Гор Видал - Вице-президент Бэрр
После прибытия Монтгомери и трехсот солдат у нас оказалось в общей сложности около восьмисот боеспособных воинов для штурма самой укрепленной крепости в Северной Америке.
В течение декабря мне удалось убедить генерала Монтгомери, что нам лучше всего дождаться снежной бури (снег валил каждый третий день) и взобраться по лестницам на мыс Даймонд, самую высокую, а потому и наименее укрепленную точку цитадели. Три других отряда в это время атакуют форт, чтобы отвлечь на себя его защитников. С мыса Даймонд мы сможем проникнуть в цитадель и открыть ворота.
Две недели я обучал пятьдесят солдат искусству подъема по лестницам на высоченную стену. Увы, генерала Монтгомери переубедили два дружественных нам канадца; они уверяли, что если мы захватим берег со складами, то купеческие дома Квебека заставят сэра Гая капитулировать, чтобы только не потерять свои мастерские, склады, корабли. Я не одобрял этот план, и он действительно провалился.
Монтгомери назначил штурм на последний день года. У него не было выбора. На следующий день несколько сот ньюйоркцев, у которых кончался срок вербовки, собирались домой.
Арнольд атаковал с востока, Монтгомери — с запада. Отряды должны были соединиться в нижней части города и двинуться к цитадели. Сначала все нам благоприятствовало. Была полная луна. Английский гарнизон перепился в честь Нового года. Но как только мы пошли в наступление, северный ветер принес метель, она полностью сокрыла цитадель и набросила белый саван на равнину Абрахама. Возвращаться было поздно, и мы шли вперед, утешая себя мыслью, что если мы не видим врага, то и он нас не видит.
Я медленно продвигался рядом с Монтгомери по кромке берега. В двух шагах ничего не было видно. Снег залеплял глаза. Мы достигли первого ряда деревянных заграждений. Преодолели его. Затем второй. Мы прорвались и очутились перед первым блокгаузом. За ним прятались моряки. При виде нас они пустились наутек, бросив двенадцатифунтовую пушку.
Теперь мы находились в глубокой лощине, ведущей к нижней части города.
Монтгомери радовался: «Снег — наш союзник», — прошептал он и вдруг остановился как вкопанный. Он наткнулся на ледяные глыбы замерзшей реки.
«Убрать лед!» — скомандовал Монтгомери. Он сам вместе с нами разбивал лед, расчищая тропу. Затем отряд построился колонной. Впереди были Монтгомери, я и французский проводник. «Вперед, смельчаки! — крикнул Монтгомери. — Квебек наш!»
Высясь темной фигурой на фоне зловещей белизны, Монтгомери повернулся ко мне и крикнул: «Через две минуты будем в крепости».
Помню, у меня мелькнула мысль: нельзя искушать судьбу. Но не успел я ему ответить, как ноги мои оторвались от земли и меня завертело в снежном буране. Я уткнулся в плотный снег и услышал запоздалый грохот двенадцатифунтовой пушки: один из моряков, которые бросили блокгауз, вернулся, увидел впереди наши силуэты и выстрелил.
Я пришел в себя, поднялся на ноги, проверяя, не ранен ли, гадая, сумею ли я разглядеть кровь в этом бесцветном мире. Выяснив, что я цел и невредим, я поспешил к генералу Монтгомери. Он лежал в снегу с разбитой головой. Я попытался его поднять и не смог — он был мертв. Рядом лежали два его адъютанта и сержант, тоже мертвые. Француз проводник исчез. Я повернулся к отряду.
«Вперед! — крикнул я. — Город наш!» Но в этот самый момент некий офицер по фамилии Кэмпбелл настоял на проведении одного из тех диспутов, что столь дороги сердцу американского солдата. А как же? Когда ему демократически предоставляют выбор, американский солдат неизменно выбирает отступление.
Тщетны были мои мольбы, проклятия, угрозы. Я остался один в лощине возле тяжеленного тела моего командира; на снегу чернела, застывая, его кровь. Я совсем потерял голову и решил перенести останки Монтгомери на нашу сторону. Глупец, я, верно, надеялся его оживить. Но я не оттащил его и на дюжину ярдов, как угодил под огонь из блокгауза.
Я оставил тело врагам (не так давно они вернули его в Нью-Йорк для торжественного захоронения, на которое меня не пригласили). Кстати, на последней и заслуженно нашумевшей картине Трамбелла, запечатлевшей смерть генерала Монтгомери, меня нет и в помине, зато несколько офицеров, которые были тогда весьма далеко от этой ужасающей сцены, на полотне тут как тут, ибо стали, что называется, вездесущими.
Если бы люди пошли за мной и соединились с отрядом Арнольда (он ждал нас в нижней части города), Канада сегодня входила бы в Соединенные Штаты (как тебе повезло, Канада!). Но из-за безвременной гибели Монтгомери, трусости Кэмпбелла, дезертирства Иноса мы потерпели поражение. В 1812 году мы снова попытались захватить Канаду, и снова неудачно. Тут уж не зима была виновата, а наш собственный командир Джеймс Уилкинсон. Бедняга Джейми для канадцев дороже десятка буранов.
Двести наших солдат погибли во время этого несчастного штурма, и триста попали в плен. Остальных чуть не всех ранили, в том числе и полковника Арнольда, у которого была серьезно повреждена нога.
Меня произвели в майоры, и в колониях шла молва о моих подвигах. Мое имя даже упоминали в конгрессе, а Мэтт Огден счел нужным расхвалить меня самому Вашингтону, и, оценив мое юное дарование, он предложил мне место в своем штабе.
Я стал героем, а мне было всего двадцать лет. Примитивная гравюра на дереве изображает, как молодой Аарон Бэрр несет сквозь снежную бурю тело генерала Монтгомери; когда-то она поучала и вдохновляла целое поколение американских школьников. Погибни я тогда под Квебеком, кто бы меня помнил? Вероятно, никто.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Я говорю полковнику Бэрру, что мне очень понравился его рассказ о вторжении в Канаду, но он смотрит на меня с недоумением и ворошит угли на каминной решетке (да-да, в разгаре лета он часто греется у камина). «Мне всегда холодно, — любит он повторять. — Это все из-за генерала Вашингтона». Когда Бэрр улыбается, он похож на бюст Вольтера в кабинете Леггета. «Он недолюбливал меня и вечно гонял по болотам».
И наконец:
— Ах, да. Мои экзерсисы о днях минувших. Время от времени я и сейчас пописываю. Бессмысленное занятие. Никто не любит правды. К примеру, теперь нам говорят, что Бенедикт Арнольд был плохой генерал потому, что он был плохой человек. А ведь он был одним из лучших наших командиров. Получше Вашингтона, во всяком случае.
— Вот уж не сказал бы, прочтя ваши воспоминания.
Бэрр удивлен.
— Разве? Арнольд действовал блестяще! А вот Монтгомери совершил роковую ошибку под Квебеком. Арнольд одобрял мой стратегический план, который, я думаю, был хорош. А план Монтгомери — атаковать нижний город — никуда не годился. Арнольд отлично оценивал военную обстановку…
Нас прерывает Нелсон Чейз: у него послание от мадам. Полковник берет записку и хмурится. Полковник вообще расстроен последние дни. Дела в особняке идут не блестяще. Он обещал мне показать свои заметки о Вашингтоне, но всякий раз, когда я ему об этом напоминаю, говорит, что не помнит, куда их задевал.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Я совсем обленился из-за жары. Август подходит к концу. Полковника Бэрра не бывает в конторе по нескольку дней кряду. Иногда он в особняке. Иногда в Джерси-Сити. Один раз по крайней мере он ездил в Принстонский колледж (его отец был ректором колледжа, когда он еще назывался Колледж штата Нью-Джерси).
Хотя полковник теперь особенно скрытничает, я думаю, что из аренды земель в Техасе ничего не вышло, и если это так, то он потерял все свои (вернее, супругины) денежки.
Нелсон Чейз рассказывает, что «на Холмах черт-те что творится!». Он все пытается выведать у меня что-нибудь о личной жизни полковника — тема неприличная, учитывая, что полковник недавно женился на тетушке Чейза, или кем она там ему доводится. Я отмалчиваюсь. Да я ничего и не знаю, кроме того, что мне пришлось отправить несколько писем Бэрра некой Джейн Макманус в Джерси-Сити. Honni soit qui mal y pense[41].
Вчера Бэрр провел весь вечер с миссис Томпкинс и пятилетней девочкой, явно его дочерью, хотя вряд ли, думается мне, от пожилой миссис Томпкинс.
Бэрр удивительно терпелив с детьми. Разговаривает с ними, как со взрослыми. Учит их. Играет с ними часами. Особенно с маленькими девочками, потому что «женщины добры, Чарли! Ей-богу!».
Сегодня в пять часов вечера я наконец получил записки полковника о Джордже Вашингтоне. «Это продолжение того, что ты уже читал. С кое-какими новыми пометками. Прекрасный портрет, хоть ты, конечно, найдешь его неузнаваемым».
Бэрр сегодня бледный и слабый. В суде утром судья целый час нападал на убийцу Александра Гамильтона. Когда тот наконец выдохся, Бэрр сказал любезнейшим тоном:
«Мне очень жаль, ваша честь, что вам нынче нездоровится».
Джордж ВашингтонРанней весной 1776 года я окончательно уверился в том, что полковник Арнольд сошел с ума. Дни напролет он гонял наше потрепанное воинство взад и вперед под стенами Квебека. Время от времени он развлекал англичан, требуя капитуляции. Я наотрез отказался доставить одно из таких требований.
