Генрик Сенкевич - Меченосцы
— Ну уж это вы говорите тому, кто вас не знает, — отвечал Збышко.
И в самом деле, Мацько говорил это не совсем искренне. Ему нужно было другое, но сперва он только махнул рукой.
— Кабы я не хворал в Мальборге, тогда еще туда-сюда, — сказал он. — Но об этом мы поговорим в Спыхове.
И на другой же день, переночевав в Плоцке, они направились к Спыхову.
Дни были ясные, дорога сухая, легкая, к тому же безопасная, потому что ввиду последних переговоров меченосцы прекратили разбои на границе. Впрочем, рыцари принадлежали к таким путникам, перед которыми и разбойнику лучше издали поклониться, чем их задеть; поэтому дорога проходила спокойно, и на пятый день по отъезде из Плоцка они рано утром без труда достигли Спыхова. Ягенка, которая была привязана к Мацьке, как к самому близкому другу на свете, встретила его, точно отца родного, а он, хоть и не могли его растрогать какие-нибудь пустяки, был все же взволнован лаской доброй девушки. И когда немного спустя Збышко расспросил о Юранде, пошел сам к нему и к своему "гробику", старый рыцарь глубоко вздохнул и сказал:
— Ну кого Господь хотел взять, того взял, а кого хотел оставить, того оставил; но я так думаю, что теперь кончены наши мытарства и скитания по разным трущобам и дебрям.
И помолчав, он прибавил:
— Эх, где только не носил нас Господь Бог за последние годы.
— Но рука Господня хранила вас, — отвечала Ягенка.
— Правда, что хранила, но, по правде сказать, все-таки пора уж домой.
— Нам надо остаться здесь, пока Юранд не умер, — сказала девушка.
— А каков он?
— Смотрит вверх и смеется: должно быть, уж рай видит, а в нем Данусю.
— Ухаживаешь за ним?
— Ухаживаю, да ксендз Калеб говорит, что уж ангелы скоро его на свое попечение примут. Вчера ключница здешняя двоих видела.
— Говорят, — сказал на это Мацько, — что шляхтичу подобает умереть на поле битвы; но так умирать, как Юранд, хорошо и на постели.
— Не ест ничего, не пьет, все только смеется, — сказала Ягенка.
— Пойдем к нему. Збышко тоже, должно быть, там.
Но Збышко недолго побыл у Юранда, который никого не узнавал, и пошел в подземелье, к гробу Дануси. Там пробыл он до тех пор, пока старый Толима не пришел искать его, чтобы позвать завтракать. Уходя, при свете факела Збышко заметил, что весь гроб покрыт веночками из чабера и ноготков, а чисто выметенный вокруг гроба пол посыпан аиром и липовым цветом, издававшим медовый запах, и при виде этого зрелища сердце юноши преисполнилось благодарности, и он спросил:
— Кто это так украшает гробик?
— Панна из Згожелиц, — отвечал Толима.
Молодой рыцарь не ответил на это ничего, но немного спустя, увидев Ягенку, он неожиданно упал к ее ногам и, обняв колени ее, воскликнул:
— Да вознаградит тебя Бог за твою доброту и за цветы на Данусином гробике!
И сказав это, он горько заплакал, а она обняла руками его голову, как сестра, которая хочет приласкать огорченного брата, и сказала:
— Ой, милый Збышко, я хотела бы еще больше тебя утешить. И из глаз ее тоже покатились частые слезы.
XV
Юранд умер несколько дней спустя. Целую неделю совершал ксендз Калеб службы над его телом, которое совсем не разлагалось, в чем все усматривали чудо Божье, и целую неделю Спыхов был полон гостей. Потом наступило время тишины, какая всегда бывает на похоронах. Збышко ходил в подземелье, а иногда в лес, с арбалетом, из которого, впрочем, не стрелял; так все ходил и ходил он, точно в самозабвении, но однажды вечером пришел в комнату, где сидели с Мацькой и Главой девушки, и внезапно сказал:
— Послушайте, что я скажу. Печаль никого не красит, а потому лучше вам возвращаться в Богданец и Згожелицы, нежели сидеть тут в печали!
Настало молчание, потому что все угадали, что разговор будет очень большого значения, и только через несколько времени Мацько заговорил первый:
— Нам лучше, но и тебе тоже лучше.
Но Збышко встряхнул своими белокурыми волосами.
— Нет, — сказал он, — Бог даст, вернусь в Богданец и я, но теперь надо мне собираться в другой путь.
— Эх, — вскричал Мацько, — я говорил, что конец, а выходит, что не конец. Побойся же ты Бога, Збышко.
— Ведь вы же знаете, что я дал обет.
— Так это и есть причина? Нет у тебя Дануси, нет и обета. Смерть разрешила тебя от клятвы!
— Моя бы смерть меня разрешила, но не ее. Я клялся перед Богом рыцарской честью. Чего же вы хотите? Рыцарской честью.
Каждое слово о рыцарской чести производило на Мацьку как бы волшебное действие. В жизни своей, кроме заповедей Божьих да церковных, он руководствовался не многими иными, но зато этими несколькими руководствовался неуклонно.
— Я тебе не говорю, чтобы ты не сдержал клятвы, — сказал он.
— А что же?
— А то, что ты молод и что времени у тебя на все хватит. Поезжай теперь с нами; отдохнешь, от горя и скорби оправишься, а там и поедешь, куда захочешь.
— Ну так я вам скажу, как на исповеди, — отвечал Збышко. — Езжу я, сами видите, куда надо, говорю с вами, ем и пью, как каждый человек, но по совести говорю, что внутри себя, в душе, не знаю, что делать. Одна грусть во мне, одно горе да горькие слезы, так сами из глаз и катятся.
— Так вот, тебе между чужими и будет всего хуже.
— Нет, — сказал Збышко. — Бог видит — в Богданце я совсем зачахну. Уж если я вам говорю, что не могу, — значит, не могу. Мне война нужна: в бою легче забыть. Чувствую, что как только исполню обет, так смогу сказать той душе святой: я все сделал, что обещал тебе. И тогда она меня оставит. А до тех пор — нет. В Богданце вы меня и на веревке не удержите…
После этих слов в комнате стало тихо, так что слышно было, как у потолка жужжат мухи.
— Чем ему чахнуть в Богданце, пусть лучше едет, — сказала наконец Ягенка.
Мацько заложил обе руки за голову, как делал всегда в минуты большой озабоченности, потом тяжело вздохнул и сказал:
— Эх, господи боже ты мой!..
Ягенка же продолжала:
— Збышко, но ты поклянись, что если Господь сохранит тебя, то ты не останешься здесь, а вернешься к нам.
— Отчего же мне не вернуться. Конечно, мимо Спыхова не проеду, но здесь совсем не останусь.
— Дело в том, — продолжала девушка тихим голосом, — что, если тебя заботит гробик, так мы отвезем его в Кшесню…
— Ягуся! — взволнованно вскричал Збышко.
И в порыве восторга и благодарности упал к ее ногам.
XVI
Старый рыцарь во что бы то ни стало хотел сопровождать племянника к войскам князя Витольда, но тот не дал ему даже говорить об этом. Он во что бы то ни стало хотел ехать один, без обоза, с тремя только вооруженными слугами, из которых один должен был везти съестные припасы, другой оружие и одежду, а третий медвежьи шкуры для спанья. Напрасно Ягенка и Мацько умоляли его взять с собой хоть Главу, как оруженосца испытанной силы и верности. Збышко уперся и не хотел, говоря, что ему надо забыть о том горе, которое его точит, а присутствие оруженосца напоминало бы ему обо всем, что было и прошло.
Но еще до его отъезда происходили важные совещания о том, что делать со Спыховом. Мацько советовал это имение продать. Он говорил, что это земля несчастная, которая никому не принесла ничего, кроме горя и несчастья. В Спыхове было много всякого богатства, начиная от денег и кончая оружием, лошадьми, одеждой, кожухами, дорогими шкурами, драгоценной утварью и стадами. Поэтому Маньке в душе хотелось этим богатством поддержать Богданец, который был ему милее всех других земель. Долго совещались об этом, но Збышко ни за что не хотел согласиться на продажу.
— Как же я могу, — говорил он, — продавать кости Юранда? Так ли я должен отплатить ему за те благодеяния, которыми он меня осыпал?
— Мы обещали тебе взять гробик Дануси, — отвечал Мацько, — можем взять и тело Юранда.
— Он тут с предками, а без предков ему в Кшесне будет скучно. Если вы возьмете Данусю, он тут останется вдали от дочери; возьмете и его — тут предки одни останутся.
— А ты то забыл, что Юранд в раю каждый день всех видит, а ведь отец Калеб говорит, что он в раю, — отвечал старый рыцарь.
Но ксендз Калеб, который был на стороне Збышки, сказал:
— Душа в раю, но тело на земле, до самого дня Страшного суда.
Мацько слегка призадумался и, следуя за ходом своих мыслей, прибавил:
— Верно, там Юранд разве только того не увидит, кто осужден. Тут уж ничего не поделаешь.
— Что там толковать о суде Божьем, — отвечал Збышко. — Но и того не дай бог, чтобы над святыми останками этими жил человек. Лучше всех здесь оставить, а Спыхова я не продам, хотя бы мне за него целое княжество давали.
После этих слов Мацько уже знал, что тут ничего не поделаешь, потому что знал упорство племянника и в глубине души восхищался им, как и всем, что касалось Збышки.
