Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат
Он повторил любимые слова Иоанна. Какой-то человек из толпы, отбросив стражников, кинулся к Димитрию. Басманов схватил царский палаш и разрубил голову опьяненному стихийным порывом смельчаку.
Взяв у смущенного телохранителя меч, Димитрий еще некоторое время отмахивался от наседавших.
— Я вам не Годунов, псы!
— Ах, ты еще и ругаться?!
— Смерть самозванцу!
— Смерть!
Меч выбили у него из рук. Другой телохранитель, имя которого дошло до нас, протянул бердыш.
— Благодарю, Шварцгоф!
Шварцгоф остался безоружным. В исторических мистериях мирового масштаба ложь и коварство соседствуют с храбростью и благородством.
Димитрий подался назад, иначе волна смела бы его, а Басманов, наоборот, встал перед толпой, в которой мелькали знакомые озлобленные лица. И это оказалось роковым для него обстоятельством. Тем не менее он обратился к народу от имени властелина:
— Вы знаете милость государя. Он вас простит и одарит вновь, как совершал не раз! Одумайтесь, пришлите своих гонцов, поручите боярам, которые предводительствуют вами, сказать о своих желаниях и обидах. Кровавый бунт ужасен, неправеден и несправедлив. Вы утопите Россию в грязи! Вероломство и безначалие погубит всех нас и державу. Одумайтесь и покиньте дворец. Государь вас простит, и даже подстрекатели могут рассчитывать на милость…
Толпа будто бы заколебалась Но заговорщики туго знали свое дело. Михайла Татищев подбежал к Басманову и, лихо размахнувшись, ударил его в грудь длинным бойцовским ножом. Опытный воин даже не сумел защититься. Он не ожидал, что спасенный от опалы и ссылки человек способен поднять на избавителя руку.
Да, в исторических мистериях мирового масштаба ложь и коварство соседствуют с храбростью и благородством. Басманов не успел пожалеть об измене Годуновым. Он ведь не любил их. Он никогда не мог забыть, что царица Мария — дочь Малюты, сгубившего его отца и деда. Он никогда не мог забыть страшной обиды, нанесенной им Иоанном. Только царевна Ксения вызывала в нем несходное отношение. Да, в ней текла Малютина кровь, но она никогда бы не угрожала жертве выжечь глаза, как ее мать. Сложные чувства руководили Басмановым при сближении с Димитрием. Ему было неприятно, когда новый царь сделал Ксению своей наложницей. В других обстоятельствах он почел бы за счастье и честь назвать внучку Малюты супругой. Но это уже иной рассказ и об ином.
XIVМертвое тело Татищев с мятежниками вытащили на Красное крыльцо и сбросили вниз.
— Злодей! — в бешенстве вскричал неблагодарный Татищев. — Иди в ад вместе со своим царем! Дед и отец проторили тебе туда дорогу!
Затем толпа расправилась и с Димитрием. Изувеченное тело нового царя кинули с того же крыльца поверх на труп Басманова, с воплем, впрочем не относящимся прямо к событию:
— Будьте неразлучны и в аде!
— Вы здесь любили друг друга!
Последние слова, неизвестно кем сказанные, но, безусловно, отражающие мнение народное, раскрывают всю глубину не раскрытой до сего дня общности, связывавшей двух, безусловно, незаурядных людей. Тело знаменитого полководца отдали родным после того, как оно полежало у ног названного Димитрия обнаженным с зияющей — татищевской — раной в груди. Лицо самозванца прикрывала маска, изо рта торчала дудка, подле валялась волынка.
Басманова погребли у церкви Николы Мокрого. Его редко поминают в учебниках по истории. Вот пример, когда таланты замечательного человека в полном смысле слова оказались зарытыми в землю.
Краковяк
Пора заканчивать! И на ум приходят пушкинские строки, суровые и строгие, выражающие его мнение по поводу отношений, установившихся между обессиленным и исчерпавшим себя автором и читателем, жаждущим познания. Удивительно, но Пушкин оказался на стороне читателя. А распространено, и довольно широко, противоположное суждение — Пушкин не очень-то благоволил к внимающей ему публике: «Поэт! Не дорожи любовию народной… Ты царь: живи один… Ты сам свой высший суд…»
Между тем часто всплывавшие в моем сознании слова открывают совершенно иного Пушкина, чутко прислушивающегося к холодной толпе и ищущей в ней лицо своего читателя, быть может, единственного и неповторимого. «Странно, — восклицал Александр Сергеевич, — даже неучтиво, роман не конча, прерывать». Какое слово поставлено: неучтиво! Неучтивость претила Пушкину, как и вольное, небрежное обращение с важнейшими составляющими литературного произведения.
Казалось бы, какое это имеет значение в данном случае? Мой роман приблизился к закономерному финалу. Но каждый из пишущих, поставивших в центре повествования антигероя — никто более Малюты не способен претендовать на подобную характеристику! — знает это неприятное и мучительное чувство утомления от понятной необходимости каждый день соприкасаться с застеночным и эшафотным миром — тут есть противоречие в самой таинственной семантике слов! — однако это действительно застеночный и эшафотный мир, мир заплечных мастеров, дыбы и пыток.
Нехорошо и порочно детально, со вкусом, описывать терзания людей. Сами сцены насилия порождают недостойные мысли о слабости человеческой натуры, способной прибегать к подобным методам воздействия, и отрицательным образом влияют на глубокое религиозное чувство, с которым появляемся мы на свет Божий. Почему все устроено так, а не иначе? И доколе палачи будут испытывать терпение Всевышнего?! Не использовать ли какую-нибудь хитрость, что вполне во власти автора романа, и не прервать бы его пораньше, применив ловкий литературный прием?! Эти мысли часто посещали меня и — я уверен — многих. Сдержанность и тактичность в воссоздании человеческих мук — вот главное для автора, который обратил взгляд на Малюту или антигероя, подобного ему.
IIАксиоматично, что неправедные расплачиваются за собственные злодеяния если не сами, то несчастьем в следующих поколениях. Род Малюты прервался при чудовищных обстоятельствах, в подготовке и формировании которых он принимал непосредственное участие. Не всякая диктатура и не всякое самодержавие предопределяют атмосферу доносов, в которой существовала средневековая Русь во второй половине XVI века. Донос был основным инструментом внутригражданского выживания, что вовсе не означает отсутствия других видов деятельности. Бочары набивали обручи на бочки и доносили на хозяев и конкурентов, конюхи, подсыпая лошадям овес, клепали на купцов и дворян, у которых служили, боярские дети врали, выдумывали несуществующие заговоры, опричники не ведали никакой сдержки и за косо брошенный взгляд тащили в Разбойных приказ, отец грозил сыну разоблачениями, сын подсматривал за отцом, суды были завалены облыжными обвинениями, и общественная жизнь пришла в замешательство. Сыскарь и опричный следователь стали главными персонажами ежедневности при Малюте.
Донос не утратил силы и во времена блаженного Федора Иоанновича, а при Борисе Годунове возвратился на арену борьбы за выживание. Царь Василий Шуйский, завладевший престолом после гибели Лжедмитрия I, поклялся всенародно, чего не делали до него русские монархи, в изветах требовать прямых, явных улик с очей на очи и наказывать клеветников тем же, чему они подвергали винимых ими несправедливо!
Вот до чего Русь докатилась! Или ее скорее докатили, дотолкали. Царя Василия упрекали в этом странном акте, но он был человеком далеко не глупым и понимал состояние полученной им неизвестно из чьих рук страны. Однако польско-литовская агрессия двигалась по пути стимулирования внутреннего неустройства России, важнейшим инструментом чего по-прежнему явилась система доносов и тотальной слежки, созданная в опричные времена и достигшая апогея в последний год деятельности Малюты. Едва успел появиться Лжедмитрий II — еще более таинственный претендент на мономахову шапку, как он получил секретное предписание, составленное в Варшаве, где в пятом пункте говорилось: «Производить тщательный тайный розыск о скрытых заговорщиках и участниках заговора: вызнавать расположение близких особ, чтобы знать, кому что поверить». При Малюте сыскарями и доносчиками были исключительно русские, а нынче среди них — поляки, литовцы, ливонцы и немцы. Карательный аппарат был пропитан чужеземцами. Удар по общественной жизни, нанесенный по приказу царя Иоанна опричниной и Малютой, ибо Малюта, как заплечных дел мастер, сыскарь и палач, лучше иных персонифицирует опричнину, оказался настолько мощным, что от него Россия не вполне оправилась до сих пор. Пытка вынуждала лгать, а ложь вела к неуправляемому состоянию общества, которое превратилось в питательную среду для самозванчества самого разнообразного, в том числе и политического, граничащего с криминальным. От бесстыдного самозванчества страшно пострадала наша родина. Иноземные державы, и в частности Польша вкупе с римским престолом, что вызывает сожаление, виновны в происшедших событиях, финалом которых была гибель русского царя Василия IV Шуйского — последнего из Рюриковичей и его рода, членом которого была прелестная дочь Малюты — Катерина.
