Ян Дрда - Знамя
Тут кто-то громко постучал в дверь из коридора. Лейтенант отскочил от Матея, вытащил пистолет и крикнул:
— Herein![12]
Никого. Через две секунды снова стук, еще громче.
— Herrgotthimmel, herein![13] — заревел в ярости лейтенантик и навел пистолет на дверь.
Ну… и тут дверь распахнулась. Только дверь не из коридора, не та, в которую целился лейтенант, а другая — из чулана, за спиной у офицера. В ней стояли Василий и Митя с наведенными автоматами в руках. Митя строго крикнул:
— Хенде хох!
Он больше ни слова не знал по-немецки, но был твердо уверен, что на войне этого вполне достаточно. Немецкие солдаты, у которых затряслись поджилки, отпустили Матея и медленно подняли трясущиеся руки.
— Ну, давай быстро хенде хох! — рассердился Митя и довольно чувствительно ткнул оцепеневшего лейтенанта под ребро коротким стволом автомата.
Но тут-то и началось мученье. Куда с ними деваться?
Случись такое происшествие в лесу, в бою один на один, ломать голову не пришлось бы. Но гитлеровцы сдались без боя — за исключением лейтенанта, ни у кого не было оружия, — и потому положение оказалось до крайности сложным.
— Советская Армия не убивает пленных! — строго сказал Василий пленным, увидав, что у тех от ужаса подкашиваются ноги.
Правильно. Но куда с ними деваться? От этого неотложного вопроса все помрачнели. Партизаны идут оленьими тропами — сегодня здесь, а завтра — за горой, как горностаи, исчезают они в маскировочных белых халатах из-под носа у неприятеля, рассредоточиваются по одному, по два, проходя опасное место, а готовясь ударить, вдруг собираются все вместе, как пальцы в кулак. Они стремительно, как ястребы, кидаются в бой и всегда так же стремительно разлетаются после одержанной победы. Так куда же при такой тактике девать четырех военнопленных, из которых трое — растолстевшие, малоподвижные папаши, а четвертый — бешеный, как разозленная оса? Ребята предложили было разбить радиопередатчик и мотор, снять мундиры с пленных, погрузить их только в одном белье в мерседес и спустить без мотора прямо вниз в городок. Но это означало бы выдать Матея или, во всяком случае, обрушить на его хату жестокую месть оккупантов.
— А ты что думаешь, Матвей Антонович? — обратился Василий к Матею.
— Да, ребятки, без доброго совета тут не обойтись. Разве что…
Да! Предложение Матея все приняли с восторгом. Через полчаса мерседес исчез в бездонной пропасти, причем он отправился туда напрямик по скалам, прыгая по каменным уступам, и упал внизу в рыхлый снег на дно ущелья просто бесформенным куском металла, как будто растоптанного ногой великана. А четверо пленных, которых тем временем Василий, Толя и Митя допросили в чулане, в сумерках вышли в путь, направляясь к вершинам Гржебенов. Началась метель, которая выдувала снег прямо из-под ступней и через четверть часа превратила пленных в толстопузых снежных баб, с трудом волочащих по сугробам ноги в тяжелых солдатских ботинках. Несмотря на все обещания, немцы были уверены, что партизаны ведут их на смерть… ну, ведь у них был свой опыт, они знали, как это делается в таких случаях в гитлеровской армии.
Через час на земной поверхности исчезли последние следы пленных.
* * *Когда десятого мая 1945 года лейтенант Василий Михайлович Колесников, начальник партизанского отряда «Искра», докладывал о деятельности отряда гвардии полковнику Демченко, чьи части освободили лесистый край у Гржебенов, он в конце концов оказал:
— Кроме того, мы создали перед новым 1945 годом при содействии местного населения лагерь военнопленных. Прошу, чтобы ваш полк принял пленных.
— Лагерь? — рассмеялся полковник. — Ну, ты должен мне показать этот ваш лагерь! Идем, проводи меня!
Вскоре три военные машины с полковником, Василием и автоматчиками взбирались на Выстрков. На полдороге они догнали Матея, который как раз возвращался из городка.
— Матвей Антонович Даржбуян, — представил Василий Матея полковнику, — начальник нашего лагеря!
Полковник Демченко славился тем, что умел с первого взгляда, с одного рукопожатия угадать занятие человека.
— Здравствуйте, Матвей Антоныч! — сердечно пожал он руку Матею, дружелюбно, но вместе с тем пытливо взглянул на него и при этом незаметно ощупал концами пальцев жесткую ладонь Матея.
— Шахтер? — спросил он затем с веселой самоуверенностью.
Но Матей Даржбуян не смутился. Он смело посмотрел в широкое загорелое лицо полковника, покрытое густой сеткой морщин — следами трудной жизни — и светившееся сердечностью.
— А вы, товарищ полковник, тоже шахтер. Только вы добывали уголь, а я — свинцовую руду.
Полковник Андрей Игнатьевич Демченко, старый революционер из Донбасса, рассмеялся от всей души: рыбак рыбака видит издалека! Он понял, что Матей сразу узнал в нем углекопа: в белки его глаз навеки въелась угольная пыль. Полковник пригласил Матея к себе в машину, и все поехали в горы.
— Чуточку терпения! — сказал Матей, остановив машины на каменистой дороге среди молодой сосновой поросли под самым перевалом лесистой горной цепи. Затем он отправился через густую чащу, причудливо переплетенную упругими, колючими побегами ежевики. Это была даже не оленья, а прямо какая-то заячья тропка: сильный плечистый полковник с трудом продирался, расширяя узенький проход, который оставлял за собой в зарослях щуплый Матей, похожий на ужа, а вслед за ними один за другим проникали в гущину и автоматчики. Они спускались по острым темно-фиолетовым обломкам сланца, проваливались в ямы, замаскированные пестрым кустарником, как будто тут расставил ловушки какой-то гигантский муравьиный лев, но не на муравьев, а по крайней мере на оленей. И вдруг все неожиданно очутились на каменистой площадке, такой крохотной, что ее полностью прикрыли бы три юбки мамаши Даржбуяновой.
— Вот наш лагерь, — с улыбкой обратился Василий к Андрею Игнатьевичу.
— Ну, не слишком-то просторно… — заметил серьезно, с напряженным выражением лица полковник.
— Это здесь тесно, — почтительно пояснил Матей, — лагерь-то построен больше в глубину, чем в ширину. А там внизу… и тепло, и места сколько угодно.
И не успел полковник оглянуться, как Матей уверенно раздвинул самый густой кустарник, вытащил оттуда веревку с узлами и прочно прикрепил к толстой сосне. Другой конец он бросил в глубокий каменный колодец и, нагнувшись над ним, закричал что есть силы:
— Эге-гей, Вилли, лезь наверх!
Через несколько секунд канат дрогнул, натянулся от невидимой тяжести, и затем над краем ямы показался обросший человек, красный и запыхавшийся после подъема, с окладистой до половины груди бородой; этого украшения, как будто сплетенного из тонкой медной проволоки, хватило бы на десяток прекраснейших пушистых лисьих хвостов. Увидев полковника в кругу автоматчиков, человек заколебался, но Матей дружески подбодрил его:
— Ничего, не бойся! Криг беендет, Гитлер капут[14], все в порядке.
И тут человек щелкнул каблуками и отрапортовал отчетливо, как на самом торжественном смотру. Когда он назвал номер полка и батальон, в котором они служили, глаза полковника блеснули:
— Так? Значит, с вашим батальоном мы имели честь встретиться… на Зееловских высотах под Берлином. Катюши, а потом штыковой бой ночью. Жестокая была ночь! Катюша не дура… и штык молодец, — переиначил он по-своему Суворова.
Василий, между прочим, перевел эти слова на немецкий язык.
Лесной человек дрожащей рукой растерянно притронулся к своей бородище, взгляд его встретился с холодным, стальным взглядом автоматчиков — они тоже, наверно, были на Зееловских высотах — и тихо забормотал что-то непонятное. Полковник с одного взгляда понял, что творится в душе бородача.
— Скажи ему, — обратился он к Василию, — что советские люди не мстят. Гитлер уничтожен, немецкий народ остается. Мы накажем преступников… а народ… народ мы будем воспитывать.
— Besten Dank! — отдал честь бородач, и глаза его радостно заблестели.
Вскоре наверху были все четверо пленных. Трое — бородатые, как Краконоши[15] на удивленье — все рыжие: кто темнее, кто посветлее. Только лейтенант остался безбородым, как барышня: все это время, сидя в старой шахте, он, говорят, заботливо выдирал те немногие белокурые волоски, которые вылезали кое-где у него на подбородке, — просто лопнуть можно от смеха!
— И повезло же этим парням, — загудел Матей, когда автоматчики повели пленных к машинам, — вовремя они попали к нам в руки! Будь они на этих Зееловских высотах в своем батальоне, им бы несдобровать!
И три бородача, точно поняв его, принялись тискать Матею руки и наперебой затараторили:
