Михаил Попов - Цитадель тамплиеров
— Да, я так решил, — разлепил сухие губы Анаэль.
— Но ты же не мог не знать, что в лепрозории не выживают. Почему ты не захотел побыть на свободе, притворяясь здоровым?
— Мне опротивела жизнь, — заявил Анаэль.
— Зачем же ты перед тем пытался бежать из монастыря? При господине де Шастеле тебе было неплохо.
— Опротивела ваша тюрьма, — рискнул сказать Анаэль, снова уверяясь, что ему все равно конец.
Белая маска снова всколыхнулась.
— А, ты свободолюбив! Не сумев обрести полную свободу, решил пренебречь частичной?
— Читаешь в моей душе, — огрызнулся Анаэль в преддверии виселицы.
— Напрасно показываешь клыки. Ты мог бы начать совсем новую жизнь, если…
Анаэль снова вспомнил и Агаддин, и ночную беседу в капелле.
Тем временем брат Ломбардо туманно сказал:
— Наш орден несколько необычен. Мы не воинственны и работаем не за деньги. Наш орден Святого Лазаря объединяет людей с благородным сердцем, не обязательно благородного происхождения. И, если хочешь знать, организован он знатными итальянцами, но принимает к себе христиан любой нации… Однако ты словно не понимаешь…
— Нет, я слова понимаю, но, Господь свидетель, я никак не могу уловить общий смысл, — сказал Анаэль, продолжая игру.
— Смысл? Ты ведешь себя странно. Взятый с плантации раб не бросает теплого места ради призраков свободы. Человек с рабским сердцем никогда не пойдет в тюрьму-лепрозорий по доброй воле.
Нам нужны сильные духом сподвижники. Рыцари ордена Святого Лазаря не обладают земными благами, не совершают великих воинских подвигов. Ты это понял?
— Боюсь, и теперь… Ты хочешь, чтобы я стал…
— Именно. Можешь стать рыцарем. Не рыцарем вообще, для чего все же требуется хоть капля голубой крови в жилах, но рыцарем ордена Святого Лазаря.
— А если не соглашусь?
Брат Ломбарде ответил не сразу. Он был разочарован.
— Если не согласишься, отправишься на свою вшивую подстилку.
Анаэль попробовал двинуть плечами, он их уже не чувствовал. Шею ломило. А предложения брата Ломбарде казались очередной ловушкой. Интуиция подсказывала Анаэлю, что, если он согласится надеть черный плащ с красным крестом, он тем самым покончит со своим будущим. Лучше — сарай тюремного лепрозория.
— Я не согласен, — произнес он угрюмо.
— Хорошо, — быстро сказал брат Ломбардо, как будто не удивясь, что само по себе было весьма удивительно. — Иди, дикарь.
С этими словами Ломбардо откинул ткань со своего лица, и Анаэль увидел округлую, слегка улыбающуюся, не тронутую болезнью физиономию. В руке у брата Ломбардо нарисовался кинжал.
— Повернись-ка ко мне спиной.
Он не вонзил Анаэлю кинжал под лопатку, а лишь перерезал веревки и подтолкнул его к выходу из комнаты.
Там Анаэль попал в руки тех же молчаливых стражей. Его вывели из простого собора в утро. Звучал колокол, и к собору брели монахи. Стражники препроводили Анаэля к главным воротам. Там стояли четыре оседланные лошади, рядом топталось несколько рыцарей, экипированных в путешествия по неспокойным дорогам Святой земли. Стражники подвели Анаэля к ним. Один спросил, дернув носом:
— Чем от тебя разит?
— Проказой, — ответил за Анаэля стражник.
Рыцарь сказал бывшему прокаженному:
— Поскачешь на рыжем коне. К нам не приближайся. У седла мешок с едой.
— Кто вы? — спросил Анаэль.
Рыцарь приблизил железную рукавицу к его лицу и брезгливо сказал:
— Если бы не было мне противно, я бы вбил твой вопрос тебе в глотку.
Анаэль повернулся к указанной лошади, попытался перекинуть повод, а руки не слушались.
К чему же теперь готовиться?
Его спутники были в седлах, не оглядываясь, они поскакали к воротам. Их уже отворяли сонные стражники. Кое-как Анаэль влез на рыжего коня, дернул повод, животное рысью пошло на дорогу.
У надвратной башней вкопаны были две свежие виселицы. В одной петле висел надсмотрщик Сибр, в другой — колыхался лекарь.
Глава XII. Ночная серенада
Перед каждым ночлегом спутники связывали Анаэля. Во время очередной процедуры Анаэль рассмотрел на пальце одного из них перстень с печаткой, изображавшей двух всадников на одном коне. Точно такой был у господина де Шастеле. Возможно, перстень свидетельствовал о том, что обладатель его имеет отношение к ордену тамплиеров. Если сопровождающие его рыцари, подумал Анаэль, служат ордену Храма, все становилось значительно интереснее.
Господа рыцари обращались к нему нечасто и с бранью. Нетрудно было понять, что путешествуют они вместе с ним не по своей воле и, если бы не какие-то обстоятельства, с удовольствием вздернули бы его на первом суку. На привалах Анаэль получал косые взгляды и обглоданные кости. Они ехали по густозассленным землям, по возможности объезжая стороной деревни и постоялые дворы.
Вспоминая казненных у въезда в монастырь, Анаэль думал о том, что, возможно, с ними расправился кто-то, кто знает, кого Анаэль мог встретить в «нижних пещерах», и не желал такой встречи. Но почему тогда не прикончили Анаэля — носителя тайны?
Когда человек ввергнут в такую неопределенность, в нем нарастает желание вырваться. И Анаэль решил убежать. На этот раз — наверняка. Он присматривался к своим спутникам, изучал их привычки, проверил узлы веревок, какими они его вязали, и их чуткость во сне. Рыцари были во всем добросовестны…
На исходе четвертого дня путешествия они разжились вином в одиноко стоявшей усадьбе. Ее хозяин, старый хромой сириец, увидев ворвавшихся к нему вооруженных людей, решил было, что это — грабители… В конце концов он, причитая, вынес христовым воинам два больших кувшина вина и козий сыр. Рыцари прихватили к сему упитанного барана.
Пиршество устроили, едва отъехав на три полета стрелы, у ручья, за которым стеной стоял виноградник. Шпалеры его поднимались на холм к полуразрушенной башне. Все это скрыла черная теплая ночь.
Анаэль устроился, как обычно, в сторонке. Ему бросили сыр. Пламя костра выхватывало из темноты бородатые лица рыцарей, занятых разделкой барана.
Воины опьянели быстро и сильно. В перерыве между кувшинами они связали Анаэля кое-как. Он слегка напряг мышцы, когда его оплетали веревками, но захмелевшие тамплиеры этого не заметили. Когда он расслабил мышцы, веревки несколько ослабли.
За вторым кувшином они запели канцоны, чего им, монахам, делать не полагалось. Когда зазвучала сирвента Бертрана де Варна в честь его дамы, Мауэт де Монтаньян, Анаэль попытался ослабить узы.
Они лишь на первый взгляд были затянуты кое-как. Рыцари дело знали. Обливаясь потом, ломая ногти, Анаэль трудился изо всех сил, стараясь притом не шуметь. Но сочинение неизвестного ему трубадура оказалось почти бесконечным. Когда оставшийся наедине с сирвентой певец добрался к ее последним словам —
Ты, Пагиоль, на лету
Схватив суть жгучих речей,
Спеши к Да-и-Нет, мотив
В дороге не позабыв, —
пленник освободился от уз.
Гуляки были уже «хороши». Они не могли уже петь и рассорились, призывая деву Марию.
Анаэль отполз к ручью и перебрался через него. Цепляясь за корневища лоз винограда, косясь на луну, поднимавшуюся из-за холма, Анаэль побежал наверх к башенке между шпалерами винограда и на бегу обсыхал, опасаясь получить в спину пущенную из арбалета стрелу.
Когда виноградник кончился, Анаэль остановился и обернулся, чтобы проверить, нет ли погони. Но кто-то набросил ему на шею кожаную петлю, и сверкнуло у горла лезвие ножа.
— Молчи, — услышал он шепот.
Анаэль и не думал сопротивляться, не видя напавших.
Его подхватили под локти и потащили по склону вверх. Скоро он очутился в подвале со сводчатым потолком, возле костра, горевшего на полу. Его поставили на колени перед сидевшим на камне бритым человеком средних лет. Он был одет в козлиную безрукавку мехом наружу, под ней — голое тело, а в ухе — серьга по моде пиратов. Он ухмылялся.
— Где вы нашли это чудище? — спросил он. Анаэль был похож на лесного дьявола — в грязных лохмотьях, мокрый и бородатый, с жуткими шрамами на физиономии.
— Выскочил из виноградника, — просипел кто-то.
— От кого ты бежал?
Анаэль молчал, лихорадочно соображал, кто эти люди. Разбойники? Или кто? Явно не мусульмане, не христиане.
— Будешь молчать, — сказал краснорожий главарь по-арабски, — мы подвесим тебя на крюке над огнем… Кто ты?
— Я — красильщик, — поторопился вымолвить Анаэль. — И отец мой — красильщик в Бефсане.
Это было первое, что пришло в голову, но, вероятно, не лучшее…
— Что у тебя с лицом? Твой отец размешивал твоей башкой краску?
Разбойники, если они разбойники, захохотали.
— Ты угадал. Красильное дело такое… Я обгорел.
