Владимир Рынкевич - Наука умирать
Нет. Он не чувствовал вины перед ней. Если и был виноват, то лишь перед собой самим. Он не имел права совершать поступки, противоречащие собственным убеждениям.
Вышел на одинокую прогулку. Город изменился. На стенах расклеены объявления, приглашающие сражаться за Россию в рядах «Армии Алексеева», партизанского отряда есаула Чернецова, «Отряда Стеньки Разина» и даже в «Отряде Белого дьявола».
По Крещенскому спуску маршировали с песней юнкера — михайловцы и константиновцы. Почти как когда-то в Питере: ровный шаг, винтовки «по-юнкерски» высоко, шпоры «савельевский звон», но... Шинели разные, иные старые, не подогнанные. И песня новая, на мотив «Прощания славянки».
И каждому, кто Руси сын,
На бой с врагом лишь путь один…
В центре полно офицеров — и в форме, и переодетых. На корпус хватит. А то и на армию. Наслаждаются жизнью в кафе и ресторанах, гуляют с дамами и столичного вида, и общедоступными.
Солдаты обязательно в распахнутых шинелях, офицеры не замечают. Казаки не замечают никого, только своих.
Маркова привлекло своим названием некое шумное заведение — «Казачий привал». Казаков там почти не было — в основном офицеры. Бросился в глаза столик посреди зала, за ним всего один человек, подпоручик. Знакомый подпоручик — на фронте был каким-то врачом. Ещё не дошёл до него, как тот вскочил чуть ли не по стойке «смирно» — тоже узнал. Странно: и «императорские» усы сбрил, и испанскую бородку, и одет в не соответственную для него одежду, какую-то зелёную курточку и папаху, а подпоручик всё равно узнал.
— Отставить, — полушёпотом скомандовал генерал. — Здравствуйте, Гавриил... Не помню по батюшке.
— Гавриил Дмитриевич Родичев. Рад видеть вас живым и здоровым, Сергей Леонидович.
— Слава богу, не дался вам, докторам, тогда — вот и жив остался.
Оба посмеялись.
Это произошло в ту же страшную зиму 1915 в Карпатах, когда «железную» бригаду Деникина направили на помощь корпусу Каледина. Деникин сказал своему начальнику штаба полковнику Маркову: «Приказываю лежать и подчиняться врачам». Сам же повёл бригаду в бой. Страшная резь в животе не позволяла подняться, а врачей пока не было, и Марков остался с денщиком в крестьянском доме у какого-то гуцула. Этот гуцул и привёл к больному военного врача с помощником. Последним как раз и был младший врач Родичев.
— Вы ранены?
— Какое там! — со стоном ответил Марков. — Не так обидно было бы, если бы ранили, а то выбит из строя подлейшим аппендицитом. Как колода, лежи тут, а там — страшный бой. Вечером полк потерял половину состава. Не могу я так лежать! Завтра уеду.
Говорил полковник, а сам корчился от боли.
Опытный доктор посмотрел живот, крепко нажал пальцем на правой стороне и быстро отнял палец. Марков охнул от боли.
— Надо лежать, — сказал доктор. — Боль должна несколько утихнуть, и тогда отвезём вас в лазарет.
Марков промолчал, а на следующий день Родичев встретил его в Ржешуве, в штабе армии. Полковник опирался на костыль.
— Ну и вид у вас тогда был, — вспоминал Родичев. — Как говорится, краше в гроб кладут. Я отыскал генерал-квартирмейстера и сказал, что вас нельзя посылать в бой. Необходимо срочно оперировать, иначе смерть. Генерал сказал, что ничего не может с вами сделать, назвал вас драгоценным человеком, героем.
— Я уже несколько раз умирал, — сказал Марков, снимая куртку. — И сюда для этого приехал.
Родичев покосился на поношенный пиджак и старые брюки, украшенные снизу бахромой.
— Я встречал здесь некоторых генералов в форме,— сказал он.
— За ними не охотятся. А я хочу умереть в бою, а не на улице или в большевистском застенке.
— Почему обязательно умереть? Мы должны победить. Каждый день в армию поступают новые люди. За тем столиком в углу сидят офицеры. Они приехали с мыслью о походе на Москву. Записались в армию. Я разговаривал с прапорщиком. Совсем молодой — лет двадцать. Его расстроило соперничество между Алексеевым и Корниловым. Когда он записывался в армию, его спросили, кто его может рекомендовать. Он сослался на Завойко[17] — адъютанта Корнилова, И его не хотели записывать. Сказали, что они алексеевцы и Добровольческая армия — это алексеевская организация. Записали, конечно. Я его успокаивал, объяснял, что у нас один противник, а разногласия в штабах — естественное явление. Кстати, Завойко сам запутался в каких-то интригах, будто бы организовал заговор против Каледина, и Корнилов приказал ему в 24 часа покинуть Новочеркасск.
— А каковы ваши планы, Гавриил Дмитриевич?
— Я мучаюсь в ожидании выхода в бой. Врачебное дело бросил, записался рядовым, как многие офицеры. Алексеев ли, Корнилов — лишь бы скорее повели нас на Москву. В такой России я жить не хочу.
Он кивнул в сторону окна, где толпились солдаты и что-то кричали.
— В армию пока записались две тысячи с небольшим, а наехали сюда тридцать, а то и пятьдесят тысяч офицеров. Они бежали от большевиков, чтобы выжить.
— Они хотят здесь жить, а мы с вами хотим сражаться, — сказал Марков. — Русский солдат, идя в бой, готовится к смерти, надевает на себя чистое. И я готов к смерти. А пока мы с вами живы, я предлагаю вам быть моим адъютантом. Меня, наверное, назначат каким-нибудь командиром — роту или батальон дадут, — и мне нужен хороший помощник, разделяющий мои взгляды.
— С радостью, Сергей Леонидович. Я же видел вас на фронте, Вы были настоящим героем. С такими, как вы, мы победим. Для меня великое счастье — служить под вашим командованием и помогать вам.
— Я доложу Алексееву, чтобы вас оформили, и пока нет регулярных занятий, будем встречаться по утрам в офицерском общежитии. А теперь мне пора.
С Деникиным встретились на площади Никольской церкви, где в одном из домов находился штаб генерала Алексеева. Молодые люди — по-видимому, переодетые в штатское юнкера — не удивились посетителям. Деникин в хорошем пальто с меховым воротником, а Марков — в курточке и папахе. Однако, когда разделись, Деникин оказался в полевой генеральской форме с двумя Георгиями, а Марков — в тех же брючках с бахромой и пиджаке, изношенном до блеска.
Алексеев в штатском костюме сидел в жарко натопленном кабинете. Он сердечно поздоровался, привстав из-за Стола, и заметил, что Марков одет правильнее. Деникин оправдался тем, что обещал сегодня же посетить 1-й офицерский батальон.
Марков видел перед собой усталого седого старичка с типичным для стариков виноватым выражением лица. Наверное, Алексеев и чувствовал себя виноватым перед Тысячами офицеров, собравшимися в Новочеркасске, перед императором, которого уговорил отречься от престола, перед всей взбаламученной Россией. И всё же главная его Нина — перед этими и другими генералами и офицерами, готовыми сражаться: он сам созвал их сюда и теперь не может дать им ни оружия, ни денег на жизнь.
— Знаете, господа, сколько за прошлый месяц поступило добровольных пожертвований на нашу армию? Всего 400 рублей. А у нас уже почти две тысячи человек, которые должны как-то жить и добывать оружие. К счастью, У меня есть ещё личный фонд, и из Москвы приехали люди с деньгам: Струве, Милюков, князь Трубецкой... Да. Я посмотрел по документам: вы, Сергей Леонидович, получали 4536 рублей, вы, Антон Иванович, — 5920 рублей. За ноябрь вы получили в Быхове, я выдаю вам за декабрь, зная, какие вы переживаете трудности. Получите и распишитесь. Вынужден брать расписку, потому что Лавр Георгиевич требует единоличной власти и все финансы хочет забрать в свои руки. Его бывший адъютант Завойко уже пытался действовать в этом направлении.
— Некоторых офицеров удручает, что вы и Корнилов начали со споров о власти, — прямо сказал Марков.
— Видит Бог, я думаю не о власти, а только о благе России.
— Не надо сейчас об этом, Сергей Леонидович, — остановил Маркова Деникин. — Завтра будет совещание, где всё решим. Именно для блага России.
Офицерское общежитие по мере возможностей превратили в нечто среднее между казармой и гостиницей. Когда Деникин и Марков появились у входа, раздались команды:
«Первый батальон, строиться!.. В две шеренги становись!» Строились в широком коридоре. Деникин снял чёрное пальто с каракулевым воротником и предстал перед строем в форме и с орденами. Марков в своём обтрёпанном костюме свободно шёл за ним. Командир батальона полковник Борисов подал команду «Смирно! Равнение направо!» и доложил Деникину по форме. После команды «Вольно!» пошли вдоль строя, каждому пожимая руку. Затем Деникин приказал разойтись по комнатам и попросил, чтобы при обходе к нему обращались с различными вопросами.
В первой же комнате первыми вопросами были «когда?» и «куда?».
