Скала альбатросов - Альберони Роза Джанетта

— Тебе надоело? — спросил Марио, когда они сели в карету.

— Нет, — Арианна убрала со лба прядку волос. — Просто немного оглушена всем происходящим. Как много шума ради одной коронации!

— Да, столько священнодействия ради одного светского человека-.

— Ты имеешь в виду Наполеона, его самокоронацию?

— Да, его наглый жест ошеломил всю Европу. К тому же все это бессмысленно и вредно. Он нанес оскорбление не только церкви, но и всем остальным монархам. И лишь усилил недоверие, какое они уже питали к нему. Наполеон гениален, не спорю, но как досадно, что он родом из простолюдинов.

— Разве все дело в этом? — задумчиво спросила Арианна.

— Конечно, ведь аристократу нет нужды выставлять напоказ свое происхождение, подчеркивать его. Наполеон же именно потому, что вышел из народа, переполнен радостью, упоен своей безграничной властью. Он вознесся настолько высоко, что ему и самому не верится. И подобный жест самокоронации — вызов европейским монархам, явное оскорбление. Но прежде всего он нужен ему самому, чтобы успокоить себя.

— Но так уж он устроен, — заметила Арианна и, пародируя Наполеона, показала, как он надевает корону, а потом, изобразив, будто та падает с головы, принялась ловить ее обеими руками, приговаривая: «Бог вручил мне корону, и горе тому, кто посмеет тронуть ее!»

Марио рассмеялся:

— Никто не тронет его корону, он сам выронит ее. Слишком много суетится.

— Верно, — засмеялась Арианна. — Даже когда спит, все время вертится, крутится, каждый мускул на лице дергается.

Марио взял ее руку:

— Ты так очаровательна, когда смеешься, Арианна…

Она высвободила руку, откинулась на спинку сиденья и вздохнула:

— Кто знает, что-то нас ждет?

Марио хотел воскликнуть: «Мне нет никакого дела до Наполеона! Я хочу говорить сейчас только о нас с тобой!» — но промолчал. Нельзя было так обращаться с ней. Он ответил:

— Будет лишь то, что бывает каждый раз, когда рушится цивилизация: у кого есть голова на плечах и вдобавок мужество, тот выплывет. У кого нет — пойдет на дно. У тебя мужества достаточно, моя дорогая, так о чем ты беспокоишься? А я… Что ж, мне было интересно присутствовать при низвержении богов. — Арианна посмотрела на него, насупившись. — Да, Арианна, аристократы на севере страны еще до революции думали, будто они боги.

— Теперь все понятно, — ответила она, смеясь, — я не аристократка по рождению и потому останусь на плаву. Ты это хотел сказать?

Он взял обе ее руки, склонился и нежно поцеловал их:

— Ты всюду на плаву, потому что способна быстро преображаться. Я видел тебя на Тремити, видел после замужества и вижу теперь. Ты все время преображаешься, однако всегда остаешься собой. Именно этого никогда не умела делать аристократия. Чем больше присматриваюсь к Наполеону, хозяйничающему в чужом доме, тем более очевидна для меня неспособность нашего сословия справиться с новой реальностью. Ну просто рок какой-то!.. Прежде, до войны, я был таким же, как они. Жизнь представлялась мне какой-то тенью с размытыми краями, брошенной на стену, — он помолчал и слабо улыбнулся. — Дорогая, я был подлецом, ты права.

Арианна задумчиво слушала Марио. Он так долго рассуждает обо всем на свете только для того, чтобы перейти к разговору об их отношениях, подумала она. Надо вспомнить и их прошлое. От него никуда не денешься. Придется выслушать. Но то, что он с улыбкой назвал себя подлецом, поразило ее. Да, она обвинила его в подлости, но самому признать себя подлецом — это уже слишком.

— Нет, Марио, я была неправа. Теперь, когда я знаю, как все случилось, могу сказать, что ты был слепцом, а не подлецом. Ты человек сильный и мужественный. А кроме того, мне известно о твоих подвигах во время военной кампании с кардиналом Руффо.

— Да нет, дорогая, тут дело не в мужестве. Сражение — как наше апулийское вино — ударяет в голову и подлецам, и героям. Любой человек может почувствовать себя смелым на поле битвы, когда альтернатива мужеству — смерть. Подлость, о которой я говорю, — совсем, совсем другое. Она бесконечно хуже трусости человека, убегающего при первом же пушечном выстреле.

Арианна растерянно смотрела на Марио. Он говорил медленно, с трудом, едва ли не с мучением. И слова его были продиктованы отнюдь не скромностью или желанием услышать похвалу. Марио говорил искренне, она не сомневалась в этом. Однако в глазах его она увидела выражение, которое не могла до конца разгадать. Марио старался объяснить ей, каким он стал.

— Что тебя так изменило?

— Две травмы, дорогая. Сознание, что я потерял тебя, и война. Первый раз, когда я принял участие в сражении, я видел своих товарищей с пробитыми головами и слышал стоны раненых, видел, как корчатся они и харкают кровью, прежде чем умереть. А ведь именно я приказывал им идти в атаку. Но даже не это оказалось самым страшным для меня на войне. Больше всего меня поразили люди, с какими приходилось жить в одной палатке. Висельники, убийцы, воры, бандиты… Отбросы общества! И я не мог удержать их от преступлений, когда подошли к Неаполю, и они убивали безоружных жителей. Уничтожали якобинцев. Я не в силах был остановить их, потому что плохо знал их, а ведь многие вышли из Даунии. Вот почему я и говорю, что моя жизнь прошла будто во сне. Я оказался очень далек от моих солдат. Но что самое любопытное — мне столь же чужд был и королевский двор. Я сблизился с одним только Руффо. Во время военной кампании под его командованием я тешил себя надеждой, что после войны все пойдет по-прежнему. Но не получилось, все сложилось иначе. Я не привык к кипучей жизни, к силовым приемам, всегда старательно выбирал друзей и купался в роскоши. Моя жизнь не была реальностью, она походила на мираж. Война же показала мне, во что могут превратиться люди. Однако не научила, как общаться с ними, и боюсь, я уже никогда не узнаю этого. А ты наоборот, ты преобразилась. Ты была прекрасной наивной девушкой, когда мы встретились на Тремити, но столь же восхитительна, став графиней Веноза. Помню, в тот вечер в «Ла Скала» ты была поистине бесподобна, и я так завидовал Джулио, что чуть с ума не сошел от ревности. Нет, дорогая, я ничему не научился, и у меня нет никакого будущего.

— Это неправда, ты не можешь так думать о будущем. Хочешь, наверное, просто растрогать меня.

Арианна была права, он действительно хотел растрогать ее. Готов был на все, лишь бы добиться своего. И в какой-то момент уловил в ее глазах сочувствие. Но оно длилось совсем недолго, вскоре ее взгляд снова сделался рассеянным. Ему так хотелось обнять ее, выразить ей всю свою любовь, которую он хранил в душе долгие десять лет. Он вернулся сюда просить у нее прощения, увезти ее с собой.

— Вот и Карробио, — сказала она, взглянув в окошко кареты, — почти приехали.

Марио изумлялся умению Арианны отстраниться от него. Она допускала его совсем близко, а когда оставался один лишь шаг, вдруг меняла положение, переводила разговор на другое. Но нет, он заставит ее вернуться к нужной теме. Сегодня же.

— А что, если где-нибудь неподалеку от церкви святого Амвросия мы свернем в сторону? — нерешительно предложил он. — У меня совсем нет желания присутствовать еще на одной церемонии, а у тебя?

— Неплохая мысль, — улыбнулась Арианна, все еще глядя в окно. — День великолепный, можно вернуться домой, проехав вдоль крепостной стены. Представляешь, Марио, оказывается, в прошлом Милан окружали высокие стены, на которых высилось триста башен.

Отдав распоряжение кучеру, Марио обнял ее одной рукой за плечи и вдруг решился:

— Дорогая, давай перестанем ходить вокруг да около. Я люблю тебя. Уедем вместе. Я разведусь, и мы обвенчаемся.

Арианна слегка отстранилась и хотела было возразить, но он опередил ее:

— Помнишь, ты сказала тогда на Тремити, что будешь любить меня вечно. И я тоже поклялся! И я точно знаю, что в моей душе ничего не изменилось, более того, я люблю тебя еще больше, чем тогда. О, Арианна, согласись, мы ведь можем быть очень счастливы…