А. Сахаров (редактор) - Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III
Сразу же после восшествия на престол Елизавета Петровна созвала совет высших чиновников, в который, помимо Черкасского, вошли фельдмаршал И.Ю. Трубецкой, генерал Л. Гессен-Гомбургский, генерал-прокурор Сената Н.Ю. Трубецкой, действительный тайный советник А.П. Бестужев-Рюмин, адмирал Н.Ф. Головин, обер-шталмейстер А.Б. Куракин и тайный советник К.Г. Бреверн. Обращает на себя внимание тот факт, что даже в первые часы своего правления новая императрица не могла обойтись без немцев. Если принц Гессен-Гомбургский возвысился как тайный сторонник Елизаветы до ее восшествия на престол, то Бреверн, являвшийся правой рукой Остермана, был необходим новой власти в силу своей компетентности. Особое место в правящей верхушке нового царствования занял И.Г. Лесток. Он был пожалован в чин действительного тайного советника, назначен главным директором Медицинской канцелярии, реальный вес ему обеспечивало положение лейб-медика и друга Елизаветы. Ее мнительность в отношении своего здоровья способствовала тому, что Лесток часто находился возле нее и не упускал случая представить ей дела в соответствии со своими взглядами и интересами. Вероятно, Елизавете даже нравилось обсуждать государственные проблемы с остроумным французом, к обществу которого она привыкла еще с ранней юности. Один из сановников говорил, что «государыня отличается непостоянством усваивать себе мнение, смотря по тому, в какую минуту оно ей предложено, также высказано ли оно приятным или неприятным образом. Лесток серьезно и в шутку может говорить ей более, чем всякий другой. Когда государыня чувствует себя не совсем здоровою, то он как медик имеет возможность говорить с нею по целым часам наедине, тогда как министры иной раз в течение недели тщетно добиваются случая быть с нею хоть четверть часа».
Впрочем, Елизавета Петровна больше доверялась Лестоку в отношении своего здоровья, чем в государственных делах. С присущим ей здравым смыслом она не склонна была видеть в своем лейб-медике патриота России и однажды отозвалась о нем весьма язвительно: «Если бы Лесток мог отравить всех моих подданных одной ложкой яда, он, верно, сделал бы это».
По ходатайству Лестока Елизавета Петровна 12 декабря 1741 года назначила вице-канцлером Алексея Петровича Бестужева-Рюмина — одного из самых выдающихся государственных деятелей эпохи. Образование он получил в Копенгагене и Берлине, некоторое время с разрешения Петра I состоял на службе у ганноверского курфюрста и английского короля Георга I, затем почти двадцать лет являлся дипломатическим представителем России в Дании, Гамбурге и снова в Дании. В 1740 году Бестужев-Рюмин был отозван в Петербург и стал креатурой Бирона, который ввел его в Кабинет министров вместо казненного А.П. Волынского. Бестужев активно поддержал Бирона при назначении его регентом, за что и поплатился, будучи арестованным одновременно со своим патроном. Следственная комиссия приговорила его к смертной казни, которую Анна Леопольдовна заменила ссылкой в деревню. После переворота положение опального вельможи немало способствовало его возвышению. Уступив ходатайству Лестока в отношении Бестужева-Рюмина, Елизавета Петровна сказала лейб-медику: «Я боюсь, что ты связываешь для себя самого пук розог». Эти слова императрицы казались пророческими.
Крупной фигурой в новом правительстве стал генерал-прокурор Сената Никита Юрьевич Трубецкой. Эта должность, в которой он состоял с 1740 года, прежде не позволяла ему иметь большого влияния на дела. Но после ликвидации Кабинета министров и превращения Сената в высший правительственный орган возрос и престиж генерал-прокурора, который стал теперь одним из руководителей внутренней политики России. Трубецкой считал елизаветинский переворот неполным, пока иностранцы занимали высшие должности в российской армии и оставались в числе приближенных к императрице. Объектами его нападок стали фельдмаршал П.П. Ласси и генерал В. Левендаль, но особую ненависть генерал-прокурора вызвал Лесток. Вражда между ними разгорелась до такой степени, что они жаловались друг на друга императрице, а потом публично объявили себя заклятыми врагами. Лесток утверждал, что Трубецкой самовольно распоряжается внутренними делами, и его поступки представляют собой ряд насилий и несправедливостей.
Союзника Трубецкой нашел в лице Черкасского, с которым его объединяло княжеское происхождение. Оба смотрели на Бестужева-Рюмина как на выскочку и интригана и старались лишить его влияния на дела. Черкасский, освободившись от Остермана и Головкина, вообразил себя способным быть настоящим канцлером, хотя даже не знал иностранных языков.
Близким другом Бестужева-Рюмина был генерал Степан Федорович Апраксин, вместе с которым он нашел способ застраховать себя от гонений противников, сблизившись с фаворитом императрицы. По свидетельству М.М. Щербатова, «сии двое прилепились к Разумовскому, пив вместе с ним и угождая сей его страсти, сочинили партию при дворе, противную князь Никите Юрьевичу Трубецкому». Другой опорой Бестужеву-Рюмину служил кабинет-секретарь императрицы И.А. Черкасов, с которым его связывала давняя дружба.
Таким образом, с первых месяцев нового царствования представители правящей верхушки разбились на враждебные группировки и начали борьбу за влияние на императрицу, что, впрочем, нисколько ее не озадачивало. По словам С.М. Соловьева, «Елизавета, будучи от природы умна и наблюдательна, не могла не заметить очень скоро борьбы между своими вельможами; она отнеслась к ней спокойно; будучи одинаково хорошо расположена ко всем ним, считая их всех нужными для своей службы, она не хотела жертвовать одним для другого. Эти люди, стремившиеся овладеть ее доверием, ее волею, как обыкновенно бывает, не понимали сколько гарантии для них заключается в этом спокойствии, этой ревности императрицы относительно их…».
Нужно добавить, что во взаимоотношениях с высшими чиновниками Елизавета Петровна не позволяла себе руководствоваться симпатиями или антипатиями. Например, она лично недолюбливала А.П. Бестужева-Рюмина, но очень ценила его как самого талантливого и опытного государственного деятеля в своем окружении.
Своеобразное место при дворе Елизаветы Петровны занял Шетарди, которому новая императрица постоянно оказывала знаки внимания и дружбы. Тем самым она подчеркивала свою благодарность французскому дипломату, который, впрочем, рассчитывал на большее признание своих заслуг. Но Елизавета положила конец иностранному вмешательству в дела российской политики в тот момент, когда намеренно исключила Шетарди из числа непосредственных участников переворота и осуществила приход к власти по собственному плану. Это событие оказалось для француза неприятным сюрпризом, поскольку, по замечанию современника, «внезапно совершенный Елизаветою удар разрушил все зловредные его замыслы»: он «желал, чтобы перемена сия произведена была по его предначертанию», и мечтал в случае удачи «беспрепятственно и самовластно господствовать при. Российском дворе».
Тем не менее в первые дни по вступлении на престол Елизаветы Петровны французского посланника окружал необыкновенный почет. Английский дипломат Э. Финч отмечал в своих депешах, что «если первый поклон императрице, то второй Шетарди». Елизавета любила проводить время в компании галантного и остроумного француза, однако тот напрасно пытался использовать свою близость к императрице для навязывания ей взглядов в интересах Франции. Еще до переворота Шетарди на тайных встречах с цесаревной убеждал ее после прихода к власти вернуть Россию к своим «подлинным принципам», под которыми он понимал устранение от европейских дел и замыкание в некоей самобытности. Но если тогда осторожная Елизавета могла оставлять внушения француза без возражений, то теперь она определенно заявляла о своем намерении следовать принципам Петра Великого, к числу которых относились активная внешняя политика и европеизация страны.
В результате дворцового переворота Россия оказалась в состоянии неопределенной внешнеполитической ориентации. Враждебные друг другу Австрия и Франция через своих дипломатических представителей в Петербурге старались привлечь молодую империю каждая на свою сторону. Но австрийский посол А.О. Ботта-Адорно находился в менее выгодном положении, поскольку Елизавета Петровна знала о его попытках раскрыть Анне Леопольдовне глаза на заговор в ноябре 1741 года. Австрийская и венгеро-богемская королева Мария Терезия по причине своих дружественных и родственных связей с брауншвейгской фамилией также не вызывала симпатий Елизаветы. Свое отношение к Австрии императрица в самом начале своего правления выразила в весьма резкой форме. Когда во время коронации Елизаветы Петровны между иностранными дипломатами возникли споры о старшинстве, она заявила: «Ботта не имеет ни малейшего основания много о себе думать: когда он будет слишком важничать, то может отправляться туда, откуда пришел, так как мне дороже дружба тех, которые в прежние времена не оставляли меня, чем расположение его нищей королевы». Упоминание о дружбе могло относиться только к Шетарди, следовательно, Франция в предстоящей дипломатической борьбе получала заведомое преимущество.
