Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)
Иваница ничего не ведал о тех нескольких беседах, которые были у Дулеба с князем Юрием в Кидекше, не догадывался о том, как и почему "вызволял" их из поруба Ростислав и какое подлинное назначение было у него здесь, на юге. Быть может, почувствовал что-то с тех пор, когда держал его Дулеб возле себя, пока сидели они у Кричка, но ведь чутье - это ещё не знание.
Открываться же перед Иваницей прежде времени Дулеб не хотел. Они должны были вжиться как следует в Киеве, стать здесь своими людьми; сбросить с себя какие бы то ни было подозрения, выказать свою непричастность к делам этого города, не быть ни посланцами одного князя, как это произошло в прошлом году, ни мучениками князя другого, какими приняли их здесь теперь. Просто он должен быть приближенным княжеским лекарем, который одновременно является лекарем для всех. Ибо ещё Мономах сказал: "Больного присетите".
Но, кажется, всё испортил Ростислав. Не усидел в Богске, на первое же приглашение молодого Владимира прискакал в Киев и, увлечённый золотом киевским и роскошью, тотчас же изъявил намерение остаться здесь, сесть на Красном дворе, не заботясь о том, как это будет истолковано и князем Владимиром, и боярством киевским, да и самим Изяславом, к которому уже, надо полагать, готовят гонца верные люди. Быть может, тот же самый Пётр Бориславович именно и снаряжает грамоту своему высокому покровителю, в которой напишет, что Изяслав оставил здесь Ростислава на свою голову.
Иваница лежал, задрав на тёплую стенку печи ноги, и от нечего делать чесал затылок.
- Греешься? - спросил Дулеб.
Иваница пробормотал в ответ что-то невразумительное.
- Изменился ты вельми.
- Вот уж!
- Который день сидим в Киеве, а ничего не приносишь.
- Что же мне надлежит приносить?
- Известия. Как это было когда-то.
- Так это же когда-то.
- Поразил тебя поруб?
- Вот уж!
- А что, если скажу тебе: поруб этот был ненастоящим.
Иваница сел, испуганно уставившись на Дулеба.
- То есть как - ненастоящим?
- Ну так. Для виду лишь.
- А… - Иваница всё ещё не мог прийти в себя. - А железо, в котором нас везли в Суздаль? А смердючая яма бездонная, в которой сидели попервоначалу? А потом эта хижина и Оляндра, которая каждый день дразнила своей доступностью, да только не для нас, потому как у нас не было самого главного: воли. Как же ты говоришь, что это ненастоящее, Дулеб?
- Ты мог бы ещё добавить тот каменный мешок в Кидекше, куда нас бросили ночью и откуда каждую ночь, чтобы никто не видел, выпускали погулять, точно так же, как прогуливали дикого пардуса, подаренного князю Юрию Святославом Ольговичем, когда встретились они в Москве впервые. Правда, ты не знал, что этого пардуса держали точно в таком же каменном мешке рядом с нами, и зверь, видимо чуя людской дух, скрёб стены когтями, угрожающе рычал, не давал мне спать; а ты в это время спал сном праведника и бредил Ойкой да ещё какими-то девчатами. Я не мешал тебе - зачем? Точно так же не стал говорить тебе о тех беседах ночных, которые были у меня с князем Юрием во время твоего спанья, потому что мы должны были сохранить тайну перед всем миром.
Иваница никак не мог поверить в истинность того, о чём говорил ему Дулеб.
- Но зачем всё это? - воскликнул он. - Зачем?
- Хотел Долгорукий послать в Киев своих верных людей и выбрал нас с тобой. А чтобы не упало на нас подозрение, выдумал поруб. Ибо если бы просто отпустил нас в Киев, если бы прибыли мы с пустыми руками, не найдя убийц и не запятнав преступлением Долгорукого, то кто бы нам поверил? Изяслав первым считал бы нас подкупленными князем Юрием, а уж про Войтишича или же про игумена Ананию и говорить не следует. А так мы прибыли сюда тяжко обиженными Долгоруким. Первейшие его враги. И все здешние враги Юрия для нас теперь - первейшие друзья.
- А Ростислав? - спросил Иваница. - Он кто такой?
- Ростислав пришёл, чтобы, может, при удаче встретить отца своего в воротах Киева. К сожалению, молодой князь слишком тороплив и ничьих советов слушать не привык. Потому и перед тобой раскрываюсь преждевременно, ибо мы должны были бы ещё сидеть тихо, вживаться в Киеве, как советовал мне Долгорукий. Ростислав приехал, заявил сегодня, что сядет тут надолго, уже приглашает к себе и Петрилу и Петра Бориславовича, завтра у него будет всё боярство киевское, будут ловить его каждый раз на слове, как уже пробовали сделать сегодня здесь во время трапезы, и ничего тут поделать невозможно. Плохо, когда достоинство перерастает в чванливость, а воля - в несдержанность. С таким человеком ничего уже не поделаешь. А мы с тобой сохраним благосклонность к Ростиславу, потому что он - наш вызволитель, как это всем здесь ведомо. Делать же нам надобно своё, помимо сына Долгорукого и независимо от него.
- Что же нам делать надлежит?
- Завтра поедем в Кричку, уйдём к простому люду киевскому, чтобы рассказать правду про князя Юрия, поедем, как некогда было, от одного больного к другому, может, и через всю землю Киевскую, а там Переяславскую. Нам ли с тобой бояться странствий?
- Я уже и забыл, когда это было. А ты словно бы забыл, что лекарь еси.
- Войтишича же лечил, вспомни.
- Вот уж! Его и палкой не добьёшь! Разве таких лечат? А Кричко знает о тебе, Дулеб? Теперь вспоминаю, как приезжали туда по ночам какие-то люди. Думал тогда: к Кричку. Выходит, это к тебе приезжали? Стало быть, Кричко должен знать больше, чем я?
- Живёт в ином мире, нежели мы с тобою, нежели князья и бояре. Мы очутились посредине. Не присоединились ни к одним, ни к другим, а отошли от всех туда…
- Знаю. Туда, где бьют больше всего. С двух сторон бьют, а ты лишь успевай подставлять спину.
- Боишься?
- Вот уж! Когда ты видел, чтобы Иваница боялся? Заплесневел в безделии, вот! Если бы ты сказал мне раньше, я облетел бы уж весь Киев, поставил бы перед тобой всех благосклонных к Долгорукому, а врагов и сам знаешь.
Дулеб положил ему руку на плечо:
- Отныне мы снова братья, как и раньше.
- Вот уж! - довольным голосом пробормотал Иваница и смачно зевнул, потому что любил поспать, как все те, кто дорожит своим телом и прислушивается к малейшим его капризам.
Должен был бы спать в Киеве сторожко, в ожидании какого-то чуда, которым бредил ещё в суздальской темнице, но проспал и в эту ночь, быть может, всё на свете, ибо не слышал, как уже перед рассветом кто-то беззвучно приоткрыл дверь, промелькнул по их жилью, тотчас же отыскав место, где спит Дулеб, остановился над лекарем, затаив дыхание, словно бы пришёл лишь для того, чтобы полюбоваться этим спящим человеком, его спокойствием и мудрой красотой, которая ощущалась даже в предрассветных сумерках, даже у спящего, когда в человеке должно было бы угасать всё человеческое, ибо сон сравнивает нас с другими живыми существами, мы утрачиваем над ними преимущество и превосходство.
Дулеб тотчас же проснулся. У него ещё были закрыты глаза, однако он уже не спал, уже знал, что кто-то рядом с ним стоит, более того: знал, что не убийца, не враг, а дружеское существо рядом, потому что так почтительно никто другой не может держаться.
- Кто? - спросил он тихо, дабы не испугать пришельца и дабы стряхнуть с себя остатки сна.
- Я, - раздался в ответ девичий голос.
Дулеб порывисто сел на постели, протёр глаза. В сумерках белел нежный мех, он словно бы висел в воздухе, плавал, потому что лицо девушки и её ноги сливались с темнотой повалуши, вместе с мехом плавал в тишине также голос девушки, голос Дулебу знакомый, хотя слышал он его раз или два, слышал давно и не запомнил, зачем ему запоминать?
- Ойка? - догадался он сразу же, удивляясь самому себе, что узнал девушку так легко и словно бы даже ждал её появления.
- Я, - опять ответила девушка.
- Ищешь Иваницу?
- Тебя.
Снова Дулеб удивился. Но тотчас же вспомнил, что он ведь лекарь.
- Кому-нибудь плохо? Войтишичу? Или, может, отцу твоему?
- Да нет. Что им станется?
- Тогда что же? Хочешь, чтобы разбудил Иваницу?
- Не нужно. Я к тебе.
- Послушай, да ведь сейчас же поздняя ночь!
- А мне всё едино. Я привыкла не спать по ночам. Они гоняются за мною как раз по ночам. Чтобы не поддаться, надобно не спать.
- Кто же за тобой гоняется?
- Всё едино кто. Все. Кто увидит, тот и гоняется.
- Я видел тебя когда-то. Но ведь не гонялся?
- Не ты - твой Иваница.
- Иваница думал про тебя. В Суздале, всюду.
- А-а, все думают. Знаю, про что они думают. А я пришла к тебе.
- С чем же? Помочь тебе в чём-нибудь?
- Про Кузьму расскажи, про брата. Нашёл его?
- Нашёл и говорил с ним. Не очень приятен разговор был, потому что Кузьма твой груб вельми, а может, просто остёр. Видно, жизнь у него была несладкой. Но честный и открытый. Да ты сядь. Вот там стульчик, а там скамья.
