Абель Поссе - Райские псы
Христофор почувствовал, как в этой ямочке тонет его тщеславие.
13 августа 1476 года он достиг скалистого португальского берега — полуголый, плывя на спине, с трудом подгребая одной рукой, а второй ухватившись за разбитое весло. А сколько его товарищей пошло ко дну! Его спасла несгибаемая вера в свою миссию. И еще то, что по природе он был амфибией (в воде он потерял толстые чулки, но на берегу, к счастью, сразу нашел чем прикрыть свою тайну).
Его выбросило на отмель меж неприветливых рифов. Будто песчаные ладони Бога нежно подхватили его, сперва жестоко встряхнув. Он ощутил уверенность, ощутил себя наделенным божественной благодатью. Стало ясно, с пиратством, столькому его научившим, покончено навсегда.
Полуголый, растерянный, вместе с каким-то шелудивым псом, который бежал за ним от самого берега, предстал он в конторе генуэзской мультинациональной компании Дом Спинолы. Ему помогли устроиться на должность торговца книгами по навигации и переписчика. Именно здесь намекнули на преимущества удачного брака.
— Кто это? — спросил он кого-то из стоявших на ступенях собора Всех Святых.
— Федипа Мониз де Перестрелло и ее матушка-вдова.
Девять месс спустя он добился от нее благосклонного взгляда. Через восемь воскресений — первого, пока очень робкого, приветствия — «это генуэзский кабальеро, он, как и твой покойный батюшка когда-то, служит в Доме Спинолы».
Еще через три недели он был принят у Перестрелло (на нем был вполне приличный костюм, в Доме Берарди такие дают напрокат для свадеб и других торжественных случаев). Глядя на портрет покойного хозяина, слывшего отличным моряком, он безудержно нахваливал морские обычаи. И был, как говорят, неотразим.
«Прекрасная Португалия! Благословенные времена!» В фирме Берарди ему по льготной цене (только для служащих!) подготовили фальшивую родословную: Сусана Фонтанарроса превратилась в достойнейшую супругу французского адмирала Доменико Колумба. Появились две сестрицы-снобки, старая кормилица, называвшая его «деткой», и даже резвая собачка, растолстевшая на marrons glacks*.
Свадебный обед был скромным — чтобы не задеть безнадежно утратившего аппетит покойного Мониза де Перестрелло. Молодых осыпали сухим рисом и заперли вдвоем в огромном фамильном доме. Всхлипывающая сеньора де Перестрелло отправилась со своими пожитками в дом брата, лиссабонского архиепископа.
Итак, они остались одни. Фелипа в искусно расшитом платье. И он, Колумб, вытирающий полотенцем крупные капли пота, стекающие с плебейского затылка — не затылок, а плечо ассирийского борца.
Невероятное волнение. Головокружительность происходящего.
Два часа простоял он на коленях, прижавшись щекой к ее ноге, всхлипывая в порыве восторженной благодарности. Девушка глядела на него растерянно, онемев то ли от ужаса (ведь она должна вручить свое тело тому, кто Богом дан ей в супруги), то ли от пьянящего и неведомого желания. Оно своими симптомами напоминало ей грипп, которым она переболела два года назад: боль в мышцах, расстройство кишечника и странный пульсирующий жар на поверхности кожи.
Долгие часы провели они недвижно. Ведь перед ними открывалось столько возможностей! Пусть даже сомнительных с точки зрения строгой морали. (Возможность, как оказалось, может производить и парализующее действие, четыреста пятьдесят лет спустя об этом во всеуслышание заявит Сартр.) {40}
Колумб открыл пахнущий лавандой сундук и отыскал там панталоны из тончайшей ткани, алые подвязки (непременная принадлежность старинных свадеб), чулки, вывязанные с фантастической изощренностью святошами из Алентежу.
Он несколько раз одел и вновь раздел ее, точно маньяк хозяин надувную куклу. Чудесное создание, видно, было отдано в его руки по невероятному, но счастливому недоразумению. И за это рано или поздно придется дорого заплатить. (Колумба долго преследовало потом ощущение, что он получил что-то обманом.)
Адом постепенно наполнялся странным ароматом. Так могла пахнуть подступающая от моря к дому вода. В богатой, искусно подобранной библиотеке Христофор нашел нужную ему балку. Сделал блок и приготовил скользящий узел. И Фелипа оказалась подвешенной за щиколотку, как одна из фигур в карточной колоде, которую какая-то цыганка подсунула ему в марсельском порту,
Она висела, словно вывернутая наизнанку, словно изломанная. С волосами, спадавшими почти до пола. И только теперь плоть ее стала для Христофора явью. Он мог охватить ее взглядом, мог чувствовать ее запахи, мог коснуться каждого члена отдельно, заглянуть в самые восхитительные и тайные закоулки. Он действовал со спокойной настойчивостью и лишь на мгновения застывал в исступлении освобождения.
Восхитительная собственность! Трудно было поверить, что благодаря каким-то религиозно-юридическим установлениям волшебное тело Фелипы стало вещью, перешедшей в его исключительное владение.
Только поздней ночью решился он двинуться дальше, по самым заветным тропам. Чудесная, воспетая поэтами «плоть» брала его в плен, подчиняла своей власти.
Его охватил восторг: «Теперь никто и ничто не сможет разлучить нас, нич1о не смбжет помешать нам. Бог соединил нас». Из глаз его хлынули слезы сладостной благодарности.
Так в первый раз познавал он предназначенную только ему женщину.
Теперь, в 28 лет, Колумб спустился с вершин метафизики к реальности.
Он слегка прикусывал ее мягкое тело. Исследовал, как и почему покрывается оно нежной влажностью. Языком пробегал по обширным территориям, покрытым благородной кожей. И с восторгом наслаждался слегка солоноватым ее вкусом, что подтверждало — он же ученый, черт возьми, — его теорию о морском происхождении человека, включая и женщину. Соль, оставшаяся в порах, — память о таинственной океанической жизни.
Так как веревка терла Фелипе лодыжку, он отыскал в комоде кусок шерстяной материи и подложил под узел.
В том же ящике комода, на самом дне, справа, нашел он знаменитое секретное письмо флорентийского географа и космолога Паоло Тосканелли к покойному ныне Перестрелло, а в нем — отчетливый набросок карты Антильских островов и Сипанго, недалеко от португальского берега. (Несмотря на владевшее им тогда возбуждение, Колумб тут же понял, насколько важно письма, и в последующие недели он будет долго и внимательно изучать чертежи.) Случайность эта сыграла решающую роль в его судьбе: география вперемешку с эротикой показалась ему фантастически прекрасной, будучи не слишком сведущим в сем сплетении, он решил, что открыл карту Рая Земного.
До рассвета наслаждались они полетом меж сном и явью. И только когда в саду захлопали крыльями первые утренние птицы, Христофор решился двинуться вглубь. Но понадобилось еще два дня, чтобы брак их можно было считать в действительности заключенным.
Шесть месяцев они никого не принимали. Встревоженная вдова де Перестрелло стучала в ворота и ставни, закрытые так плотно, будто хозяева уехали на летние каникулы. Ей пришлось примириться и поддерживать {41} связь с дочерью через корзинку, которую спускали вниз с высокого балкона. В ней и отсылала она наверх проукты и советы (как по женской части, так и духовные) для Фелипы.
Несколько недель спустя они отбыли в Порто-Санто, на один из Азорских островов, владение семейства Перестрелло. Предполагалось, что Колумб возродит там кролиководство и будет действовать с размахом, ведь именно на этом поприще в действительности отличился покойный хозяин.
Колумбу пришлось постигать, новую науку и изучать кроличьи болезни. Счастливые дни. Родился маленький Диего. Первые партии кроличьих шкурок и соленого мяса для лиссабонских рабов были отправлены на материк.
Но Порто-Санто, атлантический островок, расположенный недалеко от Мадейры, не сумел сделать из Христофора настоящего буржуа, не заставил его забыть о том, что один из предков его — пророк Исайя (об этом не раз упоминал он в кругу друзей).
Фелипа же постепенно перестала понимать смысл долгих прогулок мужа по белому песчаному берегу, ее удивляло, когда он ночи Напролет смотрел на море. Кролики были заброшены и скоро превратились в несмет ную массу, пожиравшую все: от растений в саду до одежды отважных колонистов, которых привела сюда мечта о быстром обогащении.
Через три месяца после рождения Диего случилось следующее. Колумб, менявший пеленки младенцу, почувствовал сильное сердцебиение, его прошиб холодный пот: он ясно увидел, что изменил своей Миссии.
Обедали они в двенадцать, ужинали в шесть. Но он мог вернуться домой и в три, даже не заметив, что опоздал, с кусками дерева, обломками, отысканными на отмели. Ему хотелось разглядеть в них знаки, намеки на близость неведомого Континента.
Однажды он вернулся в час ночи и сказал рыдающей Фелипе:
— Раньше я не мог. Я был на мысе Агуха и нюхал воздух. Ветер принес запах неизвестных цветов, будто были они цветами иного мира!..
