Овидий Горчаков - Вне закона
— Я повторяю слова Аксеныча и Полевого,— бесстрастно говорит Боков, глядя поверх
Самсонова.
— Кто их мог спасти? — спрашивает, помедлив в нерешительности, Самсонов, делая вид, что не заметил ослушания или забыл о том, что приказал людям разойтись. — Неизбежные жертвы войны! Может быть, нам вообще не следовало бороться против оккупантов? Может быть, не стоило сбивать самолет над Красницей? А ведь из-за него немцы сожгли село! Я, что ли, в этом виноват?
— Полевой и Аксеныч говорят, что не нужно было форса ради задаваться перед людьми своей силой, не нужно было зазывать в лес, не нужно было обещать непосильную для нас защиту от карателей...
— А кто их звал? Они сами пришли... — У Самсонова набухают синие жилы на голом черепе.
— Немцы теперь их за партизан выдают,— продолжает невозмутимо Боков. В сводках своих их как партизан пишут. А приказ твой Аксеныч и Мордашкин выполнять не желают. Партизаны Мордашкина и Аксеныча — рабочие Ветринки, крестьяне Смолицы
— связались с партийным подпольем в Могилеве и будут действовать по его указанию.
— От хаты своей отойти боятся, предатели! — свирепо выпаливает Самсонов. Он не только взбешен. Он испуган. Ярость поостынет, а страх останется. Он начинает понимать, что нигде на нашей земле, пусть даже оккупированной, не удастся спрятать ему свои кровавые дела. Глупо было и мечтать об этом.
— Дома их сожгли. Родных расстреляли,— говорит Боков. — И все мы знаем, что они не предатели. Такими словами, Самсонов, бросаться нельзя. И еще говорят они, что если уж потребовалось именные списки отряда составлять, то надо было зашифровать их. Списки попали в Кульшичах к карателям. Твою, Гаврюхин, семью расстреляли и твою, Блатов, тоже... Каратели сожгли дома и перебили семьи многих наших местных партизан. Федя Иваньков — помните, он у нас в санчасти лежал, Витька вот его из боя в Ржавке вытащил — ползком после засады в Кульшичах до Рябиновки всю ночь полз, спрятался в хате у матери. А немцы со списком примчались, убили его зверски и всю семью гоже — только мать спаслась.
— В этом я не виноват! — разводит руками Самсонов. На то война. Козлов плохо разведал Кульшичи. Писарь Сахнов он потерял списки, когда мы нарвались на засаду. Будь он жив, я расстрелял бы сукиного сына! Козлову — ставлю на вид!
Партизаны отворачиваются от Гаврюхина и Блатова, щадят их чувства. Только Трофимов подходит к Блатову и обнимает друга, уводит его.
Козлов похож на покойника. Еще недавно был он храбр, но надрывная, свирепая храбрость его шла от самолюбия. А стойкости и мужества в нем, мужества от совести и чести, нет и капли. Но почему Самсонов так легко обошелся с ним? Ясно — одной веревочкой связаны.
— Аксеныч виделся с Дзюбой,— продолжает Боков. — Тот сказал, что решил идти с отрядом на восток — в Брянские леса. Дзюба говорит, что не желает искать нас, что ты, Самсонов, присваивал себе успехи его отряда в радиограммах Москве, записал все на свой счет.
— Я отчитывался в успехах бригады как ее командир,— заявляет Самсонов. Мой счет — это счет бригады. Ну ничего! Я им покажу!
Заметно, давно не брил он голову — обозначалась небольшая лысина на макушке. Он смахивает сейчас на того Самсонова, каким он был в первые трудные дни после приземления.
Партизаны не спускают глаз с Самсонова. А я неотрывно гляжу на Бокова. Как ошибся я в этом человеке! Я видел в нем только вялого толстячка, думал, что его основной интерес к жизни — это вкусно и сытно покушать!
— Судя по всему,— заканчивает Боков,— потери личного состава невелики. Думаю, мы от силы пятьдесят человек потеряли. Точно подсчитать потери вряд ли удастся — бригада раскололась. Впрочем, она была слишком велика для Хачинского леса. Два отряда остались в нем. Один ушел на запад. Теперь нам решать. Вот и все!
— Нет, не все! говорит, сбрасывая с себя оцепенение, Самсонов. — Командиры!
Приказываю построить людей!
4
Через пять минут Самсонов обращается к нам с речью. Бригада славно поработала, говорит Самсонов. Она держала под ударом в течение трех месяцев центральные районы Могилевской области и нанесла чувствительный урон противнику. Самсонов бегло перечисляет неоценимые заслуги бригады перед народом, основные этапы ее боевого пути.
В такие минуты Самсонов и сам верит в свои пышные, разнаряженные фразы. Перед глазами его мелькают, наверно, героические картины славного пути... Вот дождливым июньским утром идет он, Самсонов, во главе одиннадцати десантников по незнакомым тропам незнакомого леса, вот из штабного шалаша под царь-дубом на Городище рассылает во все концы своих разведчиков и диверсантов, вот скачет на белом коне во главе бригады по отвоеванным у врага селам...
— Мы высоко подняли священный стяг народных мстителей!.. — выкрикивает Самсонов.
Он ловко жонглирует безотказными формулировками, испытанными лозунгами, святыми для нас словами и понятиями, но на этот раз — удивительное дело! — все это не сливается с самим Самсоновым. Успехи бригады, красивые и верные слова — все это само по себе, а Самсонов сам по себе. Потерял он право на большое слово! И потому не волнует нас его речь, как прежде, не зажигает. Ряды партизан слушают его рассеянно. Бойцы скучновато поглядывают на развенчанного героя, безо всякого восторга внимая трескучим, щеголеватым словам, терпеливо ожидая, пока Самсонов удовлетворит свой всегдашний позыв к пустозвонству и заговорит о деле.
— Мы одержали новую славную победу,— закусив удила, мчится дальше Самсонов,— мы сорвали попытку Гитлера уничтожить нас, сохранили силы, но вследствие анархистского своеволия и местничества некоторых командиров бригада распалась на составные части. Они ссылаются на каких-то подпольщиков — не знаю я никаких подпольщиков. Имена изменников будут сегодня же переданы мной в Москву и навеки покрыты позором. Наша задача — беспощадно бороться с паникерами! Учитывая сложившуюся обстановку, я принял решение о переходе через линию фронта. Все мы будем на Большой земле через две-три недели.
Самсонов удивлен. Вместо бури всеобщего восторга — гробовое молчание. На лицах партизан и радость, и смятение. Они избегают смотреть друг на друга. «Большая земля,— это, конечно, хорошо,— говорят яснее слов эти лица,— но кто, спрашивается, заменит нас в немецком тылу? И не смахивает ли возвращение наше на постыдное бегство?..»
Самсонов свирепеет, и голос его среди гнетущего молчания звучит напористей, злее:
— Переход фронта сопряжен с опасностями. Впереди — сотни километров чужой земли. В своем лесу мы были подобно подводной лодке в море — теперь наша лодка потеряла перископ. На километр фронта приходится в среднем около четырех с половиной тысяч немецких солдат. Исходя из своего опыта перехода линии фронта, я решил расчленить отряды на мелкие группы. Группе легче пробраться через кордон. С собой я возьму десантников и командиров основного отряда — отряда «Сокол». Десантники составят ядро, костяк нового отряда! Состав других групп будет объявлен особо... Вечером мы выступим.
И все же нет в голосе Самсонова прежнего металла. Какой там металл — эрзац! И отвечают на его речь совсем не так, как отвечали в тот день, когда звал он нас на Никоновичи. Ему отвечают сейчас громким, оглушительным молчанием.
Самсонов меняется. Он понимает: чтобы поднять настроение партизан, необходимы другие слова. Но слов этих он не находит, не может найти. Но что это? Новые, неслыханные нотки зазвучали в его голосе:
— Друзья мои! В эту кровавую войну мы были жестоки и беспощадны не только с явными врагами. Мы были беспощадны к самим себе и к нашим друзьям, требуя от каждого доблести и самоотверженности.
Я весь напрягся, слушая Самсонова.
— Нас хотели порой сбить с правильного пути некоторые перепуганные чистоплюи-интеллигенты. Они не понимали железной логики нашей борьбы. Эти чересчур совестливые и брезгливые белоручки пытались взять под защиту наших внутренних врагов, опираясь на нормы мелкобуржуазной морали, но мы отшвырнули их прочь.
— Ишь загнул! — раздается из рядов.
— Про кого это он?
А когда-то Самсонова слушали затаив дыхание, со слезами восторга на глазах — и в голосе его пели фанфары, гремели барабаны.
— В огне войны мы выковали такие кадры командиров, как Ефимов, Кухарченко, Богданов и Гущин... Лучшие наши бойцы,— почти кричит, распаляя себя ораторским пафосом, Самсонов,— отдали свои прекрасные жизни за свободу и независимость нашей родины: Котиковы, Голубевы, Мурашева, Покатило, Богомаз, Боровик, Суворов и многие другие...
— Надю Колесникову забыл! — вдруг явственно раздается гневный голос Баламута.
Что ты там, Виноградов, другим слушать мешаешь! — сбивается с тона Самсонов. — Смирно!
— Итоги за фронтом подведем! — громко говорит Самарин. Даже он не вытерпел.
