Фердинанд Оссендовский - Ленин
Он подпер голову руками и, не глядя на Лену, заговорил, как будто исповедовался перед самим собой:
— Я давно знал, что брат готовится совершить покушение. Я нашел у него часть адской машины… Меня это ужасало… Я ни секунды не сомневался, что это закончится смертью брата… В случае неудачи его повесит Александр III; если бы покушение удалось — то же сделал бы его наследник… Другого выхода не было, быть не могло! Я мог предотвратить несчастье, уговорить брата, рассказать обо всем матери… Но я не сделал этого… Только мне известно, какие мучения я пережил! Я позволил Александру уехать с бомбами… на погибель. Я не мог поступить иначе! Человек должен жить для идеи и цели, забыв о себе… Его нельзя останавливать!
Он прервался и неподвижно смотрел перед собой.
— А теперь? Что ты будешь делать теперь? Молчать? Страдать? — спросила Лена и потрогала рукой лоб Владимира.
Он взглянул на нее прищуренными глазами и сказал, делая акцент на каждое слово:
— Я следующую бомбу не брошу! Это игра в героизм. Глупая, убогая игра! Бессмысленное кровопролитие… Я клянусь отомстить Романовым, но время для этого еще не пришло… Скоро придет… Тогда польется кровь! Море крови!
— А если это время не придет?
— Придет… Я его подгоню! — ответил он, ударяя по столу кулаком.
Лена посмотрела на него с недоумением.
АЛЕКСАНДР УЛЬЯНОВ (старший брат первого диктатора России, повешенный за покушение на царя Александра III)
Ей казалось, что этот парень бросается пустыми, громкими фразами, чтобы обмануть ее и себя, оправдать свою трусость и безделье. Вдруг она заметила его острый, направленный на нее взгляд. В этот момент он был похож на хищную птицу. Он жег ее, проникая в самые тайные уголки ее мозга.
Она почувствовала, что он все видит и понимает каждое движение ее мысли.
Он опустил глаза и сказал:
— Ничего я не боюсь и никого не собираюсь обманывать! Сердце приказывает мне бросить бомбу немедленно, но разум подсказывает, что время для мести придет тогда, когда будут сводиться счеты за века минувшие и когда будет написан план на века, которые грядут. Я это совершу, Лена!
В голосе Владимира звучали великая сила и горячий порыв.
Она на одно, но только на одно мгновение поддалась этому впечатлению. Затем вернулось сомнение и болезненное подозрение о неискренности, о попытке направить ее внимание в другую сторону.
Она молчала, глядя на него с упреком.
Владимир снова впился в нее острым взглядом раскосых глаз, и бледная улыбка пробежала по его губам.
Он встал. На его лице появилось сомнение.
Шипящим, почти злым голосом он сказал:
— Лена, я мог бы сейчас же молча уйти. Знаю, что ты обо мне думаешь, и не буду оправдываться. Я делаю так, как хочу! Скажу только, что ты единственный и последний человек, которого я любил. Я к тебе вернусь, когда исполню то, о чем только что сказал!
Она сильно сжала руки и прошептала:
— Я никогда тебя не забуду…
Ей хотелось, чтобы он подошел, как делал это всегда, и молча прижал к себе.
Владимир не сделал этого. Только охватил ее еще раз загадочным, неуловимым взглядом и подумал с неприязнью и презрением: «Не поверила! Думает, что я трус!»
Она сразу же стала для него чужой, ненужной; еще мгновение, еще одно слово — и могла бы показаться врагом, для которого у него не было бы иного чувства, кроме ненависти.
Он вышел, не оглядываясь больше.
Его не мучали страдания, и он не испытывал грусти из-за разлуки с Леной.
Возвращаясь из гимназии, он все время проводил с матерью, страстно учился и читал.
Он стал еще более спокойный и молчаливый.
Мать спросила, почему он прервал знакомство с Остаповыми.
Он солгал, будто ему намекнули, что очень рискуют, поддерживая отношения с семьей заговорщика.
— Пускай профессор Остапов спокойно получит орден, которого так жаждет! — закончил он, рассмеявшись.
Оставшись один в своей комнате, он подумал, что поступил никчемно, дискредитируя в глазах матери старого приятеля, златовласую Лену и безликого, безразличного ко всему профессора.
— Эх! — махнул он презрительно рукой. — Все хорошо, для того чтобы проще и быстрее достичь цели! По крайней мере, теперь меня никто не будет беспокоить!
Он очень быстро обо всем забыл. Учился как сумасшедший, готовясь к выпускным экзаменам, которые сдал отлично.
Владимира Ульянова отметили золотой медалью, и он поступил в Казанский университет на юридический факультет.
Каникулы вместе с сестрами и мамой он провел у тетки, а вернувшись осенью, узнал от приятелей, что доктор Остапов с дочерью уехали в Петербург, а профессор был направлен на должность инспектора гимназии в Уфу.
Владимир вздохнул.
Все время бдительный, контролирующий себя, он установил, что это не был вздох грусти, а скорее — облегчения, осознания окончательной ничем не ограниченной свободы.
— Я потерял то, что было мне дорого, но то, что я нашел — велико, как неописуемое сокровище! Свобода! — прошептал он сам себе.
Он чувствовал себя могучим.
Глава VI
Университетская жизнь в Казани была более бурной, чем в столицах под неустанным надзором жандармов и политической полиции, в которой тайно служили некоторые профессора и студенты.
Кроме карьеристов, которых было очевидное большинство, в Казани существовали многочисленные студенческие кружки, мечтающие о переменах в России. Однако всеми ими руководила «Народная воля», то есть социалисты-революционеры.
Владимир Ульянов сразу же вошел в эти кружки, ходил на их конспиративные собрания, даже начал писать брошюры и листовки для народа. Но его работы были с возмущением отторгнуты. Они не соответствовали идеям предводителей и были признаны ересью, предательством партийных идеалов.
Ульянов покинул круг партийных приятелей и притаился, ожидая возможности начать атаку на всю партию «Народная воля», которую познал очень хорошо.
Ждать пришлось недолго. В Москве и Петербурге из-за жестокости полиции студенты объявили забастовку и перестали ходить на занятия в вузы.
Казанский университет последовал их примеру.
На митинге в актовом зале предводитель социалистов-революционеров выступил с длинной речью, требуя решительного протеста против господствующего режима и манифестации за созыв Учредительного собрания.
После оратора на кафедру взошел невысокий, плечистый студент с ярко выраженными монгольскими чертами лица.
По залу прошел шепот:
— Это брат повешенного Александра Ульянова…
Владимир слышал это и смотрел на собравшихся злыми прищуренными глазами.
— Коллеги! — выкрикнул он. — Речь моя будет короткой. Я вам скажу только, что вы стадо баранов, ведомых козлами…
По толпе студентов прошел шепот удивления и гневный рокот.
— Долой его! Долой! — воскликнуло несколько голосов.
— Послушаем! Послушаем! — кричали другие студенты.
— Ваши предводители мечтают, чтобы царь и его правительство прислушались к глупым призывам о созыве Учредительного собрания. Они хотят ложью и личным террором заставить сильных мира сего на это согласиться. Коллеги, это путь, достойный глупцов…
— Долой! Долой! — раздались возмущенные возгласы.
— …достойный глупцов, запомните это хорошо! — продолжал Ульянов. — Царь является помазанником Божьим и таковым себя считает…
— Браво, коллега Ульянов! Браво! — рявкнула благонадежная часть студентов.
— Только без фамилий! Среди нас есть шпики! — раздались предупреждающие голоса.
— Царь, помазанник Божий, считает, что его власть не от мира сего, что она божественная. Он воспитан в этом убеждении, поэтому ход его мыслей отличается от нашего. Ему не знакома мещанская мораль и трусость. О, цари очень отважны! Они с легкостью прерывают жизни других и охотно отдают свою! Их невозможно запугать террором, не говоря уже о глупых, беспомощных студенческих протестах и смешных формулировках «Народной воли» о Учредительном собрании! Почему бы социалистам-революционерам не потребовать выделения земляных наделов на Луне?!
— Браво! Ну и врезал он этим якобинцам! — донеслись веселые окрики.
— Долой! Долой провокатора! Он срывает забастовку! — кричали, размахивая руками, отъявленные народники.
— Дадите мне закончить или нет? — хриплым голосом воскликнул Ульянов. — Правды боитесь?
— Пускай говорит! Пускай говорит! — поддержали его. В зале повисла нехорошая тишина.
— Учредительное собрание будет означать отторжение от трона царских лакеев. Прикормленные и щедро оплачиваемые, они не захотят терять теплый угол. Ха, не так они глупы, дорогие мои! Так кто же прислушается к голословным требованиям наших якобинцев в чиновничьих шапках, имеющих души тех же лакеев, быть может, несколько возмущенных, но мечтающих о теплом месте возле царского пирога. Кто?
