Дмитрий Дмитриев - Золотой век
— Кто вам, папа, говорил о смерти Сергея Дмитриевича?
— Кто говорил… Многие говорили… Да ты и сама, я думаю, про то не раз слышала…
— Помнится, папа, вы и сами плохо верили в его смерть?
— Да, но столько лет об нем нет ни слуху ни духу…
— Он жив, папа…
— Кто, кто жив?
— Серебряков…
— Что? Что такое? Серебряков жив? Разве ты что слышала про него, знаешь? — с удивлением спросил у дочери князь Платон Алексеевич.
— Не только слышала, я его недавно видела.
— Возможно ли? Где, когда?
— В Кремле, несколько дней тому назад; я с ним говорила.
— Расскажи, пожалуйста, Наташа, как? Как это случилось?
Княжна рассказала отцу про свою встречу в Кремле с Серебряковым.
— Чудеса из чудес! Серебрякова все считают умершим, а он из мертвых воскрес… Что же это он к нам не показывается?
— Зачем же?
— Как зачем? Наташа, ты меня просто удивляешь… ведь я знаю и вижу, что ты его не разлюбила и любишь еще до сего времени… а сама говоришь, зачем он к нам придет?..
— Да, папа… Теперь Сергей Дмитриевич больше к нам не придет…
— Почему, почему? — князь Платон Алексеевич удивлялся все более и более.
— Он давно уже женился, — подавляя в себе вздох, тихо ответила княжна, опуская печально свою красивую голову.
— Вот оно что… женился… как же это?.. Ведь он был твоим женихом… Каков молодчик, а?
Это известие ошеломило старого князя и взволновало его.
— Не вините его, папа…
— Я… я не виню… все же его поступок относительно тебя, Наташа…
— Папа, а вы забыли про свой поступок с Сергеем Дмитриевичем?..
— Наташа, ты меня упрекаешь?
— Простите, папа… эти слова как-то невольно сорвались у меня с языка.
— Ты права, мой поступок с Серебряковым бесчестен… я сознаю это… но мне жаль тебя, моя бедная… жаль твоего сердечка, которое так безжалостно разбито любимым тобою человеком. А, впрочем, я сам более виноват, чем Серебряков. Твое счастие разбито, Наташа, и разбил его я… да, да… никто, а я всему виной, один я…
— Папа… папочка!
— Да, да, я… Не оправдывай меня, милая, дорогая дочь… Повторяю: виновник твоего несчастья один я.
— Папа… что вы говорите?
— Правда, Наташа… раскаиваюсь я, но мое раскаяние слишком поздно. Моя гордость и тщеславие разбили два счастья: твое и Серебрякова. Наташа, милая моя дочь, простишь ли ты старика отца… — дрогнул голос у князя Платона Алексеевича, и на глазах у него выступили слезы.
— Папа, милый папа.
Княжна осыпала поцелуями лицо и руки старика отца.
Теперь княжна Наталья Платоновна повела совершенно замкнутую жизнь и выезжала только со старой теткой в церковь.
По целым дням сидела она в своей комнате за книгами духовного содержания.
Она ездила в монастыри и подолгу беседовала со старцем иноком, известным святостью своей жизни.
Княжна, несмотря на свои еще молодые годы, стала одеваться просто.
Теперь любимый цвет ее платьев стал черный.
Только в большие праздники черный цвет заменяла она белым.
Ни для кого не было тайной, что княжна готовится к монастырской жизни.
Только горячая любовь к отцу останавливала княжну Наталью от этого шага; ей жаль было оставить одного старого отца, который так ее любил.
Как-то раз о своем щелании идти в монастырь она сказала отцу.
Старый князь сильно взволновался, изменился в лице и дрожащим голосом сказал:
— Подожди, Наташа, похорони меня, а потом делай, как знаешь… Монастырь от тебя, милая, не уйдет… Ждать тебе придется недолго, я чувствую, что скоро уйру… А при жизни не покидай меня, не оставляй беспомощного старика.
— Папа, вы приказываете, мой долг повиноваться…
— Не приказываю, а прошу, умоляю… не оставляй меня одного, милая дочка.
— Папа, я… я всегда с вами, всегда; я вас не оставлю, папочка!
— Так я и знал, так и знал, что ты меня не покинешь… Я стар, сестра тоже стара… Хоть и не весело тебе с нами, стариками, возиться, на закате дней моих не лишай меня радости, счастья. Ведь в тебе одной, Наташа, и радость моя, и счастье мое.
— Я всегда останусь с вами, папа, всегда…
— Вот и спасибо!.. Порадовала, спасибо…
После этого разговора княжна Наталья Платоновна не стала больше говорить о своем поступлении в монастырь; она твердо решила не расставаться со старым отцом.
С ранней весны до поздней осени старый князь Полянский с княжнами — дочерью и сестрой — жил в своей огромной саратовской вотчине.
Приезд княжны Натальи Платоновны в усадьбу приносил большую радость крестьянскому люду; живя в усадьбе, княжна посвящала себя делам благотворения: по ее мысли и желанию в усадьбе построена была большая больница и богадельня для престарелых крестьян, а также школа для крестьянских детей, где учила ребятишек сама княжна.
Старый князь хвалил дочь за ее доброе, отзывчивое сердце и нисколько ей не препятствовал облегчать суровую мужицкую жизнь.
А мужики и бабы называли княжну Наталью Платоновну своей «матушкой сердобольной», «княжной-благодетель-ницей»; превозносили до небес ее «ангельский нрав» и «доброту непомерную».
Красавица Татьяна со своим мужем-богатырем, Михайлой Трубой, все еще продолжала находиться на службе в княжеском доме.
Княжна очень любила веселую хохотунью Татьяну; она умела в минуту тоски и грусти развеселить княжну Наталью Платоновну, рассеять ее грусть, прогнать тоску.
Князь Полянский со своей семьей как в Москве, так и в деревне вел совершенно замкнутую жизнь: ни к себе гостей не принимал, ни сам в гости никуда не выезжал, хоть соседи и искали знакомства с ним.
Старый князь был за последнее время особенно внимателен и нежен к своей дочери, ни в чем ей не отказывал и делал все, чего она хотела.
Княжна Ирина Алексеевна сгорбилась и еще более постарела, походила на дряхлую старуху, хоть лет ей было и не особенно много; она так похудела и осунулась.
Злая судьба племянницы, которую княжна так сильно любила, прежде времени состарила княжну Ирину Алексеевну, она стала часто прихварывать и не выходила из своей комнаты, куда подавали ей чай и обед.
А княжна Наталья Платоновна стала много спокойнее прежнего; она смирилась перед своей неумолимой судьбой и покорилась ей.
Ее жизнь всецело теперь была посвящена делам благотворительности и добра; еще жила она для своего старого отца, которого так крепко любила и глубоко уважала.
Мирно и тихо текла жизнь княжны Натальи Платоновны; тайно она готовила себя к монастырской жизни, теперь мир нисколько не прельщал княжну и не сулил ей счастья; ее счастье было разбито навсегда.
XLIII
Встреча с княжною произвела на Серебрякова сильное впечатление.
Его мучило угрызение совести, он считал себя виновным перед княжной Натальей Платоновной.
Серебрякову было жаль княжну; в тяжелом настроении духа вернулся он домой и стал торопиться скорее выехать из Москвы…
Своей жене про встречу с княжною он ничего не сказал.
— Сергей, что с тобой? — спросила у Серебрякова его жена.
— А что?
— Да ты такой мрачный…
— Нет, нет, ничего…
— Ты скрываешь, Сергей, с тобой случилось что-нибудь неприятное.
— Право же, ничего.
— А почему ты такой мрачный?
— Нездоровится мне…
— Только и всего?
— Чего же еще тебе…
— А я думала, с тобою вышла какая-нибудь неприятность…
— Никакой… Мне только хочется, Ольга, скорее выехать из Москвы.
— Зачем торопиться, милый… Я в первый раз в Москве и совсем ее не знаю… Мне очень хочется осмотреть городские достопримечательности, в Кремль сегодня ты почему-то меня не взял, ушел один.
— Когда я уходил, ты спала, мне было жаль будить тебя, в Петербурге мы пробудем недолго, заедем опять в Москву и тогда дольше в ней погостим… А теперь, Ольга, нам необходимо спешить в Питер.
— Что же, милый, я готова… Поедем хоть завтра.
— Да, да, завтра непременно надо выехать из Москвы.
Императрица Екатерина Великая со своим двором в то время находилась в Петербурге, вернувшись через Москву из своего путешествия по Крыму.
На великолепного князя Тавриды посыпались новые милости. «Целый ряд рескриптов императрицы свидетельствовал о ее признательности за труды Потемкина.
Ему пожаловано было 100 000 рублей в награду «за доставление продовольствия войскам с выгодою и сбережением казны».
Вот что, между прочим, писала императрица Потемкину, вернувшись из путешествия:
«Между тобою и мною, мой друг, дело в кратких словах: ты мне служил, а я признательна, вот и все тут; врагам своим ты ударил по пальцам усердием ко мне и ревностью к делам Империи».
В ответ на милостивое письмо монархини князь Потемкин, выражая свои верноподданические чувства, между прочим, так писал: «здешний край не забудет своего счастья. Он тебя зрит присно у себя, ибо почитает себя твоею отчиною и крепко надеется на твою милость»[18].
