Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)
Но он все шел вдоль берега. Польский обоз остался далеко лозади. Вон там, в нескольких шагах, виднеется фигура конного татарина, но Скшетуский вместо страха чувствует облегчение: в присутствии живого врага исчезали целые сонмы несравнимо более страшных призраков. Они улетели прочь, и к рыцарю вновь вернулось присутствие духа. Его теперь более интересовал вопрос: спит татарин или нет? Идти дальше или ждать?
Он пошел, соблюдая еще большую предосторожность. К счастью, поднялся легкий ветерок и зашелестел тростником. Теперь Скшетускому можно было идти смелее среди шумного говора тростника; все зашумело вокруг, даже вода начала бить о берег; теперь звуки его движений не привлекут ничьего внимания.
Но ветер разбудил не только прибрежные заросли. Вот навстречу Скшетускому плывет какой-то черный предмет, слегка колыхаясь на волнах, и рыцарь с трудом удержал крик, готовый вырваться из его груди. Страх и отвращение подняли дыбом его волосы, а удушливый запах сдавил его горло.
Но первая мысль, что утопленник нарочно загораживает ему дорогу, прошла, осталось только чувство отвращения, и рыцарь пошел дальше. Шум тростника все усиливался. Сквозь колеблющиеся заросли Скшетуский увидел второй и третий татарские патрули. "Должно быть, я обошел половину пруда", — подумал он и слегка приподнялся, чтоб рассмотреть, где находится, как вдруг что-то толкнуло его в колено. Он взглянул и увидел около своих ног человеческое лицо.
"Это уже второй", — подумал он, но теперь не испугался, только ускорил шага, чтоб избежать головокружения. Заросли становились все гуще. Прошло полчаса, час, он все шел, но чувствовал, что начинает уставать. Вода в некоторых местах не доходила ему до голени, зато в других была чуть не по пояс. Его страшно измотало попеременное вытягивание то одной, то другой ноги из вязкой тины, пот крупными каплями катился по его лбу, по телу пробегала холодная дрожь.
"Что это? — со страхом думал он. — Уж не лихорадка ли? А болота все нет… что, если я не отыщу его среди тростников?"
В этом таилась еще большая опасность. Он мог кружить всю ночь по берегу пруда, оказаться на том же самом месте, откуда вышел, или попасть в руки казаков.
Но он все-таки шел вперед. Конечно, двигаясь так медленно, останавливаясь на каждом шагу, он не мог еще дойти до болота. Мысль об отдыхе окончательно овладела им. Лечь где-нибудь… хоть здесь, в грязи, в тине, только бы отдохнуть! Дрожь все чаще пробегала по телу, ноги становились все слабее и слабее. Вид татарских патрулей немного отрезвлял его, но он чувствовал, что голова его начинает гореть, что лихорадка забирает его в свои когти.
Прошло еще полчаса, а болота все нет как нет.
Вместо этого трупы утопленников попадались все чаще. Ночь, страх, трупы, шум тростников, утомление помутили его разум. Ему начали являться видения. Вот Елена, она в Кудаке, а он плывет с Жендзяном вдоль по Днепру. — Ксендз Муховецкий… а пан Гродзицкий займет место посаженного отца… Девушка целый день смотрит на реку, того и гляди захлопает в ладоши и закричит: "Едет! Едет!".
— Пан! — говорит Жендзян, трогая его за рукав. — Панна ждет.
Скшетуский пробуждается. То спутавшийся тростник загородил ему дорогу. Видения улетают. Теперь он не чувствует утомления, лихорадка удваивает его силы. Что это, не болото ли?
Но кругом стоит все тот же тростник. Устье реки должно быть открыто… нет, это не болото.
Рыцарь идет далее, но мысли его настойчиво возвращаются к сладкому видению. Напрасно Скшетуский начинает читать молитву, напрасно старается сохранить ясность мыслей, снова появляется Днепр, чайки, Кудак, Сечь, только теперь видение не так правдоподобно. Здесь много разных лиц: около Елены и князь, и Хмельницкий, и кошевой атаман, и пан Лонгинус, и Заглоба, и Богун, и Володыевский — все в лучших нарядах собрались на его свадьбу… Но где же будет свадьба? В каком-то неизвестном городе — не Лубны, не Розлоги, не Сечь, не Кудак… Вода какая-то, трупы по ней плавают…
Скшетуский очнулся в третий раз, вернее, его разбудил какой-то звук; он останавливается и прислушивается. Звук приближается, слышен скрип весел, плеск воды — это челнок.
Вот уже его видно сквозь тростник В нем сидят двое казаков, один гребет веслом, другой держит в руках длинный шест и раздвигает им водяные заросли.
Скшетуский присел в воду по самую шею. Наверху осталась только одна голова.
"Если это обычная стража, так не останется ли она здесь?" — подумал он.
Впрочем, нет. Тогда было бы больше лодок, больше народу.
Они проехали мимо, шум тростника заглушал слова. Скшетускому удалось расслышать лишь одно восклицание:
— Черт бы их побрал, и эту вонючую воду стереги!
И челнок скрылся за островком тростника, только передний казак мерно ударял шестом по зарослям, точно хотел пугать рыбу.
Скшетуский пошел дальше.
Вот еще один татарский патруль, на самом берегу. Лунный свет падал прямо на лицо ногайца, но Скшетуский боялся врагов гораздо меньше, чем утраты сознания. Он напряг всю свою волю, чтоб отдавать себе ясный отчет в том, где он и куда идет. Но эта борьба с самим собой еще более увеличила его утомление; вдруг он заметил, что все двоится и троится в его глазах, что временами пруд представляется ему площадью в Збараже, а островки тростника палатками. Он хотел было крикнуть Володыевскому, чтобы тот шел с ним вместе, но вовремя опомнился.
"Не кричи! Не кричи! — повторял он себе. — Это гибель".
Но бороться с самим собой становилось все труднее. Он вышел из Збаража голодный, страшно истомленный бессонницей, от которой польские солдаты начинали уже умирать. Ночное путешествие, холодная вода, трупный запах, блуждание по зарослям ослабили его вконец. К этому присоединялись и безотчетный страх и боль от укусов комаров, которые в кровь изранили его лицо. Теперь он чувствовал, что если через несколько минут не доберется до реки, то или выйдет на берег… все равно, каков ни будет конец, только поскорей бы!., или упадет среди зарослей и утонет.
Болотце и устье реки казались ему концом мучений, хотя, собственно говоря, там начинались новые трудности и опасности. Он еще сопротивлялся лихорадке и шел вперед, все менее соблюдая меры предосторожности. В ушах его слышались людские голоса, ему казалось, что о нем-то и ведет беседу весь пруд. Дойдет ли он до болотца, или нет? Комары начинали выводить еще более тонкие, еще более жалобные нотки. Дно становилась все глубже, вода дошла ему до пояса, потом до груди. Если придется плыть, он запутается в цепких стеблях водорослей и утонет.
И вновь его охватило страстное, непреодолимое желание вызвать Володыевского; он приставил руку ко рту, чтобы крикнуть:
— Михал! Михал!
На счастье, какая-то милосердная тростина ударила его своею орошенной, мокрой кистью прямо по лицу. Он опомнился, вокруг него струился поток чистой воды. Это была река, а по берегам ее расстилалось болотце.
Рыцарь пошел вдоль ближнего берега. Вскоре, оглядевшись, он увидел, что находится на верном пути: пруд остался позади, а он шел по узкой ленте воды, которая не могла быть ничем иным, как рекою.
И вода здесь была холоднее.
Вскоре Скшетуским овладела страшная слабость. Ноги его тряслись, глаза заволакивало черным туманом. "Не могу, — подумал он, — не могу идти далее; дойду до берега и отдохну."
Он наткнулся на что-то и нащупал руками клочок сухой земли. Это был маленький островок посреди тростников.
Скшетуский сел и начал вытирать руками окровавленное лицо.
Вот потянуло откуда-то дымом. Скшетуский повернулся к берегу: на расстоянии сотни шагов от воды был разложен костер и вокруг кучка людей.
Он сидел как раз напротив этого костра, и когда ветер сгибал тростник, мог ясно различить все. То были татары — пастухи; они грелись возле огня и что-то ели.
Чувство голода проснулось в Скшетуском. Вчера утром он съел кусочек конины, которым бы не насытился и двухмесячный волчонок, и с тех пор ничего…
Он начал обрывать и грызть сочные, мясистые листья растений. Жажда мучила его наравне с голодом.
Огонек костра угасал. Между людьми, сидящими вокруг него, и Скшетуский поднялось странное мглистое облако, точно он уносился куда-то вдаль.
"Ах! Спать хочется! Здесь и усну, на этой кочке", — подумал рыцарь.
Вдруг у костра началась суматоха. Пастухи вскочили; до ушей Скшетуского донеслись крики: "Лось! Лось!". Все кинулись врассыпную. Еще минута, и рыцарь услышал свист и глухой топот копыт по влажной траве.
Скшетуский не мог понять, почему пастухи уезжают. Только теперь он заметил, что листья тростников побелели, вода светится иначе, не так, как под лунным лучом, над водою поднялся легкий туман.
Он оглянулся вокруг — рассветало.
Целую ночь он потратил на то, чтобы обойти пруд и достичь устья реки и болотца, а значит, был теперь в самом начале пути. Теперь ему придется идти через табор при свете дня.
