Кристофер Гортнер - Мадемуазель Шанель
Заметив, что другие певички в «Ротонде» используют сигареты, чтобы казаться обольстительней (кроме того, искусство пускать дым кольцами приносило дополнительные чаевые), я тоже стала тренироваться: терпеливо вдыхала дым в легкие, кашляла, пока не овладела этим пороком вполне. Адриенна искренне презирала эту привычку, называла ее отвратительной, но благодаря ей я стала зарабатывать больше. Почему-то мужчинам нравилось смотреть, как у женщины из ноздрей струйками идет дым.
— Военную службу я терпеть не могу, — продолжал Бальсан. — Поначалу я вступил в пехотный полк, но служба там оказалась просто невыносимой. Мне хотелось быть с лошадьми, пришлось использовать связи, чтобы перевестись в кавалерию. Уж если я должен служить фамильной чести, пусть и фамилия послужит мне. Меня отправили в Алжир, в полк Африканской легкой кавалерии, где я изнывал от скуки. Там было невыносимо жарко и страшная скука.
— Вы повторяетесь. Уже дважды употребили слово «скука», — заметила я.
— Правда? — переспросил он и поднял глаза к небу. — Потому что так оно и было. Там действительно было невыносимо скучно, так скучно, что однажды на посту от нечего делать я заснул, и меня посадили на гауптвахту. Но потом лошади вдруг подхватили какую-то кожную болезнь, и наши ветеринары никак не могли с ней справиться. Тогда я пошел к командиру и предложил заключить договор. Если я вылечу их, он добьется моего перевода во Францию. Я приготовил мазь, которую используют в Англии для лечения таких болезней. Я понятия не имел, поможет ли она, но она помогла, и вот я здесь, в Мулене, в Десятом полку легкой кавалерии. Впрочем, я должен добавить, служба здесь оказалась так же скучна, как и в Африке, пока я не встретил вас.
Я изобразила легкую улыбку, хотя его история мне очень понравилась. Ничего себе, думала я, отказаться от выгодного места в семейном бизнесе, чтобы не отказать себе в удовольствии быть с лошадьми, бросить вызов ожиданиям влиятельного дяди — от этой мысли моя голова шла кругом. У меня не было вообще ничего, ни имени, ни состояния, и меня пьянило и потрясало его презрительное равнодушие к таким возможностям и выгодам.
— Как только срок службы подойдет к концу, — говорил он, — я буду делать только то, что сам захочу. Мне уже двадцать шесть лет, я могу по праву пользоваться своим наследством, и дядя уже не отберет его у меня, хотя все еще грозит пальчиком. Куплю себе замок и стану разводить таких скаковых лошадей, каких в стране еще не было. Лучших в мире. И плевать, что обо мне думают. У человека только одна жизнь. И свою я собираюсь прожить по собственным правилам.
И хотя я не считала его привлекательным для себя мужчиной, но чувства мои к нему становились все глубже. Почему? Этого я и сама не могла объяснить. Возможно, потому, что я еще не встречала подобных ему людей; его уверенность в себе, доходящая порой до дерзости, его вечно бесстрастный вид — все это оставляло в моей душе свой след, делало свою неторопливую работу, пока я не стала ловить себя на том, что уже с нетерпением жду его прихода, что, если его нет рядом, мое существование кажется мне унылым и серым.
Адриенна уже не раз прощупывала меня насчет моего к нему отношения.
— Он хоть как-нибудь выразил свои намерения? — спрашивала она, когда мы с ней, совершенно обессиленные, лежали на своих кроватях: всю ночь протанцевали с Бальсаном и его друзьями. — Я же вижу, как он на тебя смотрит. Просто глаз с тебя не спускает. Похоже, ему совершенно плевать, что ты поешь в каком-то кафешантане и чинишь кому-то нижние юбки. Как думаешь, он тебя любит? Он уже пытался поцеловать тебя?
Она вся так и дрожала от возбуждения. Видно было, что ее-то уже целовали, и не раз. Но от ее нетерпеливых вопросов в моей груди лишь поднималась волна тревоги: Бальсан и за руку-то меня редко брал. Значит, были причины, хотя я и сама не очень-то позволяла ему таких вольностей. Он, должно быть, догадывался, что другие мужчины из его окружения уже пробовали, но всякий раз обжигались. Кроме того, я была молода и достаточно привлекательна, возможно, даже красива, чтобы завлечь нескольких обожателей, как это делала Адриенна. Но у меня не было такого желания. Все эти напыщенные гордецы меня не интересовали. Меня привлекал только Бальсан, но тогда почему он не возбуждал во мне ни единого чувства, о которых я наслышалась от Адриенны по отношению к ее барону?
Может, со мной что-то не так? Я еще никогда не хотела принадлежать ни одному мужчине, кроме своего отца. Неужели он преподал мне такой жестокий урок, что я не могла заставить себя доверять мужчинам? Неужели мне не хочется выйти замуж и завести свою семью? Для Адриенны это цель всей ее жизни, но я… У меня подобных устремлений не было, хотя для таких девушек, как мы, это было единственно приемлемым и желанным.
— Мы с Бальсаном просто друзья, — наконец ответила я и отвернулась, чтобы пресечь дальнейшие вопросы.
Но уже скоро я поймала себя на том, что гляжу на Бальсана такими же глазами, какими и он на меня, пытаясь уловить хоть какой-нибудь знак, что я для него значу больше, чем простая забава. А он такие знаки мне подавал: интересовался моим прошлым, и его интерес пробуждал во мне неуверенность. По словам Адриенны, если джентльмен задает подобные вопросы, это означает, что он оценивает, подходит ли эта женщина для брака.
В своих стараниях выглядеть более интересной, чем на самом деле, я плела ему нелепые истории о том, как после смерти матери мой отец отправился в Америку, чтобы нажить состояние, оставив меня с сестрами на попечение заботливых тетушек, отдавших нас в обучение к монашкам. Я ни разу не упоминала ни Обазин, ни своих утерянных братьев, ни то, что я фактически отказалась от своих дедушки с бабушкой. Эти лживые байки с легкостью слетали с моего языка, но в душе я каждую минуту со страхом ждала, что он рассмеется мне в лицо: «Ну, Коко, какая же ты мастерица вешать лапшу на уши!» Но так и не дождалась. Он принял все мои россказни за чистую монету, и я поняла, что утаить подробности собственного прошлого довольно легко. В конце концов, другие девушки должны понять меня, ведь я, не жалея сил, искала свою дорогу в жизни, а альтернативный вариант — прибегнуть к услугам свахи или выйти замуж за парня из знакомой семьи, где меня знают как облупленную, — меня абсолютно не устраивал.
— Хотя, конечно, — беззаботно прибавила я, — когда-нибудь и я выйду замуж, куда я денусь.
— Ну да, понимаю. — Он прижался ко мне. — Похоже, у нас с тобой аллергия на ожидание. Наверное, сама судьба свела нас с тобой, ma petite Коко.
В первый раз он намекнул на то, что нас ждет общее будущее, и при этой мысли меня охватило чувство, в котором смешались надежда и страх. Мои планы заработать на шляпках рухнули, я не продала ни одной. Ни одна модистка в Мулене не удостоила мои шедевры вниманием. Я все еще была рабыней мадам Г., я надрывала глотку, распевая песенки, и, хотя денежек в моей жестяной копилке медленно, но верно становилось все больше, я не знала, что делать: шляпки мои никому не были нужны. Если так пойдет дальше, как ни барахтайся, но меня ждет судьба моей матери: я обречена работать и работать, получая лишь столько, чтобы иметь крышу над головой, а этого ничтожно мало, чтобы выбраться со дна общества.
И тем не менее я стала избегать Бальсана, потому что он все не объявлял о своих намерениях. Прошло почти два года, как я работала в Мулене, и оставаться здесь дольше для меня не имело смысла. Нам с Адриенной надо было затеять что-то новое, и вот, после долгих упрашиваний, я уговорила ее поехать со мной в Виши, снять там комнату и поискать работу в более изысканных кафе города. Опыт у нас уже есть, убеждала ее я, а это много значит. Она долго не соглашалась, пока Бальсан не пообещал, что обеспечит нас средствами для устройства на новом месте. Более того, Адриенна настолько вскружила своему барону голову, что он объявил, что поедет за ней хоть на край света, а уж в Виши, который был совсем неподалеку, сам Бог велел.
— Но не будет ли это выглядеть, будто… — волновалась она, когда я швыряла наши скудные пожитки в чемоданы, с чувством глубокого удовлетворения уведомив мадам Г. о нашем решении уйти от нее.
— Будто — что?
Я почти не слушала ее, пытаясь отодрать доску, под которой хранила свою драгоценную жестянку с деньгами, а потом уселась пересчитывать их в надежде, что они там хоть слегка сами собой размножились.
— Ну, будто… — Она понизила голос. — Будто мы с тобой такие женщины, которые торгуют собой?
Я просто ушам своим не поверила.
— Не хочешь ли ты сказать, что если мы примем помощь Бальсана, то станем проститутками?
— Ну, не совсем, конечно, — возразила она, хотя встревоженное лицо ее говорило, что именно это она имела в виду. — Только… Ммм… Он же дает нам деньги, и если мы примем их, это пробудит в нем определенные надежды…
