Александр Дюма - Красный сфинкс
Мы ошиблись, сказав, что дверь открылась: следовало сказать «приотворилась», ибо, лишь после того как молодой человек произнес имя «Марина» и та, кого называли этим именем, в ответ вымолвила пароль — имя «Жакелино», дверь полностью отворилась, охранявшая ее женщина отступила в сторону, давая дорогу тому, кого она ждала, и поспешно задвинула за ним дверной засов. Впрочем, она тут же обернулась, видимо спеша рассмотреть вошедшего.
Итак, оба разглядывали друг друга с одинаковым любопытством: Жакелино стоял улыбаясь, скрестив руки и подняв голову, Марина — слегка вытянув шею вперед и опираясь руками о дверь, в ласково-угрожающей позе большой кошки — леопарда или пантеры, — готовой наброситься на добычу.
— Черт возьми, — воскликнул юноша, — какая у меня аппетитная кузина!
— А у меня, клянусь душой, красавец-кузен, — произнесла молодая женщина.
— Клянусь честью, — продолжал Жакелино, — когда люди состоят в таком близком родстве и ни разу друг друга не видели, то, мне кажется, они должны начать знакомство с поцелуя.
— Ничего не имею против такого способа поздравить родственников с благополучным прибытием, — отвечала Марина, подставляя ему щеки, вспыхнувшие на миг румянцем (опытный наблюдатель безошибочно приписал бы его легко вспыхивающему желанию, а не слишком чувствительной стыдливости).
Молодые люди расцеловались.
— Ах, клянусь душой моего развеселого отца, — вскричал молодой человек, пребывавший в отличном настроении, похоже вообще ему свойственном, — по-моему, самая приятная вещь на этом свете — поцеловать красивую женщину, не считая, разумеется, повторного поцелуя, что должен быть еще приятнее!
И он вновь протянул руки, собираясь подкрепить слова делом.
— Тише, тише, кузен, — сказала молодая женщина, останавливая его, — мы поговорим об этом позже, если вам угодно. Не потому, что это не кажется мне столь же приятным, как вам, а потому, что у нас нет времени. Это ваша вина. Почему вы заставили меня потерять полчаса, ожидая вас?
— Черт возьми, хорошенький вопрос! Да ведь я думал, что меня ждет какая-нибудь толстая немецкая кормилица или высохшая испанская дуэнья. Но пусть нам еще раз представится случай оказаться вместе, и, клянусь Богом, моя прекрасная кузина, это я буду ждать вас!
— Принимаю к сведению ваше обещание; но сейчас мне надо поскорее сообщить особе, пославшей меня, что я вас видела и что вы готовы полностью повиноваться ее приказаниям, как и надлежит вести себя учтивому рыцарю по отношению к великой государыне.
— Я с покорностью жду этих приказаний, — произнес молодой человек, опускаясь на одно колено.
— О, вы у моих ног, монсеньер! Монсеньер, что это вы вздумали! — воскликнула Марина, поднимая его.
Потом она добавила со своей дразнящей улыбкой:
— А жаль: вы были очаровательны в этом виде.
— Послушайте, — сказал молодой человек, взяв мнимую кузину за руки и усаживая рядом с собой, — прежде всего самое главное: о моем возвращении узнали с удовлетворением?
— С радостью.
— И эту аудиенцию мне подарят с удовольствием?
— С радостью.
— И миссия, которой я облечен, будет встречена с одобрением?
— С восторгом.
— Однако вот уже неделя как я приехал, а жду уже два дня!
— Вы и вправду очаровательны, кузен; а сколько дней назад, по-вашему, мы сами вернулись из Ла-Рошели? Два с половиной.
— Это правда.
— Из этих двух с половиной дней чем были заполнены вчерашний и позавчерашний?
— Празднествами, знаю; я их видел.
— Откуда вы их видели?
— Да с улицы, как простой смертный.
— И как вы их нашли?
— Великолепными.
— Не правда ли, у нашего дорогого кардинала есть воображение: его величество Людовик Тринадцатый, одетый Юпитером!
— Причем Юпитером Статором.
— Статором или каким-то другим, какая разница?
— А разница есть, и немалая, прелестная моя кузина; в этом-то, наоборот, вся суть.
— В чем этом?
— В слове «Статор». Знаете вы, что оно означает?
— Право же, нет.
— Оно значит либо «Юпитер останавливающий», либо «Юпитер останавливающийся».
— Постараемся, чтобы это был «Юпитер останавливающийся».
— У подножия Альп, не так ли?
— С Божьей помощью мы сделаем для этого все, что сможем, несмотря на молнии, которые он держит в руке, угрожая одновременно Австрии и Испании.
— Молнии деревянные и бескрылые; крылья молний войны — это деньги, а я не думаю, что король и кардинал сейчас очень богаты. Так что, милая кузина, Юпитер Статор, погрозив Востоку и Западу, по всей вероятности, отложит свою молнию, так и не пустив ее в дело.
— О, скажите это вечером обеим нашим бедным королевам, и вы их осчастливите.
— У меня есть для них кое-что получше. Я должен им передать, как известил уже их величества, письмо от принца Пьемонтского: он ручается, что французская армия не перейдет Альпы.
— Лишь бы на сей раз он сдержал слово, а это, вы знаете, у него не в обычае.
— Ну, теперь-то это в его интересах.
— Мы болтаем, кузен, и за болтовней напрасно теряем время.
— Это ваша вина, кузина, — с ослепительной открытой улыбкой отвечал молодой человек, — вы сами не захотели заняться полезными делами.
— Вот и проявляй после этого преданность хозяевам, вот и жертвуй ради них последним! За преданность тебя благодарят упреками! Боже мой, до чего мужчины несправедливы!
— Я слушаю вас, кузина.
И молодой человек придал своей физиономии самое серьезное выражение, на какое был способен.
— Так вот, сегодня вечером, в одиннадцать часов, вас ждут в Лувре.
— Как сегодня вечером? Сегодня вечером я удостоюсь чести быть принятым их величествами?
— Именно сегодня вечером.
— Но я думал, что сегодня вечером при дворе состоится спектакль с подобающим ему балетом.
— Да, но королева, узнав об этом, пожаловалась на сильную усталость и невыносимую головную боль. Она сказала, что только сон сможет восстановить ее силы. Позвали Бувара. Бувар нашел все симптомы постоянной мигрени. Бувар, хоть он и медик короля, предан нам телом и душой. Он рекомендовал полнейший отдых; так что вас ждут отдыхая.
— Но как войду я в Лувр? Не называть же мне себя!
— Все предусмотрено, не беспокойтесь. Сегодня вечером в одежде дворянина будьте на улице Фоссе-Сен-Жермен; на углу улицы Пули вас будет ждать паж в ливрее слуги госпожи принцессы, светло-желтой с голубым; зная пароль, он проведет вас в коридор, ведущий к спальне королевы, и сдаст с рук на руки дежурной фрейлине. Если ее величество сможет принять вас немедленно, вы будете сразу допущены к ней; если нет — подождете удобной минуты в комнате, примыкающей к ее спальне.
— Но почему бы вам, милая кузина, не скрасить там мое ожидание? Клянусь, мне это было бы чрезвычайно приятно.
— Потому что моя неделя службы закончилась и я, как видите, провожу время в другом месте.
— Но, по моему разумению, проводите его приятно.
В этот миг раздался звон колокола монастыря Белых Плащей.
— Девять часов! — воскликнула Марина. — Скорее целуйте и выпроваживайте меня, кузен. Мне едва хватит времени, чтобы вернуться в Лувр и успеть сказать, что у меня есть родственник, очаровательный кавалер, готовый отдать… что отдали бы вы за королеву?
— Мою жизнь! Этого достаточно?
— Этого слишком много; всегда давайте лишь то, что сможете взять обратно, а не то, что, будучи отданным, к вам уже не вернется. До свидания, кузен!
— Кстати, — спросил, останавливая ее, молодой человек, — должен я обменяться с этим пажом каким-нибудь условным знаком или паролем?
— Да, правда, я забыла. Вы скажете: «Казаль», а он ответит: «Мантуя».
И молодая женщина на этот раз протянула мнимому кузену уже не щеки, а губы, на которых был запечатлен сочный поцелуй.
Потом она бросилась вниз по лестнице с быстротой женщины, не знающей, сможет ли она устоять, если ее попытаются удерживать.
Жакелино ненадолго задержался после ее ухода, поднял свой берет, уроненный в начале разговора, надел его и — без сомнения, чтобы дать луврской вестнице время исчезнуть, — не спеша спустился с лестницы, напевая песенку Ронсара:
Когда же этот день пройдет?
Он длится нынче, будто год:
Ведь я (какая незадача!)
С хозяйкой сердца моего
В разлуке — с тою, без кого,
Все видя, буду я незрячим.
Он дошел до третьего куплета своей песенки и до последней ступеньки лестницы, как вдруг с этой последней ступеньки (она вела в нижний зал, где обыкновенно собирались любители выпить) увидел в тусклом свете одинокой, прикрепленной к стене свечи, что на столе лежит бледный и окровавленный человек: похоже, он находился при смерти. Рядом с ним стоял капуцин и, по-видимому, выслушивал исповедь умирающего. Любопытные толпились в дверях и у окон, не решаясь войти из-за присутствия монаха и торжественности совершающегося акта.
