Идрис Базоркин - Из тьмы веков
Кавалеристы с восторгом смотрели на лошадей. Но многие заливались краской стыда и отворачивались от бесстыже обнаженных мужских фигур.
Хорошо, что люди, собравшиеся у входа на мост, не обращали внимания на это поразительное и такое непристойное зрелище.
Перед самым мостом отряд повел новый оркестр. Звонкая медь и грохот барабанов снова загремели над городом.
Вдоль всей улицы, по которой шли горцы, возвышались многоэтажные дома. С балконов, из окон, из очередей, что толпились у магазинов, тысячи людей с тревогой вглядывались в шествие солдат «дикой дивизии», увешанных орденами и медалями. Мимо со звоном проезжали красно-желтые трамваи, пролетки, запряженные рысаками, покачивались на дутых шинах пароконные фаэтоны.
Горцы видели: город жил своей нелегкой жизнью, но в нем не было никаких следов того «беспорядка», на подавление которого лживое начальство пригнало их сюда через всю Россию.
«Как жалко тех людей, — думал Калой, — которые весь век живут в горах и умирают, никогда не увидев такой красоты!..»
Если б ему кто-нибудь сказал, что здесь, в массе этого народа, найдется хоть одна душа, которая узнает его, Калоя с ингушских гор, он никогда не поверил бы этому. А между тем, не будь оркестра, оглушавшего первые шеренги, он услышал бы, как кто-то выкрикивал его имя, когда он глядел на Казанский собор, поражавший своей красотой и величием.
— Боже мой! Ты погляди! — закричала немолодая женщина, тормоша за плечи другую и показывая ей на Калоя. — Это ж кто идет? И где идет? Калой!..
А он продолжал идти, ничего не подозревая. Шел там, где жили и ходили до него цари… И, думая об этом, он сам не переставал удивляться, какая необыкновенная выпала ему судьба, в какое необыкновенное время он родился!
В конце улицы показалось стройное здание, сиявшее желто-белыми красками. Вершина его, как острие гигантского золотого клинка, вонзилась в светлое небо.
— Наверное, это и есть главная сакля царя? — не выдержал и спросил у Мухтара Калой. Но тот объяснил, что это всего лишь дом, в котором служат люди, управляющие делами морей и судоходства России.
Наконец с этой прямой улицы делегация свернула вправо и вышла к бесконечно длинному четырехэтажному дому. В середине его Калой увидел такие ворота, что в них могла бы проехать самая высокая подвода, груженная соломой. И даже если б возница встал на ней во весь рост и вытянул кверху вилы, то и тогда он не достал бы до верха. За воротами открывался двор. На нем уместились бы десятки кавалерийских полков. В центре двора стоял красный каменный столб, раза в три выше самой высокой башни в горах… Держась за крест, с него смотрел вниз на людей сам Ткамыш-ерды.
«Значит, русские так же, как и мы, в старину верили не в пророка Ису[172], а в разные камни и лица», — подумал Калой, но спросить Мухтара постеснялся. Молодой человек мог потерять уважение к нему, если задавать много вопросов. Прошли мимо столба, и Мухтар заговорил сам:
— Дом, что теперь перед нами, это и есть дворец царя. А сейчас в нем Временное правительство и Керенский.
— Зачем нас туда ведут? — поинтересовался Калой.
— Чтоб правительство знало, что не один Багратион, а вы все вместе решили не идти за Корниловым.
Впереди стоял не очень высокий по сравнению с другими, всего в три этажа, красивый дом. Он был темно-красного цвета, с колоннами и под железной крышей. На самой кромке ее, как по команде «Смирно!», бесстрашно стояли люди.
«Вот это почет! До чего мы дожили! — мысленно восхитился Калой. — Всюду люди… А эти, что выше всех, на самой крыше, наверно, и есть Керенские… Правительство… Видно, к митингу приготовились…» — И, подтянувшись, он под грохот барабана стал еще четче печатать шаг. Нельзя сплоховать перед «большими людьми».
Отряд облетела весть: «Идем по Дворцовой площади. Впереди — Зимний дворец». Кавалеристы подобрались, вскинули головы и, лихо отрывая руку, пошли, как на параде, по этой видавшей виды площади.
— Господин Волковски! — полуобернувшись, сказал Калой молодому офицеру-сибиряку, которого за простоту в обращений солдаты уважали больше всех. — Иди вперед! Команда надо.
Волковский с удовольствием возглавил колонну.
— Молодцы! Хорошо идут! — сказал он, улыбаясь, Калою.
Люди, стоявшие около Зимнего дворца, зааплодировали отряду. Калой взглянул на них, потом поднял глаза на крышу, на «правительство»… Там… по-прежнему неподвижно стояли каменные фигуры, украшавшие великую саклю царя…
Краска стыда и негодования на самого себя залила лицо Калоя. Горели уши. «Благодарю тебя, Аллах, — мысленно сказал он, — за то, что если ты и не наградил меня умом, то хоть вразумил быть не слишком болтливым! Что бы было, если б я свои глупые мысли высказал вслух!.. О великая мудрость молчания!..»
Не доходя до дворца, Волковский вышел из строя и лихо скомандовал:
— Батальон, стой!
Переговорив с представителями Зимнего дворца, он отдал команду разойтись. Вот тогда только и начались бесконечные разговоры и обмен впечатлениями.
Работники Петроградского Совета, которые шли с солдатами от вокзала, обещали показать гостям город и познакомить с жизнью рабочих.
Илья Иванович условился с Калоем встретиться здесь, у подъезда, через два часа.
Горцев пригласили во дворец. Когда они вступили под своды, заиграла музыка.
Мраморные лестницы и колонны, ниши и статуи, золоченые люстры, массивные бра, хрусталь и золото канделябров, зеркала, картины, роспись и лепка потолков и стен, дорогая мебель с царскими вензелями — все это сказочное богатство и роскошь ошеломили их, но они не удивлялись вслух и гуляли по коридорам и залам, словно это были давно уже знакомые им места.
Калой, Вика и Мухтар держались вместе. Вика была поражена не меньше Калоя. Ей представились эти покои заполненными великосветской знатью, придворными дамами, и, когда в зеркале она увидела себя в скромной форме фронтовой сестры, ей захотелось покинуть дворец.
А Калой справился со всеми впечатлениями этого дня, обрел прежнюю уверенность и повеселел.
И все-таки он снова был поражен, когда, посмотрев на пол, увидел под ногами свое отражение.
— Если б я был один, — сказал он негромко, — я подумал бы, что все это сон!
— Да, много здесь необычного, — согласился Мухтар. — А все это создано руками тех людей, которые, как и мы с тобой, при царе не могли показаться здесь. Но когда народ возьмет власть все это станет доступным каждому.
— Если уж я пришел сюда, то, мне кажется, ты недалек от правды! — отозвался Калой.
Обед начался в нескольких залах.
Какие-то представители власти благодарили горцев-солдат за службу отечеству и за то, что они не поддались на провокацию, не пошли против своего «законного правительства». Они призывали солдат быть верными воинскому долгу и России.
За столом, где сидели ингуши и некоторые другие делегации, главенствовал пожилой господин с блестящей розовой лысиной, одетый в черный костюм.
Заканчивая свою длинную, видно, специально подготовленную речь, он говорил:
— Ваша дивизия в составе Второго кавалерийского корпуса с самого начала войны ратными подвигами снискала себе почетное место в войсках восьмой, а потом девятой армий.
Участие ее в августе четырнадцатого года в сражении на реке Гнилая Липа, у города Залешики, в Городокском сражении в сентябре, на реке Сан в октябре четырнадцатого года, бои около румынской границы в пятнадцатом году, июньское сражение 1916 года к югу от Днестра и до Доброноцца и, наконец, участие в июньском наступлении уже этого, семнадцатого года принесли ей громкое имя, а вашему оружию вечную славу!
Горцы были польщены такой осведомленностью оратора в их делах и громко аплодировали.
— Временное правительство было счастливо узнать, — продолжал он, — что вы, славные сыны России, в час грозной для нее опасности во главе со своим начальником нашли в себе мудрость и смелость остаться верными до конца!
Враг у ворот. Но объединенная Россия непобедима!
За славных орлов Кавказа!
За вас — его лучших, храбрейших джигитов! Ура!
И снова горцы дружно прокричали «ура!», хотя так и не поняли, что им теперь придется делать: возвращаться домой или идти в окопы.
Обед был простой, обильный. Вина достаточно. Но большая часть солдат-мусульман спиртного не касалась. Да и ели они немного, как подобает в гостях. И только лимонад все пили с удовольствием.
К концу этого обильного обеда всадникам надо было держать ответные речи. Ингуши попросили сказать Калоя.
Он встал. Встали и всадники. Представитель власти при виде такого подчеркнутого уважения к этому горцу тоже поднялся.
Калой вдруг вспомнил все, о чем прошлой ночью они говорили с Мухтаром. Вспомнил о разных партиях в России, о том, что временное правительство — это власть богатых, только без царя, и оно боится простых людей… Многое вспомнил Калой. Он знал, что стал умнее, что многие мысли и знания Мухтара стали его мыслями. И все же сейчас он еще не мог пользоваться этой мудростью и решил сказать так, как подсказывало сердце.
