Генрик Сенкевич - Крестоносцы
Но тут замковый комтур повел рыцарей дальше, в Средний замок, в восточном крыле которого находились покои для гостей.
XXXIV
Мацько и Збышко долго сжимали друг друга в объятиях; они всегда любили друг друга, а теперь, после всех злоключений и несчастий, которые им вместе пришлось пережить, любовь их стала еще крепче. При первом же взгляде на племянника старый рыцарь догадался, что Дануси уже нет в живых, поэтому он не стал ни о чем расспрашивать, а только прижимал к груди молодого рыцаря, желая показать ему, что не круглым сиротою остался он на свете, что есть еще рядом близкая живая душа, готовая разделить с ним его горькую участь.
И только тогда, когда им стало легче от слез, Мацько после долгого молчания спросил:
– Опять ее отняли, или умерла она у тебя на руках?
– Умерла у меня на руках под самым Спыховом, – ответил молодой рыцарь.
И стал подробно обо всем рассказывать, прерывая свой рассказ слезами и вздохами, а Мацько внимательно слушал и тоже вздыхал.
– А Юранд еще жив? – спросил он, когда Збышко кончил наконец свой рассказ.
– Юранда я живым оставил, но не жилец он на свете, и, верно, больше я его не увижу.
– Так, может, лучше было не уезжать?
– Как же я мог оставить вас здесь?
– Ну, на одну-две недели позже, какая разница!
Збышко пристально на него поглядел и сказал:
– Вы и так, должно быть, хворали здесь? Краше в гроб кладут.
– Хоть и пригревает солнышко землю, а в подземелье всегда холодно и очень сыро, кругом-то замка вода. Думал, совсем захирею. Дышать тоже нечем, и рана от всего этого опять у меня открылась, ну… та самая, знаешь… из которой осколыш вышел в Богданце от бобровой струи.
– Помню, помню, – сказал Збышко, – мы ведь за бобром ходили с Ягенкой. Так эти псы держали вас в подземелье?
Мацько кивнул головой.
– Сказать по правде, – продолжал он, – косо они на меня смотрели, думал я, что добром это дело не кончится. Уж очень злы они на Витовта и на жмудинов, а еще больше на тех из нас, кто помогает им. Напрасно толковал я им, зачем пошли мы к жмудинам. Они бы мне голову отрубили, но жаль было выкупа – деньги-то им, ты знаешь, слаще мести, – да и доказательство надо было иметь в руках, что польский король помогает язычникам. Мы-то были там и знаем, что бедные жмудины просят крестить их, только не хотят принять крещение из рук крестоносцев, а те притворяются, будто не знают об этом, и жалуются на них при всех дворах, а с ними и на нашего короля.
Тут у Мацька началось удушье, так что он вынужден был на минуту умолкнуть; оправившись, старик продолжал:
– Может, я бы так и зачах в подземелье. Правда, за меня заступался Арнольд фон Баден, которому тоже важно было получить выкуп. Но он у них не в почете, они его медведем честят. К счастью, от Арнольда обо мне дознался де Лорш и поднял страшный шум. Не знаю, говорил ли он тебе об этом, скрывает он свои добрые дела… Он-то у них в почете, ведь один из де Лоршей был когда-то в ордене важным сановником, да и этот тоже знатен и богат. Де Лорш сказал крестоносцам, что он сам наш пленник, и коли они мне голову отрубят или я зачахну от голода и сырости, так и ему не сносить головы. Он грозился капитулу, что расскажет при всех западных дворах о том, как крестоносцы обходятся с опоясанными рыцарями. Немцы испугались и перевели меня в лазарет, где и воздух, и пища получше.
– С де Лорша я ни одной гривны не возьму, клянусь Богом!
– С недруга брать – милое дело, а другу надо прощать, – сказал Мацько, – а раз немцы, как я слышал, уговорились с королем обменяться пленниками, так и тебе не придется платить за меня.
– А наше рыцарское слово? – воскликнул Збышко. – Уговор уговором, но ведь Арнольд вправе будет упрекнуть нас в бесчестности.
Мацько, услышав эти слова, огорчился.
– Можно бы поторговаться, – сказал он, поразмыслив.
– Мы сами себе цену назначили. Ужели мы сейчас меньше стоим?
Мацько еще больше огорчился; но в умиленном его взоре засветилась как будто еще большая любовь к Збышку.
– Умеешь ты блюсти свою честь!.. Такой уж ты уродился, – пробормотал он под нос себе.
И завздыхал. Збышко подумал, что это он по гривнам вздыхает, которые придется уплатить фон Бадену, и сказал:
– Эх! Денег у нас и так хватит, а вот участь наша горькая.
– Все переменится! – с волнением сказал старый рыцарь. – Мне уже недолго осталось жить.
– Не говорите! Вы поправитесь, пусть только вас ветром обвеет.
– Ветром? Ветер молодое дерево к земле пригнет, а старое сломает.
– Эва! Не болят еще у вас кости, и до старости вам далеко. Не печальтесь!
– Будь тебе весело, так и я бы смеялся. Да и есть у меня причина печалиться, и, сказать по правде, не у одного меня, а у всех нас.
– Что ж за причина такая? – спросил Збышко.
– Помнишь, как в лагере Скирвойла я тебя выбранил за то, что ты славил могущество крестоносцев? Оно конечно, тверд наш народ в бою; но только сейчас я поближе присмотрелся к здешним собакам.
Как бы из опасения, чтобы его не подслушали, Мацько понизил голос:
– И вижу я теперь, что не я, а ты был прав. Господи, спаси и помилуй, что за сила, что за могущество! Руки чешутся у наших рыцарей, рвутся они в бой, а того не ведают, что крестоносцам все народы и все короли помогают, что денег у них больше и обучены они лучше, что замки у них крепче и оружие не чета нашему. Господи, спаси и помилуй!.. И у нас, и здесь толкует народ, что быть великой войне, так оно, верно, и будет, и уж если начнется война, Господи, смилуйся тогда над нашим королевством и нашим народом!
Мацько сжал тут руками свою седеющую голову, оперся о колени локтями и примолк.
– Вот видите! – сказал ему Збышко. – Порознь многие из нас покрепче их будут, а как дойдет дело до великой войны, сами понимаете…
– Ох, понимаю, понимаю! Даст Бог, и королевские послы поймут, особенно рыцарь из Машковиц.
– Видел я, как он помрачнел. Искушенный воитель он, никто, говорят, на всем свете лучше его в бранном деле не разбирается.
– Коли так, то, пожалуй, войны не будет.
– Как увидят крестоносцы, что они сильнее, не миновать нам воевать с ними. И, сказать по правде, чем так жить, так уж лучше скорей конец…
Подавленный мыслями о своей горькой доле и народном бедствии, Збышко тоже поник головой.
– Жаль нашего великого королевства, – сказал Мацько, – и боюсь я, как бы не покарал нас Господь за чрезмерную дерзость. Помнишь, как в Вавеле, когда тебе хотели голову срубить и не срубили, наши рыцари перед обедней на паперти кафедрального собора похвалялись сразиться с самим Тимуром Хромым, повелителем сорока царств, который целые горы сложил из человеческих черепов… Мало им крестоносцев! Они со всеми зараз хотели бы драться, а это, может, и грех.
Збышко, вспомнив о том, как ему хотели срубить голову, схватился за свои светлые волосы и вскричал в невыносимой тоске:
– А кто меня спас тогда из рук палача? Она! Она! О Иисусе! Дануська моя!.. Иисусе!..
И он стал рвать на себе волосы и кусать пальцы, чтобы унять слезы, – так заболело у него сердце от внезапного порыва отчаяния.
– Збышко, побойся Бога!.. Перестань! – воскликнул Мацько. – Ну что поделаешь? Возьми себя в руки! Перестань!..
Но Збышко долго не мог успокоиться, он опомнился только тогда, когда Мацько, который и в самом деле был еще болен, так ослабел, что покачнулся и без памяти повалился на скамью. Молодой рыцарь уложил его в постель, подал ему вина, которое прислал замковый комтур, и сидел над ним до тех пор, пока старый рыцарь не уснул.
На другой день они проснулись поздно, бодрые и посвежевшие.
– Ну, – сказал Мацько, – видно, не пришло еще мое время, думаю, как обвеет меня ветром в поле, так и я верхом доеду.
– Послы задержатся здесь еще на несколько дней, – ответил Збышко, – к ним все приходят люди, просят отпустить невольников, которых наши схватили, когда они разбойничали в Мазовии или Великой Польше; ну а мы можем ехать, когда вам вздумается, станет вам получше – и поедем.
В эту минуту вошел Глава.
– Ты не знаешь, что делают послы? – спросил его старый рыцарь.
– Они осматривают Высокий замок и храм, – ответил чех. – Водит их сам замковый комтур, а потом они пойдут обедать в большую трапезную; магистр и вас собирается позвать на обед.
– А что ты делал с утра?
– Да все присматривался к наемной немецкой пехоте, которую обучали капитаны, и сравнивал ее с нашей, чешской.
– А разве ты помнишь чешскую пехоту?
– Мальчишкой взял меня в плен рыцарь Зых из Згожелиц, ну а все-таки я хорошо помню: сызмальства занимало меня это дело.
– Ну и что же ты думаешь?
– Да ничего! Сильная у крестоносцев пехота и хорошо обучен народ, а все-таки волы они, а наши чехи – волки. Случись война, так ведь вы знаете, что волы волков не едят, а волки очень до говядины лакомы.
– Это верно, – сказал Мацько, который, видно, кое-что знал об этом, – кто на вас наткнется, как от ежа отскочит.
– В битве конный рыцарь десятка пехотинцев стоит, – сказал Збышко.
![Николай Долгополов - Оперативный вальс в германском посольстве[статья]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
