Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)
Подъехав, Марья первой склонилась, приветствуя князя. Олена заметно смутилась, покраснела, все же ездила без ведома супруга. Она не видела в том ничего дурного, но помнила, что князь Владимир, отец Гюрги, запрещал ей садиться в седло. Вдруг и сам Гюрги так? От мысли о том, что сильно провинилась перед мужем, на глазах даже слезы выступили.
Это заметила повернувшаяся к ней Марья, тихо спросила, отчего плачет.
– Боюсь, князь ругать будет.
– Ругать? Ты же со мной.
– Марья, говорить по-русски! – нахмурил брови боярин.
– Да, господин. Олена боится, что князь будет ее ругать за то, что в седло села.
– С чего это? – пожал плечами озадаченный супруг. – Пусть ездит…
– Можно?! – слезы на глазах у Олены мигом высохли, а улыбка заискрилась радостью.
– Езди, коли нравится.
Мысли Гюрги были далеки от запретов. Он искоса смотрел на жену, поражаясь, как это не замечал ее стройности и ловкости. Но как мог заметить и когда? Когда она была разряжена, как кукла, в свадебный наряд или потом в темноте ложницы? А после и не смотрел, кажется. Приехал вместе с ней, перепоручил вон Марье и забыл об ее существовании. Если бы вот ныне не встретили, правда, и не вспомнил бы еще долго.
Обратно ехали вместе, но женщины, как полагалось, держались чуть позади, и возможности приглядеться к жене еще раз у Гюрги не было. Только во дворе, помогая сойти с коня, он снова глянул внимательней. В памяти всплыли слова брата Андрея о том, что Олена похожа на их мать. Тогда юный князь фыркнул, сравнивать кого-то с матерью казалось кощунственным. Гюрги осторожно покосился на жену… А и впрямь похожа! Возможно, степняцкая кровь делала ее таковой, но разрез глаз, пухлые губы…
У князя взыграло ретивое, он вдруг словно впервые увидел свою супругу, искоса приглядывался, а вечером и вовсе решил отправиться ночевать в ее ложницу, чем вызвал недоумение и у Жданки, и у самой Олены.
– Я это… не спишь еще?
Олена смотрела в ответ вопросительно, не понимая, с чего вдруг муж соизволил обратить на нее внимание.
Гюрги фыркнул:
– Спать ложись.
Но особого раздражения в его голосе не было. И свечу гасить не стал, втайне намеревался приглядеться к жене чуть позже, когда та заснет. Вышло совсем иначе.
Немного полежав, Гюрги осторожно приоткрыл глаза и покосился на Олену. И тут же встретился с ней взглядом. Жена сама тихонько разглядывала мужа.
– Ты чего смотришь? – Гюрги не ожидал этого разглядывания, потому даже чуть смутился.
– Краси-ивый… – прошептала юная женщина.
Князь смутился окончательно:
– Вот еще!
Олена поняла его слова по-своему, почти обрадовалась:
– Еще? Сильный… самый…
Половчанка все же плохо знала русский, трудный язык дался не сразу. Но под ее восхищенным взглядом и от произнесенных слов Гюрги даже покраснел.
– Да ну тебя!
– Меня?..
Смущенный муж сгреб жену в охапку:
– Эх, говорить тут… русского не знаешь…
– Я знаю.
– Угу…
Для Юрия уже было совершенно неважно, знает Олена русский или нет. Пухлые губы оказались вкусными, а от волос неуловимо пахло полынью и еще какими-то травами, как от материнских. И грудь у нее маленькая, но крепкая, не расползалась под мышки, и бедра сильные…
В ложнице у Марьи Георгий Шимонович хвалил свою любушку за проявленную ловкость:
– Ладно сообразила, не то он бы еще пару лет женку не замечал…
– Да мне Олену жалко, такая красавица пропадает. Молодые, красивые, любиться бы должны всякую ночь, а они отдельно спят.
– Угу, и мне из-за него поститься приходится. Может, теперь будет спать где положено и меня, старика, в покое оставит.
– Зато я не оставлю.
– А я и не против.
Князь больше не избегал супружеской спальни. Целых шесть месяцев, пока не стала Олена совсем кругленькой. Но и тогда любил прижать ее к себе спиной и, положив руку на уже заметный живот, чувствовать, как толкается внутри будущий сын. Очень хотелось думать, что именно сын. Наследник, его плоть от плоти, кровь от крови…
Из Переяславля привезли вести от отца, да еще какие! Гюрги читал, радостно блестя глазами, Георгий Шимонович только смотрел, ничего пока не выпытывая. Князь протянул ему письмо:
– Смотри что отец пишет!
Вести действительно были важные. Из Святой земли с честью вернулся ходивший туда игумен Даниил. Привез лампадку со Святым огнем от Гроба Господня и бесконечные рассказы о Святой земле. Решено записать все, чтобы не забылось и не потерялось в веках. Отныне путь русским паломникам ко Гробу Господню показан, будут ездить туда, как все остальные христиане.
В Печерской обители тот самый монах, которого Гюрги видел с отцом перед отъездом, начал писать свод о жизни на русских землях – «Повесть временных лет». Тоже книга нужная, не всякий может отдельные сведения в целую картину сложить, да и не всякий столько сведений имеет, как Нестор, Мономах еще тогда говорил, что монах знает столько, сколько и десяти другим не узнать за всю жизнь. Тоже радость.
И еще одна была – уже больше для Шимоновича. Феодосия причислили к лику святых, и не последнюю роль в том сыграло прозрение по молитвам праведника самого Георгия Шимоновича, три года не видевшего белого света. Рассказ о прозрении сына варяга Симона Африкановича тоже лег в основу признания святости Феодосия.
Боярин радовался, как дитя малое. Он-то всегда верил, что Феодосий – святой человек, а теперь и все знают! Следующие несколько дней Гюрги без конца выслушивал рассказы Шимоновича о Феодосии, теперь преподобном Феодосии. Рассказ о прозрении молодой князь знал уж назубок, что не мешало наставнику повторять и повторять.
А еще Мономах писал о своих попытках собрать русских князей на борьбу с половцами.
– Вот неугомонный! – смеялся Гюрги. – Пока Степь не побьет, не успокоится.
– Нет, князь, не все ты понял. Не в Степи тут дело. Главное для твоего отца, чтобы русские князья, междоусобицы забыв, вместе встали! Коли будут вместе, так и Степь побьют, и остальных соседей принудят с уважением на себя смотреть. Только, мыслю, и Мономаховой жизни на это не хватит.
– Отцу бы быть Великим князем! Он не то что Святополк, который знает одно – свои закрома набивать!
Шимонович с интересом смотрел на своего подопечного, Гюрги мужал не по дням, а по часам. Он уже не ныл, что земля его далеко и отдельно, скорее старался и ее обжить. Конечно, мало времени прошло, как Гюрги Владимирович князем стал, но уже видно, что толк из него будет. Наставник мог радоваться, его старания не пропадут втуне.
Одного не знал наставник – что нужно выкорчевывать из сознания Юрия Владимировича его стремление к Киевскому престолу. Пока Гюрги туда не рвался даже мысленно, ведь до него никоим образом очередь дойти не могла. И перед отцом старшие есть, и после отца перед самим Гюрги – тоже хватало. Именно потому Шимонович не заботился об отношении воспитанника к Великому престолу, а зря… Это рвение сыграет злую шутку с Юрием Владимировичем, даже прозвище ему даст – Долгорукий – из-за того, что якобы тянулся своими руками из далекого Суздаля к Киеву.
А если бы не тянулся? Возможно, суздальские земли раньше отдельным сильным княжеством стали и Московия раньше появилась. Но у истории не бывает сослагательного наклонения, суздальский князь Юрий Владимирович жил как жил, сначала все же в Ростове и Суздале, а потом в таком заманчивом и ничего не давшем ему Киеве. Надо честно сказать, что и сам князь мало что дал киевлянам, не считать же подарком бесконечные пиры и щедрую раздачу милостыни.
Но тогда до киевского княжения Юрия Долгорукого было еще очень далеко, пока он обживался в Ростово-Суздальской земле и становился отцом семейства.
Без конца ездил по округе вместе с Шимоновичем, вглядываясь в каждое распаханное поле, присматриваясь к смердам, к их жилищам в деревнях, к тому, как к земле и к своему хозяйству относятся.
Сначала это принимали настороженно, чего ждать от вот такого княжеского пригляда? Только повышения податей, косился народ, мол, ишь, смотрит, как бы больше заграбастать. А вот когда молодой князь с наставником речи вести стали о помощи тем, кто пашню расширять будет, да о том, что с этой пашни первые два года и брать ничего не станут, тут призадумались многие. Еще предлагал Гюрги Владимирович сородичей к себе звать на поселение, говорил, что землицу даст, построиться поможет и по первости тоже брать ничего не будет.
– А потом? Небось все сполна вычтешь, князь? С чего бы тебе прощать-то? – недоверчиво поинтересовался в одной из плохоньких деревень рыжий мужик, левый глаз которого, видно, пострадал в какой-то драке, был наполовину закрыт.
– Нет, и после буду брать только то, что определено для всех.
– С чего это ты такой добрый?
– Ах ты, Фома неверующий! Да ведь мне своя выгода, чтобы село как можно больше семей на моих землях, чтобы крепкими их хозяйства были.
– Да с чего? – все не верил мужик.
