Донна Кросс - Иоанна — женщина на папском престоле
— Выздоравливай, малышка, выздоравливай и возвращайся ко мне.
Утром на девятый день лихорадка закончилась. Джоанна очнулась и увидела склонившуюся над ней Гудрун.
— Мама? — Голос казался хриплым и незнакомым.
— Ну вот, ты и вернулась ко мне, моя перепелочка, — улыбнулась мать. — Иногда я боялась, что потеряла тебя.
Джоанна попыталась подняться, но тяжело упала на солому. Боль пронзила все тело, напомнив о случившемся.
— Книга?
Лицо Гудрун напряглось.
— Отец стер все страницы и заставил твоего брата писать на них какую-то ерунду.
Значит, книги больше нет.
Джоанна вдруг почувствовала изнуряющую усталость, ей стало дурно, захотелось спать.
Гудрун подала дочери деревянную миску с горячей жидкостью.
— А теперь поешь, чтобы восстановить силы. Вот, приготовила тебе бульон.
— Нет, — Джоанна слабо покачала головой, — ничего не хочу. — Зачем восстанавливать силы? Лучше умереть. Ради чего теперь жить? Ей никогда не вырваться из узкого мира Ингельхайма. Судьба заточила ее здесь навечно, и нет никакой надежды вырваться на свободу.
— Съешь немного, — просила Гудрун. — А пока ты ешь, я спою тебе старинную песенку.
Джоанна отвернулась.
— Оставь это глупым священникам.
— У нас свои собственные секреты, не так ли, моя перепелочка? Мы снова будем секретничать, как прежде. — Гудрун нежно гладила ее волосы. — Но сначала ты должна поправиться. Выпей немножко бульона. Он приготовлен по саксонскому рецепту и очень полезен для здоровья.
Она поднесла ложку к губам Джоанны. Сопротивляться не было сил, и она позволила матери покормить ее. Бульон оказался вкусным, теплым, наваристым. Вопреки всему Джоанна почувствовала себя немного лучше.
— Моя маленькая перепелочка, моя лапочка, моя душечка, — ласкал и успокаивал ее голос Гудрун. Мать опустила деревянную ложку в горячий бульон и снова поднесла ее к губам Джоанны.
Голос матери звучал то тише, то громче. Знакомая саксонская колыбельная песенка убаюкивала. И Джоанна постепенно заснула.
Когда лихорадка прошла, сильная молодая Джоанна быстро стала выздоравливать. Через две недели она снова могла ходить. Раны хорошо затянулись, но не было сомнений, что шрамы останутся на всю жизнь. Гудрун сильно сокрушалась из-за этих длинных, темных полос, от которых спина Джоанны походила на уродливое лоскутное одеяло, но девочку это не беспокоило. Ее вообще мало что волновало. Надежда исчезла. Она теперь не жила, а существовала.
Все свое время Джоанна проводила с матерью, поднимаясь до рассвета, чтобы помочь ей накормить свиней и кур, собрать яйца, принести дров для очага и натаскать из ручья воды в огромных бадьях. Потом они вместе готовили еду.
Однажды они пекли хлеб, вымешивая тяжелое тесто, потому что в этой части государства франков дрожжи и другие закваски использовались очень редко. Джоанна вдруг спросила:
— Почему ты вышла за него замуж?
Гудрун растерялась, но через минуту ответила:
— Ты даже не представляешь, каково было нам, когда пришла армия короля Карла.
— Я знаю, что они сделали с твоим народом, мама. Но не понимаю, почему после всего этого ты ушла с врагом… с ним?
Гудрун промолчала.
«Я обидела ее, — подумала Джоанна. — Она мне ничего больше не расскажет».
— Зимой, — начала Гудрун, — мы голодали, потому что христиане сожгли наши дома и урожай. — Она смотрела мимо Джоанны, куда-то вдаль. — Мы ели все, что находили… траву, чертополох, даже семена из помета животных. Мы почти умирали с голоду, когда приехал твой отец и другие миссионеры. Они отличались от всех. У них не было ни мечей, ни другого оружия, и они обращались с нами, как с людьми, а не как со скотом. В обмен на обещание слушать их христианские проповеди, они давали нам еду.
— Меняли пищу на веру? — спросила Джоанна. — Печальный способ завоевывать человеческие души.
— Я, была молода, впечатлительна и к тому времени устала от вечного голода, унижений и страха. «Их Бог, должно быть, сильнее наших богов, — думала я, — иначе, как бы им удалось победить нас». Он связывал со мной большие надежды. Он говорил, что, родившись язычницей, я была способна принять Истинную Веру. По тому, как он смотрел, я знала, что он желает меня. Когда он попросил меня пойти с ним, я согласилась. Это давало возможность выжить, когда все вокруг умирали. — Ее голос стал едва слышен. — Но скоро я поняла, какую большую ошибку совершила.
Глаза Гудрун покраснели, она едва сдерживала слезы. Джоанна обняла ее.
— Не плачь, мамочка.
— Ты должна учиться на моих ошибках, — с чувством сказала Гудрун, — чтобы не повторять их. Выйти замуж означает отказаться от всего… не только от своего тела, но и от гордости, независимости, даже от жизни. Ты понимаешь? Понимаешь? — Она схватила Джоанну за руку и пристально посмотрела ей в глаза. — Послушай моего совета, дочка, если хочешь быть счастливой: никогда не отдавайся мужчине.
Шрамы на спине Джоанны заболели при воспоминании о беспощадных ударах отцовской плети.
— Да, мама, — торжественно пообещала она. — Никогда.
Когда наступил апрель, и теплый весенний ветерок приласкал землю, а скот выгнали на пастбище, однообразие жизни было нарушено прибытием незнакомца. В этот вторник, день Тора, как называла его Гудрун, каноника не было поблизости. Гудрун и Джоанна работали в огороде. Джоанна пропалывала крапиву и крушила кротовые горки, а Гудрун следом за ней дубовой тяпкой рыхлила землю и ровняла грядки. Работая, Гудрун напевала и рассказывала старинные сказки. Когда Джоанна ответила ей на саксонском, Гудрун счастливо рассмеялась. Джоанна закончила прополку ряда, когда заметила Джона, спешившего к ним через поле. Она похлопала мать по руке. Гудрун увидела сына и саксонское слово застыло у нее на губах.
— Скорее! — Джон задыхался от бега. — Отец велел вам прийти в дом. Поспешите! — Он потянул мать за руку.
— Полегче, Джон! — воскликнула Гудрун. — Не торопи меня. Что случилось? Что-то не так?
— Не знаю. — Джон тянул мать за руку. — Он сказал что-то о госте. Не знаю, кто это. Но поспешите. Сказал, что надает мне тумаков, если я не приведу вас сейчас же.
Каноник мрачно поджидал их, гневно сверкая глазами. Он с важностью объявил им:
— К нам прибыл гонец от епископа Дорштадта, — для большего эффекта каноник выдержал паузу. — Идите и приготовьте достойное угощение. Я встречу его в церкви и приведу сюда. — Он отпустил их взмахом руки. — Пошевеливайся, женщина! Он скоро будет. — Каноник удалился, хлопнув дверью.
Лицо Гудрун ничего не выражало.
— Займись похлебкой, — сказала она Джоанне, — а я пойду соберу яйца.
Джоанна налила из дубового ведра воды в железный котелок, который в семье использовали для варки, и поставила его на огонь. Из мешка, почти пустого после долгой зимы, она достала горсть сушеного ячменя и бросила его в котелок. С удивлением девочка заметила, что ее руки дрожат от волнения. Она давно уже не испытывала никаких эмоций.
Гонец из Дорштадта! Имеет ли это отношение к ней? Неужели, спустя столько времени, Эскулапий наконец-то нашел возможность возобновить ее обучение?
Она отрезала кусок солонины и положила в котелок. Нет, это невозможно. Прошел почти год, как Эскулапий покинул их дом. Надеяться опасно. Именно надежда чуть не убила ее однажды. Теперь она не так глупа.
Тем не менее Джоанне не удалось справиться с волнением, когда спустя час открылась дверь. Вошел отец, за ним следовал темноволосый мужчина, но не тот, кого воображала Джоанна. У него был вид тупого, примитивного вояки, и вел он себя скорее как солдат, чем ученый. Его накидка с гербом епископа была мятой и грязной после путешествия.
— Вы окажете нам честь, отужинав с нами? — Отец Джоанны указал на котелок на огне.
— Благодарю вас, но я не могу. — Мужчина говорил на франкском просторечии, не на латыни: еще одно разочарование. — Я оставил сопровождение в лесу за Майнцем. По узкой лесной дороге десятерым всадникам быстро не проехать, поэтому пришлось добираться до вас одному. Должен вернуться к ним сегодня же ночью. Утром мы возвращаемся в Дорштадт. — Он протянул канонику свиток. — От его преосвященства епископа Дорштадтского.
Каноник осторожно взломал печать. Жесткий пергамент заскрипел, когда он стал разворачивать его. Джоанна следила за отцом, склонившимся над письмом. Он прочел до конца и начал читать снова, словно что-то упустил. Наконец он поднял глаза, поджав губы от гнева.
— Что это означает? Мне сказали, что ваше послание имеет отношение ко мне!
— Так точно, — мужчина улыбнулся. — Насколько я понимаю, вы отец ребенка.
— Епископ ни словом не обмолвился о моей работе?
Мужчина пожал плечами.
— Я знаю только одно: что должен сопроводить ребенка в школу в Дорштадте, как сказано в письме.
