Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода
— Благодарю.
Аккордеон уже смолк, но пройдет еще несколько секунд, прежде чем отыщешь ногой твердую землю и с трудом соберешь разбегающиеся мысли.
— Благодарю, Жако.
Надо дать себе время опомниться, и с пересохших губ слетают обрывки отвергнутых формул вежливости.
Дышишь тяжело, потому что под конец, когда чувствуешь, что музыка вот — вот оборвется, все ускоряешь темп, кружишься с предельной скоростью, а затем сразу останавливаешься как вкопанный. Когда же тела отстраняются друг от друга и разжимаются пальцы, испытываешь какую-то бесконечную пустоту…
Все вновь собрались у стойки бара.
Канкан оглядел компанию беспокойным взглядом и вытащил из гнезда оцинкованной стойки бутылку монбазильяка.
— Чего прикажете?
— Белого на всех!
Зажав между пальцами левой руки ножки четырех бокалов, хозяин ловко поставил их на стойку.
Милу прищелкнул языком и сказал, обращаясь к Жако:
— Ну, как, поедем завтра утром искать работу?
— Успеем еще договориться. Сегодня ведь воскресенье!
Шантелуб рискнул спросить:
— Правда, что ты нокаутировал мастера?
— Д — да.
— Немногого же ты этим добился!
Жако одним духом осушил свой бокал, чтобы уклониться от ответа, но Шантелуб настаивал:
— Ты дал себя выгнать, словно никудышнего работника. Чего ты этим добился, собственно говоря?
Жако так резко обернулся, что прядь волос упала ему прямо на нос. Его продолговатые глаза стали, казалось, еще больше.
— Душу отвел! Вот и все… соображаешь?
Он бросил стофранковый билет на стойку и направился в центр зала, где Бэбэ разговаривала с Одеттой Лампен.
— Он прав, знаешь! — изрек Милу.
— Прав… прав… — пробурчал Шантелуб.
Он так энергично два раза провел указательным пальцем у себя под носом, что весь нос собрался складками от самого кончлка до переносицы, и сказал, повысив голос:
— Сила мускулов ничего не доказывает. Существуют иные средства самозащиты. Он изукрасил мастера. А мо — гкет, тот попросту мелюзга! Дрожит перед хозяином и за лишние десять тысяч монет готов пятки ему лизать, гнуть спину, подхалимничать. Но все же он не предприниматель. По — моему, мелюзга этот мастер и только.
— Мелюзга! Мелюзга!
Милу в свою очередь начал горячиться.
— Послушать вас, все они мелюзга. Так, значит, подлецов нет, что ли? А если подлецов нет, против кого же тогда бороться?
Появился Мимиль, страшно возбужденный.
— Пришли ребята из Шанклозона, они в бистро. С ними длинный Шарбен.
— Ну, знаешь, теперь заварится каша! — ликовал Милу.
Раздались первые звуки танго:
Бэсамэ,
Бэсамэ мучо…
В самом центре потолка был подвешен шар величиной с мяч для игры в водное поло. Вся его поверхность состояла из крошечных зеркал. Во время танго зал погружался во мрак, и снопы лучей двух небольших прожекторов освещали этот медленно вращавшийся зеркальный шар. Яркие зайчики разбегались во все стороны, мелькали на стенах и на лицах людей. Когда же в прожектора вставляли цветные стекла, на бальный зал и танцующие пары сыпался зеленый, желтый или красный дождь искр.
Бэсамэ,
Бэсамэ мучо…
Ритон и Одетта медленно танцевали, держась на почтительном расстоянии друг от друга. Они неуверенно выделывали па и когда им наконец удавалось попасть в такт музыки, старательно повторяли ту же фигуру, чтобы не сбиться.
Но аккордеон Иньяса все время менял ритм, и это их путало. Они наступали друг другу на ноги. Ритон через силу улыбался.
— Это я виноват.
Девушка поднимала на него глаза:
— Ничего, это не страшно.
И снова потупляла взгляд. Ее каштановые волосы вспыхивали чистым золотом, когда на них падали яркие блики от сверкающего шара. Танцуя, Одетта и Ритон очутились у самой стойки бара; вдруг порывом ветра дверь распахнуло, и завиток волос девушки упал на нос Ритону. Он вздрогнул и зажмурил глаза, чтобы не сбиться с такта.
В зал вошли Полэн и Розетта. Они сели за один из столиков, стоявших вдоль стен.
Клод Берже и Жанна Гильбер танцевали в самом центре зала. Они изобретали сложные фигуры, брались за руки, шли рядом, останавливались как вкопанные, театрально обнимались. Жанна Толстушка откидывала назад голову, а Клод Берже выводил ногой кренделя. Они кружились в такт музыки, отстранялись друг от друга, вытянув руки, затем сталкивались грудь с грудью, еновь отдалялись и вновь приближались, на этот раз боком, чтобы разойтись на несколько тактов в разные стороны с заложенными за спину руками и опять порывисто броситься друг другу в объятия. Ноги их сплетались, они сгибали колени, выпрямляли руки, и девушка прижималась щекой к плечу партнера. У Клода был такой важный вид, словно он давал урок танцев, а? Канна, когда музыка слишком уж сильно брала ее за душу:, напевала воркующим голоском запомнившиеся ей слова припева:
Бэсамэ,
Бэсамэ мучо,
Ляляля — ляляля — ляляля — ляляля — ля…
Танго — танец, полный неги. Надо только отдаться его ритму, словно покачиванию гамака. Бэбэ совсем утонула в объятиях Жако, рот юноши приходился прямо против ее уха, и между двумя музыкальными фразами, когда тела замирают в равновесии, он ронял несколько полных значения слов:
— Ну что ж, Полэн с Розеттой, вот они счастливы…
Бэсамэ,
Бэсамэ мучо…
Он чуть заметно прижал к себе девушку и приблизил губы к мочке ее уха. Бэбэ резким движением высвободила голову:
— Жако, послушай, ведь я знаю, чего ты добиваешься…
Он выпрямился. Выпятив грудь, слегка отстранил от себя девушку.
— Чего?
Бэбэ поймала его взгляд и, в упор глядя на парня, холодно проговорила:
— Запомни хорошенько, Жако: я отдамся только тому, кто будет моим мужем.
Жако опять схватил девушку, яростно увлек за собой в танце, трижды так резко повернул, что у нее перехватило дыхание, и внезапно остановился на самой высокой ноте припева.
— Да это что‑то новенькое! Факт! — вызывающе за-: смеялся он.
Бэбэ заговорила мягко:
— Послушай, Жако, к чему все это? Всегда одно и то же. И «я люблю тебя», и «приходите к железнодорожному мосту», и «давайте пройдемся вечером до кладбища»… Нет, меня на это не поймаешь.
Жако резко остановился, точно при исполнении фигурного вальса, сильно перегнул Бэбэ так, что голова ее запрокинулась, наклонился над девушкой, отбросив назад левую ногу, и грубо рассмеялся ей прямо в лицо. Лишь после этого он снова закружил ее в такт припева.
— Вот — вот, пришли мерку и тебе сделают муженька на заказ, тютелька в тютельку.
Она пожала плечами.
— Пожалуйста, Жако, не смейся так!
Он захохотал еще громче.
— Не смеяться?.. Ха, я имею на это право, я достаточно дорого заплатил за свой смех.
Танго подходило к концу, в зале постепенно зажигались лампочки, и от светящихся брызг зеркального шара уцелели только искорки в глазах людей.
Все немного притихли. Оба враждебных лагеря пили и наблюдали друг за другом. Между парнями из Гиблой слободы и парнями из Шанклозона лежала «no man’s land»[3] шириною в метр. Разговор шел внутри каждого кружка, но некоторые фразы произносились нарочито громко и поэтому звучали как вызов.
Парни из Гиблой слободы наперебой угощали друг друга в честь Полэна и Розетты. Жако спросил у Шантелуба:
— Ты слыхал, как Эсперандье собирается устроить наших молодоженов?
— Слыхал.
— Сдается мне, что он их использует на все сто.
— Ия того же мнения…
— Тебе следовало бы что‑нибудь сделать. Присмотрись-ка к этому получше. Ведь ты вечно торчишь в профсоюзах и всяких там организациях…
— Ну и народ! Когда вам что‑нибудь нужно, вы тут как тут, но если от вас ждут помощи, то вас днем с огнем не сыщешь, это определенно!
Но Жако уже и след простыл. Он вдруг заметил, что Бэбэ танцует пасодобль с кем‑то другим.
— Знаешь, кто это? Рыжий из Шйнклозона!
— Сейчас я ему покажу!
— Эй, погоди! — Милу удержал приятеля за рукав. — Еще не все ребята собрались. Нет Мориса, Октава. Не стоит пока начинать потасовку. Идем выпьем, я плачу…
Жако нехотя подошел к стойке вслед за приятелем. На пороге танцевального зала появился Виктор и тотчас же с озабоченным видом направился к стойке. Он тихо сказал, обращаясь к парням из Гиблой слободы:
— Послушайте, ребята, Шанклозон получил подкрепление.
Он выразительно сжал губы и процедил:
— Трое парашютистов.
— Что?
— Да — да. Трое парашютистов. Должно быть, приехали на побывку в Шанклозон. «Дальневосточники». Они как раз пьют водку в бистро. В красных беретах, все увешаны побрякушками вот отсюда и досюда…
