Сакен Сейфуллин - Тернистый путь
«Аристократы, чиновники, мырзы — все одного склада дармоеды и паразиты! Они, как барсуки, пьют народную кровь!» — не раз твердил мне товарищ Сорокин еще зимой в Омске. Сейчас я вспомнил его слова и вслух повторил их.
— Смотри, как точно угадал! — удивленно заметил мой спутник татарин.
— И как этим собакам не скучно жить! — ввернул его товарищ.
ПЕРЕД БУРЕЙ
В конце июня мы добрались до волости Коржункульской, граничащей с Павлодарским уездом Семипалатинской губернии. Здесь, в роде Канжыгалы, шла в это время борьба между двумя партиями за чин волостного управителя. Одну партию возглавлял сам волостной, а другую натравливал на него тучный, лоснящийся от жира мырза. Волостной безжалостно притеснял население, поэтому очень многие были недовольны его правлением. Из полутора тысяч хозяйств на стороне волостного оставалось не более ста. Но наделенный властью волостной все еще не смирялся и, как разъяренный волк на беспомощную добычу, набрасывался на перепуганное население, требуя исполнения своих прихотей.
Мы выслали вперед гонца, чтобы заранее предупредить о своем приезде жителей аулов, расположенных на берегу двух живописных озер: Ащи-коля (Соленое озеро) и Каска-ат (Лысый конь). Солнце клонилось к закату, когда мы прибыли на западный берег Ащи-коля.
Неподалеку виднелось несколько белых юрт. На другом берегу разместились два-три малочисленных аула. Верховые пастухи пригнали к озеру табун лошадей на водопой. Один из всадников, заметив нас, повернул коня и поскакал нам навстречу. Черный стремительный красавец-конь, казалось, готов был проскочить через колечко. Посеребренное седло поблескивало. Конь не стоял на месте, дико косил глазами, вертелся вьюном, словно для того, чтобы лишний раз показать серебро седла своего всадника, рослого жигита, одетого по-городскому — в ботинках, в шляпе, но в казахском халате. Я узнал Толебая, с которым мы учились вместе с детства, в городе Акмолинске. Оказалось, что он работает писарем Коржункульского волостного управления. А волостной — его дядя Олжабай.
— Ассалаумагаликум!
— Уагаликумассалям![13]
— Вот так встреча!
— Настал все-таки день, когда мы снова увиделись!
Так радостно, восторженно встретились мы со школьным приятелем. Толебай привел нас в гости к двоюродному брату волостного и после обстоятельной беседы о том о сем неожиданно спросил меня:
— Ты не слышал, что казахов будут брать на тыловые работы? Из города получено указание составить списки всех жигитов в возрасте от девятнадцати до тридцати одного года.
— Нет, не слышал, — ответил я и в свою очередь засыпал товарища встречными вопросами: — Куда берут? Кого берут? Когда берут?
— Люди не знают — верить или не верить этим слухам, — продолжал Толебай. — Все в глубоком смятении, все напуганы и насторожены. Отец уехал в город, чтобы проверить эти тревожные слухи, и должен был вернуться еще вчера, но до сих пор почему-то задерживается.
Беседа наша затянулась. Мы сидели в уютной, чисто убранной шестистворной юрте. Излишней роскоши в ней не было, но стенные решетки и уыки хорошо выкрашены и вообще убранство неплохое. Хозяйка хлопотала, поставила самовар, начала готовить сладкую закуску к чаю. Зной спадал, с озера потянуло успокоительным влажным ветерком, багровая заря окрасила горизонт. Устав от долгой тряски в телеге по бездорожью, мы прилегли на стеганые одеяла и белые подушки не первой свежести. Рядом с нами сидел, скрестив ноги, заместитель волостного и вел мирную беседу.
Перед нами появился круглый низенький столик, накрытый цветастой зеленой скатертью с бахромой. Звенела красная фарфоровая посуда, посыпались на скатерть свежежареные баурсаки, замешанные на кумысе. На дастархане появились две тарелки с маслом, закипел самовар, и после всех этих приготовлений нас пригласили к столу. Усевшись в круг, мы пили чай, а писарь между тем послал гонца собрать людей из окрестных аулов.
На другой день к полудню прибыл из города отец писаря Барлыбай, старший брат волостного. К этому времени собралось уже много народу из ближайших аулов. Жигиты вышли встречать Барлыбая. Придерживая лошадь под уздцы, помогли ему слезть с коня, угодливо открыли перед ним дверь, всячески старались подчеркнуть свое уважение к нему. Присутствующие в юрте встали при его появлении, начали здороваться с Барлыбаем за руку. Мы последовали их примеру. Чувствуется, что все озабочены, с нетерпением ждут новостей. Сразу же после приветствия послышались голоса:
— Какие новости в городе?
— Уф, — тяжело дыша, отозвался Барлыбай. — Какие могут быть новости?.. Забирают казахов. Вот указ, — пробормотал Барлыбай. Усаживаясь, вынул из кармана свернутую бумагу с крупными русскими буквами и подал ее своему сыну.
Сын начал читать.
Лица присутствующих были растеряны, все молча ждали, когда писарь разберет русский текст и объяснит по-казахски. Ознакомившись, писарь передал бумагу мне.
Это было разъяснение Акмолинского губернатора по высочайшему указу императора от 25 июня о мобилизации на тыловые работы казахского населения в возрасте от девятнадцати до тридцати одного года. Пока я знакомился с разъяснением, то и дело слышались встревоженные голоса с просьбой поскорее передать смысл документа.
— Да, положение тяжелое, — сказал я. — Правительству потребовались рабочие руки, поэтому мобилизуют и казахов.
Никто из присутствующих не поверил, что речь в указе идет лишь о привлечении на тыловые работы, а не на фронт.
— Это обман! Будут забирать на войну, в настоящие солдаты. О аллах, за что нам посланы такие страшные бедствия. За что такое проклятие на нашу голову!.. — загомонили в юрте все громче и беспокойнее.
Торопливо закончив перепись, к вечеру мы выехали из аула и остановились на ночлег, проехав не более трех верст, на берегу озера Каска-ат. На другой день мы разделились на две группы: Галимжан с Михаилом направились для переписи в Спасск и Караганду, а мы с Нургаином двинулись по долине реки Слети.
Назавтра мы послали нарочного в аул волостного, за пятьдесят верст. В этот день волостной не успел приехать по нашему вызову. В ожидании его мы отдыхали в небольшом шалаше на берегу речушки, в которой почти не было воды. Местное население, услышав о переписи, стало собираться, но до приезда волостного и писаря мы не могли начать свою работу.
Люди здесь жили заметно беднее, чем на Шубыре. Нас посетил старшина, прихватив с собой бурдюк хорошего кумыса. Закололи годовалого ягненка и поставили на жер-ошак — продолговатое углубление для очага — котел для варки мяса. Рядом с жер-ошаком густо задымил медный самовар. Понемногу начали собираться любопытные, переговариваться между собой негромко, судачить о том о сем.
Жарко, а хмельной кумыс добавляет жары еще больше. Мы вспотели, словно от непосильного единоборства, пришлось расстегнуть рубашки, чтобы освежить грудь.
К вечеру прибыли волостной и писарь, оба усталые от долгой верховой езды, утомленные солнцепеком. Увидев их, люди столпились возле нашего жилища. До глубокой ночи вместе с волостным и писарем мы занимались подготовкой к предстоящей переписи. Спать легли поздно. Летние ночи коротки, и на рассвете нас разбудил громкий горестный женский плач. Я с трудом проснулся, мне показалось, что эти звуки послышались во сне. Но теперь я явственно услышал причитания женщин и грубоватые, степенно-успокаивающие голоса мужчин. Один из них, войдя в нашу лачугу, разбудил сопровождавшего нас жигита и негромко, со смешком проговорил:
— Глупые бабы, ревут, как коровы. Собрались спозаранку, шумят, галдят, плачут, не поймешь, чего им надо?
Жигит, чмокая спросонья губами, отозвался:
— Ай-ай, это бабье! Слышали звон, да не знают, где он. Вечно показывают свою глупость, где надо и где не надо.
Я окончательно проснулся. В лачуге уже теплело от восходящего солнца. Я увидел, что на груди вошедшего поблескивает на сыромятном ремешке нечто вроде медной медали величиной с копыто стригунка. На нем был черный бешмет с красными плетеными погонами, на боку — шашка в плоских черных ножнах с медными кольцами. По одежде нетрудно было узнать вестового, какие обычно прибывали из города со срочными оповещениями.
Женский плач снаружи не унимался. Я коротко спросил вестового о цели его приезда.
— Сегодня утром кто-то приехал сюда из Омска и пустил глупый слух, что молодежь забирают в солдаты. А тут вдобавок еще и я появился. Вот глупые бабы и взбудоражились, — пояснил вестовой.
Я быстро оделся, Нургаин последовал моему примеру.
Через несколько минут мы выяснили следующее. Аул, где мы находились, располагался на границе с Омским уездом. Услышав об указе, по которому казахскую молодежь привлекли на тыловые работы, несколько жигитов в испуге бежали из Омского уезда, распуская слухи о том, что казахов поголовно будут забирать в солдаты, что в Омском уезде уже началась мобилизация и что берут казахов не на тыловые работы, а прямо на фронт. Всех мобилизованных ждет неминуемая смерть…
