прекрасных мелодий обнаружилась в нем. Весь опыт, накопленный им в мире музыки, приносил сейчас свои плоды. Порой музыка его звучала светло и радостно, а порой в ней слышались отголоски демонических страстей, низменных инстинктов. Хотя да Понте продолжал твердить, что «Дон-Жуан» должен быть комедией, трагические мотивы сами собой проникали в музыку. Однако присущее Вольфгангу чувство юмора брало верх. Для трагических ситуаций он писал трагическую музыку, для комических – комическую, и его мало трогало, какой по жанру должна быть опера: все его старания были направлены к тому, чтобы музыка вдохнула жизнь в характеры героев. Да Понте же стоял на своем: их новое произведение должно быть выдержано в определенном стиле.
Да Понте назвал оперу: «Don Giovanni – Il dissolute punito – Dramma giocoso» – «Дон-Жуан, или Наказанный развратник, – веселая драма в двух актах», и Вольфганг согласился с таким названием. И даже тогда, когда музыка казалась веселой и бодрой, в ней звучали мрачные ноты.
К 1 октября, когда Вольфганг вместе с Констанцей уехали в Прагу, оставив Карла Томаса под присмотром госпожи Вебер, половина партитуры была уже написана и большую часть второй половины он держал в голове. Да Понте приехал в Прагу неделей позже, чтобы присутствовать при распределении ролей и подгонять текст к голосам певцов; он занял в гостинице комнату, окна которой смотрели прямо в окна Вольфганга- так было удобнее переговариваться друг с другом. Вольфганг снял прекрасные комнаты в чистенькой гостинице «Трех золотых львят», уплатив за них из той тысячи гульденов, которую получил в наследство от Папы, – эти деньги пришлись очень кстати.
Констанца считала, что ему полагается больше: Наннерль завладела многими ценными вещами Леопольда, не включив их в опись отцовского имущества. Но когда она завела разговор об этом с Вольфгангом, он очень расстроился и сказал, что из-за нескольких гульденов не собирается ссориться с родной сестрой.
Ведь деньги эти, напомнил он Констанце, позволили им устроить чудесный прием в саду, снять в Праге комнаты в прекрасной гостинице и расплатиться с большей частью долгов. И Констанца замолчала: распределение ролей в новой опере доставляло ему и так слишком много огорчений. Бондини распределил роли в «Дон-Жуане», не посоветовавшись ни с композитором, ни с либреттистом, и, когда они в некоторых случаях выразили сомнение, импресарио заявил:
– Это все, что есть в моем распоряжении. Наш Национальный театр не располагает такими возможностями, как венский. Кроме того, это та же труппа, что с таким успехом исполняла «Фигаро».
– Но «Дон-Жуан» не «Фигаро», – возразил да Понте, – он гораздо сложнее.
– Что же вы посоветуете? – спросил Бондини. – Нанять певцов в Вене?
Понимая, что это невозможно, Вольфганг поспешил вставить свое слово:
– Луиджи Басси, который поет Дон-Жуана, должен, прекрасно справиться с ролью, а из вашей жены выйдет чудесная Церлина, но есть несколько певцов, чьи голосовые данные очень ограниченны.
– Нанять больше некого, – уперся Бондини, – нам это не по средствам. И так мы идем на большой риск, ставя эту оперу, она сильно отличается от «Фигаро».
– Слишком серьезная? – спросил да Понте, желая услышать в ответ подтверждение.
– Более трагичная, чем я ожидал.
– Чересчур трагичная? – подстрекал его да Понте.
– Как раз в меру, – резко отпарировал Вольфганг.
– Возможно, – сказал Бондини, – я остаюсь при своем мнении, но мы постараемся сделать все от нас зависящее, и, если вы согласитесь внести ряд изменений, опера, может, и удастся.
Вольфганг был очень расстроен.
В тот же вечер, когда Вольфганг и да Понте работали вдвоем в гостинице «Трех золотых львят», меняя либретто и музыку в соответствии с желанием Луиджи Басси – красавца и обладателя великолепного баса, да Понте объявил:
– Я смогу пробыть здесь всего лишь неделю. Вольфганг пришел в отчаяние.
– Но впереди еще столько работы!
– Сальери настаивает на моем возвращении в Вену. Нужно начинать работу над его новой оперой.
– Когда намечена ее постановка?
– Через месяц-два. Точно не знаю. – Да Понте пожал плечами. Сальери был для него важнее Моцарта, но не мог же он в этом признаться.
– А нам требуется две, самое большее три недели, чтобы все закончить. Если вы уедете так скоро, это вызовет ужасный скандал. В Праге сочтут, что вам безразлична судьба оперы.
– Весьма сожалею, но иного выхода нет. Император очень заинтересован в новой опере Сальери, и мы не можем вызвать его неудовольствие.
А может, размышлял Вольфганг, Сальери поставил да Понте перед выбором и поэт решил в пользу Сальери, приняв во внимание благосклонное отношение к нему императора? Вольфгангу очень хотелось предъявить да Понте свой ультиматум: пусть выбирает кого-то одного – его или Сальери. Но он не осмеливался угрожать кому бы то ни было, он просто не умел.
– Через неделю, Моцарт, я вам не так уж буду и нужен. Либретто, собственно, уже закончено, а требуемые изменения вы сможете внести и сами.
Что ж, тут есть свои преимущества, решил Вольфганг, в тексте имеются места, требующие доделок, а это проще сделать без либреттиста.
– Главная работа предстоит с певцами, надо будет репетировать с ними и подгонять музыку к их голосам, потому что все певцы хуже венских, – сказал да Понте.
– К счастью, публика получше, чем в Вене.
– Некоторые ваши арии настолько сложны, что я просто не знаю, как певцы справятся.
– Справятся. После того как я с ними поработаю.
– А жена импресарио? Как вам удастся исправлять ее ошибки?
– Я найду к ней подход.
– Заведете с ней интрижку? – подмигнул да Понте.
– Этого я не сказал, – раздраженно ответил Вольфганг.
– В театре таким не удивишь, почему бы вам не попробовать? Я уверен, она согласится при условии, что вы отдадите ей лучшие арии.
– Церлина получит то, что ей полагается, а не то, чего пожелает синьора Бондини.
Да Понте вздохнул.
– Слишком уж вы высоконравственны.
– Если уж кому можно предъявить такой упрек, то только вам.
Да Понте возмутился и начал горячо протестовать.
– Не вы ли говорите, что Дон-Жуан должен быть наказан потому, что он злодей? – сказал Вольфганг.
– Так он и есть злодей!
– В каждом из нас есть частица Дон-Жуана. В глубине души каждый желает обладать многими женщинами и хочет быть неотразимым, как он, – заметил Вольфганг.
– А вы еще пишете для него арии, исполненные такой чувственности н красоты, что устоять перед ним невозможно.
– И в то же время он соблазнитель, который терпит крах.
– Ага, теперь в роли защитника нравственности выступаете вы, Моцарт!
– В роли защитника жизненной правды. Дон-Жуаны чаще добиваются успеха на словах, чем на деле. Именно поэтому опера одновременно комична и трагична.
– Я должен познакомить вас с Казановой. Он мой друг и живет недалеко от Праги. Он сможет вам помочь кое в чем.
Прежде чем уехать в Вену, да Понте устроил Вольфгангу встречу с Казановой и дал ему полезный совет:
– Считают, что Глюк долго не протянет. Я буду держать вас в курсе событий. Когда Глюка не станет, вам полезно находиться в Вене. Вы сможете получить тогда место при дворе.
В 1786 году по либретто да Понте было поставлено шесть опер, в этом году уже три, и да Понте чувствовал себя вполне надежно в качестве придворного поэта. Но укрепить свои позиции никогда не вредно. Вкусы публики меняются, и, кто знает, может быть, Моцарт в один прекрасный день займет место Сальери.
Джакомо Казанова сказал, что счастлив познакомиться с выдающимся композитором, и выразил надежду, что господин капельмейстер испытывает те же чувства.
– Разумеется, – сказал Вольфганг, отвешивая Казанове вежливый поклон. Репутация венецианского распутника была хорошо известна в Вене, и сейчас, глядя на стоящего в дверях Казанову, Вольфганг поразился его сходству с либреттистом. У обоих были яркие живые глаза, взгляд которых, казалось, пронизывал собеседника насквозь, венецианский акцент, резкие черты лица и широкие, выразительные жесты.
