Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
В образ Фигаро Моцарт вложил еще большую частицу себя, но эта музыка писалась легче. Он испытывал истинное наслаждение каждый раз, когда Фигаро удавалось перехитрить графа, – разве сам он не сумел так же перехитрить Колоредо? Партию Фигаро Вольфганг писал с огромным подъемом.
Однажды, когда он разучивал с Анной Готлиб маленькую роль Барбарины, работая так же увлеченно, как со всеми остальными певцами, актриса преподнесла ему букет цветов.
– По какому случаю? – растерянно спросил Вольфганг.
Анна Готлиб вся зарделась и прошептала:
– Вы так добры, маэстро, дали мне роль в вашей опере. Мне еще очень мало лет, как вы знаете, маэстро.
Мало лет? Действительно! Анне всего двенадцать. Но она очень подходила к этой роли. Анна Готлиб принадлежала к артистической семье, и у нее был прелестный девичий голосок, как и требовалось для роли Барбарины.
– Если вы поставите цветы в воду, маэстро, они долго простоят, – сказала Анна.
И тут Вольфганга осенило: да девочка просто влюблена в него! Однако это абсурд, она совсем еще ребенок! Но пошутить над девочкой, как это сделал бы на его месте любой другой мужчина, он не мог. В чувстве Анны было что-то удивительно чистое и трогательное.
– Надеюсь, ваши цветы долго не увянут.
– О, конечно, сэр. Я нарочно купила стойкие и выбрала самые свежие. – Анна Готлиб, единственная во всей труппе, была ниже его ростом, и Вольфгангу пришлось нагнуться, чтобы поцеловать девочку в лоб.
На глазах у нее выступили слезы, и она спросила:
– Вы не сердитесь на то, как я пою, маэстро?
– Нисколько. Вы очень хороши в этой роли. Именно то, что нужно.
Вольфганг еще раз вернулся к песенке Барбарины в последнем акте, где она появляется на сцене в поисках утерянной булавки, и постарался придать этой ариетте нежность и задушевность, хотя да Понте и винил его, зачем он отдает столь изящную мелодию второстепенному персонажу, это неразумно. Но когда Анна пропела свою песенку «Уронила, потеряла» искренне и с большим вкусом, Вольфганг почувствовал себя полностью вознагражденным, хотя по-прежнему смотрел на Анну Готлиб как на ребенка и держался с ней по-отечески покровительственно.
За несколько дней до назначенной премьеры состоялась первая генеральная репетиция «Свадьбы Фигаро» в ее окончательном, как надеялись Вольфганг и да Понте, варианте. Либретто и партитура оперы были много раз переписаны с начала до конца, и теперь, казалось, все было в порядке, за исключением увертюры, но Вольфганг уверил да Понте: на этот счет беспокоиться нечего.
– Она вся у меня в голове, с первой до последней поты.
– Орсини-Розенберг пришел посмотреть репетицию, – сказал да Понте, указывая на фигуру, едва различимую в темноте, царившей в задних рядах партера.
– Он должен радоваться. Господину директору не придется откладывать нашу оперу, как он делал со многими другими.
– А вы удовлетворены, Моцарт?
– Музыкой- да.
– А либретто?
– Посмотрим, как справится с оперой вся труппа, тогда и будем судить.
Репетиция началась, и да Понте, не обращая внимания на директора, сел поближе к Вольфгангу, который ради такого случая надел малиновый плащ и отделанную золотым шнуром высокую шляпу. Дирижируя оркестром, Вольфганг, казалось, сохранял полное спокойствие, но, когда Бенуччи очень живо, с огромным воодушевлением запел арию «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», да Понте услышал, как Вольфганг sotto voce[22]крикнул:
– Браво, браво, Бенуччи!
А когда Бенуччи дошел до последнего зажигательного пассажа: «Cherubino, alia vittoria, alia gloria militar» («Keрубппо, побеждай, Керубино, побеждай!»), который оп пропел во всю силу своего могучего голоса, проникновенно и с огромным подъемом, воздействие было подобно электрическому удару. Бенуччи закончил, все певцы и статисты, находившиеся па сцене, и весь оркестр в едином восторженном порыве закричали:
– Браво, браво, маэстро! Viva, viva grande[23]Моцарт! – Да Понте подумал, что оркестр вообще не прекратит овацию, музыканты изо всех сил стучали смычками по пюпитрам. После финала первого акта повторились такие же восторженные овации, как и после исполнения других номеров, но теперь Вольфганг не прерывал действия оперы. Спектакль кончился, весь оркестр встал и бурно приветствовал композитора. Тогда Вольфганг взял да Понте за руку, вывел его на сцену и настоял, чтобы синьор поэт разделил с ним триумф.
Они уже собирались покинуть театр, когда их позвали к директору. Это прозвучало как приказ; Моцарт и да Понте, вошли в кабинет Орсиии-Розенберга, и тот не предложил им сесть, а, сурово взглянув на обоих, объявил:
– Да Понте, вы вставили в «Фигаро» балет.
– Он играет существенную роль в развитии сюжета, ваше сиятельство.
– Вы ведь видели, какой восторг это вызвало у труппы и оркестра, – добавил Вольфганг.
– Они – лица заинтересованные. Вам, без сомнения, известно, что император запретил балет в своих театрах.
– Я не знал, что это относится и к опере, – сказал да Понте.
– Это относится ко всем спектаклям, которые идут в театрах его величества. Вам придется выбросить балет.
Вольфганг запротестовал:
– По это погубит «Фигаро», ваше сиятельство!
– Меня это мало трогает. Да Понте, я желаю видеть либретто.
Да Понте с большой неохотой вручил директору текст либретто. Орсини-Розенберг решительным жестом вырвал оттуда две страницы, содержащие балетную сцену.
– Мы не сможем поставить оперу без балета! – воскликнул Вольфганг.
– С балетом поставить ее вы тем более не сможете, – усмехнулся Орсини-Розенберг.
– Это несправедливо. У нас нет времени менять сюжет.
– Ну что ж, Моцарт, мы подыщем другую оперу, – заключил директор, – и поставим ее взамен «Фигаро». – Оп встал, давая понять, что аудиенция окончена.
Бешенство охватило Вольфганга. Он стоял у подъезда Бургтеатра, не замечая ничего: ни проезжающих мимо экипажей, ни пешеходов, – и говорил да Понте, что такой произвол допустить невозможно, они должны обратиться за поддержкой к императору. Но да Понте не согласился.
– У меня другой план. Что касается интриг, то плести их умеет не один директор.
Да Понте говорил столь уверенным тоном, что Вольфганг немного успокоился, хотя никак не мог взять в толк, зачем Орсини-Розенбергу понадобилось так поступить.
– Все очень просто. Последнее слово, в конце концов, за Иосифом. Сальери, должно быть, предупредил директора, что «Фигаро» может иметь огромный успех и вытеснить с подмостков театров его собственную оперу, а когда Розенберг воочию убедился, что это так, то воспользовался балетом как предлогом, чтобы сорвать наш спектакль. Но император может с ним не согласиться.
– Ведь именно Орсини-Розенберг просил меня написать оперу-буффа.
– На случай, если не найдется другой. Или если мы ему заплатим, как делает Сальери. Хотите испробовать такой способ?
Вольфганг отказался, самая мысль об этом была ему противна.
– В таком случае нам придется дать «Фигаро» в присутствии императора.
– Без балетной сцены?
– Разумеется.
– Но это же неразумно!
– Совершенно верно, – с хитрой улыбкой ответил да Понте. – В том-то все и дело.
Иосиф принял предложение да Поите посетить генеральную репетицию оперы. Приглашая императора, да Понте пояснил:
– Ваше величество, нам очень хотелось бы знать ваше мнение относительно оперы: вдруг вы решите, что необходимо внести какие-то поправки. Для нас важнее всего остального, чтобы вы, ваше величество, остались довольны.
Иосиф с большим удовольствием смотрел спектакль, пока дело не дошло до сцены балета, которая была заменена пантомимой. Тут император рассердился. Сюжет вдруг стал непонятен, когда до этого все было ясно и очень забавно, причем никаких скандальных выпадов против властей, чего он так опасался, не осталось. Иосиф приказал остановить репетицию и воскликнул:
– Да Понте, пантомима совсем не вяжется с оперой! Да Понте пожал плечами и вручил Иосифу либретто с восстановленной сценой балета.
– Так почему же этого нет в опере, синьор поэт? – спросил Иосиф.
– Ваше величество, господин директор объявил нам, что балет запрещен.
– Запрещен? – Император приказал немедленно вызвать директора.
Орсини-Розенберг, находившийся у себя в кабинете, тут же явился. Но не успел директор и рта раскрыть, как император сказал:
– Как вы осмелились дать такое распоряжение, не спросив меня?
– Ваше величество, вы изволили говорить, что балет на сцене запрещен.
– Когда он груб и непристоен, а здесь он вполне уместен.
– Ваше величество, а как же насчет самой «Свадьбы Фигаро»? Вы ведь запретили постановку пьесы?
– Потому что пьеса была безвкусна и полна непристойностей. А эта опера очаровательна.
– Кроме того, танцоры, которыми располагает Бургтеатр, вам не нравятся, ваше величество.
