Борис Тумасов - Василий III
- На сейме решали скликать воинство. Отчего же шляхта медлит? - снова раздражённо сказал Сигизмунд.
- Великий князь и король, - заговорил молчавший до того епископ Войтех, - не поискать ли нам примирения с великим князем Василием?
- Шляхту примирить надо, - вставил Радзивилл.
- Шляхетские раздоры унять, не примирившись с князем Московским, не можно.
- Так слать послов к Василию, - опять подал голос Войтех.
Сигизмунд качнул головой.
- Твои слова, князь Войтех, о том же, о чём и я мыслю. Посольство это необычное. Путь ему в Москву через Дмитров. Если бы удалось тронуть сладкими речами сердце князя Юрия. Давно известно, нет между великим князем Василием и братьями согласия.
Сигизмунд помедлил, потом посмотрел на епископа.
- Мудр ты, князь Войтех, и саном епископским наделён. Кому, как не тебе, такое посольство вести?
* * *
Князь Дмитрий по прибытии к войску устроил огневому наряду потеху. В поле укрепление из дёрна возвели с башнями и бойницами. А в отдалении пушки одна к одной широкой лентой растянулись, стреляют по укреплению. Пригляделся князь Дмитрий. Один из пушкарей, молодой, статный и лицом пригожий, палит без промаха. Что ни ядро, то в цель. Подозвал. Пушкарь расторопный, в глазах услужение.
- Кликать как? - спросил Дмитрий.
- Степанкой, княже.
И не дышит, глядит не мигая. - Стрелять горазд.
Вытащив серебряный рублёвик, одарил. А у Степанки глаза преданные, за князем следит. Но тот спиной повернулся, пошёл вдоль ряда пушек.
С весны Степанка в Великих Луках. Город не малый, деревянный, рубленый. У бояр даже хоромы не каменные. Дороги местами бревенчатые, а больше земля, ухабы. Довелось Степанке с пушкарным обозом через город ехать, так в пути не одной телеге колеса обломили…
Побывал Степанка и во Пскове. Огневое зелье возили. На обратном пути в Новгород собрались завернуть, но, прознав, что в городе людской мор начался, передумали.
Скучно Степанке в Великих Луках. Из Москвы уходили, думал, воевать будут, ан стоят без дела. Степанкин сотник, боярский сын Кошкин, от томленья взялся обучить Степанку грамоте. Степанка парень смышлёный, быстро науку ухватил. Летом уже вовсю буквицы царапал, в письмена слагал. Выйдет к речке, сядет на берегу и выводит на бересте слова, а сам шепчет. Коли б кто подслушал, о чём он говорит, то узнал бы Степанкину тайну. А писал он каждый раз письма в Москву, но не Сергуне и Игнаше, а Аграфене, в любви признавался.
Письма те Степанка по воде пускал. Нацарапает, положит на волны, и закружится береста по течению.
Однажды всё же сложил письмо Сергуне с Игнашей. Похвалиться вздумал. Обо всём захотелось написать ему: и как по холодам до Великих Лук добирались, и что за город это, особливо какой он, Степанка, умелец в стрельбе из мортиры и грамоту в срок короткий осилил… Но письмо вышло совсем короткое, нацарапал всего лишь, что он, Степанка, у князя Дмитрия нынче в чести, как есть он пушкарь отменный, лучше всех других. И коли они, Сергуня либо Игнаша, увидят Аграфену, пускай ей обо всём этом порасскажут…
* * *
Стар хан Менгли-Гирей, высох, что трава в позднюю осень. В тёмных глазах нет прежнего огонька. Бритое лицо обратилось в пергамент…
Ой вы, годы! Промчались быстротечным ветром, и нет вас. Не успел опомниться, как старость нагрянула.
Менгли-Гирей знает, сыновья ждут его смерти. У него много детей от многих жён. Сыновья подобны шакалам. Они грызутся между собой за лучшую кость.
С того дня, как хан Ахмат, уподобившись шелудивому псу, с поджатым хвостом уполз к себе в Сарай зализывать раны да там и погиб от ножа, Менгли-Гирей не боится Золотой Орды. Наследники Ахмата точат друг на друга сабли. Не опасается хан Менгли-Гирей и турецкого султана. Султан посадил Гирея на ханство в Крыму, султан верит Менгли-Гирею. В Бахчисарае вот уже многие годы живёт визирь Керим-паша. Но султану и невдомёк, что визирь Керим-паша хоть и служит своему султану, но друг и первый советчик Менгли-Гирея…
Обложившись подушками, хан сидит, поджав ноги, на совсем низеньком помосте. Ниже его, на ворсистом ковре, уселся визирь. Они вдвоём. Перед ними блюдо с бешбармаком, жареная баранина, обжигающие губы румяные чебуреки и нарезанный ломтями холодный овечий сыр.
Ни хан, ни визирь к еде не притрагиваются. Недвижимы. Слышно, как в тишине журчит вода фонтана да набежавший вечерний ветерок играет листьями в саду.
Но вот открыл рот хан, заговорил:
- Скажи, Керим-паша, ты много лет провёл со мной, ел из одного казана, спал на войлоке у моих ног. Что делать мне? Московиты и литвины дары шлют. Послы их обивают мои пороги, ловят мою милость. Сигизмунд и Василий дружбу мне предлагают…
Высокий рыжебородый визирь с тюрбаном на голове прищурил один глаз, слушает.
- Ты мудрый, Керим-паша, о чём твои мысли, доверь мне. Открыл визирь глаз, огладил бороду.
- О аллах! Велик хан Менгли-Гирей, и безгранична его сила. Орда его подобна урагану, сметающему всё на своём пути. Уже не потому ли надают ниц перед тобой московиты и литвины? В твоём славном Бахчисарае, великий хан, достаточно места для тех послов, и да пусть они живут в ожидании милости твоей. И да пусть гяуры надеются. Надежда - утешение слабых. Ты же, о аллах, будешь водить орду и в Литву, и на Русь. Двумя руками неиссякаемой реки льются в твоё могучее ханство золото и невольники. К чему, великий хан, тебе закрывать один из твоих рукавов?
Улыбка мелькнула на тонких губах Менгли-Гирея.
- О мудрый Керим-паша, ты прочитал мои мысли. Теперь отведай баранины, - и, поддев ножом огромный кусок, протянул визирю. - Могучий султан, чья милость ко мне безгранична, от сердца своего оторвал такую жемчужину, как ты, Керим-паша, и отдал мне. Аллах да продлит годы нашего султана.
- Аллах! - ответил визирь, склонив голову и приложив руки к груди.
* * *
Горбится Приволжье. Изрезано буераками и речками. Подпирают небосклон тёмно-зелёные леса. Низовые облака ползут, рвутся о верхушки сосен, виснут клочками, курятся по падям.
С бугра на взгорочек по дорогам и гатям резво бегут лошади. Иногда лес распахивается, и под конскими копытами расстелется вся в цветах, как девичий сарафан, луговина. А то потянет молочным сырым туманом по болотистой низине, скроет ездового на передней упряжи, не разглядишь. Зябко.
Тогда епископ Войтех ёжится, задёргивает шторку колымаги и долго дышит в широкий ворот сутаны, отогревается.
Проезжал Войтех по городкам и сёлам и от самой границы и ещё далеко за Великими Луками всюду видел московские полки: конные и пешие, огневой наряд, воинов в большом числе. Но никто Войтеху в дороге преград не чинил. А, наоборот, в Великих Луках князь Дмитрий и воевода Шемячич с честью принимали литовского посла, потчевали и велели смотрителям почтовых ямов посольство нигде не задерживать, на станциях коней лучших давать, менять незамедля и за прогоны с посла не взыскивать.
Скор и безопасен путь епископа Войтеха. Миновали Ржев, остался в стороне московский шлях. Ржевский боярин-воевода, прознав, что литовский посол взял на Дмитров, зачуял неладное и спешно погнал гонца к великому князю Василию с уведомлением.
* * *
Князь Юрий приезду литовского посла рад, король Сигизмунд звона какую честь ему выказал, выше великого князя поставил! Но в душе князя Юрия, однако, смятение. Коли дознается Василий, что наперёд его, государя, с послом сносился, не миновать беды.
Спозаранку подхватился Юрий, места себе не найдёт, ходит, раздумывает, никак не решится, принимать литовского посла либо нет. Один голос в душе шепчет: «Откажись, пускай на Москву отъезжает». Другой, вкрадчивый, масленый, над первым насмехается, в трусости уличает: «Аль не князь ты и не одного корня с Василием?» - «Хоть и князь, да не великий», - снова твердит первый голос и начинает злить Юрия. Князь трёт бледный лоб, откидывает ребром ладони поредевшие волосы. У дверного проёма останавливается, подзывает отрока.
- Обеги бояр, пущай после полудня сойдутся. Да пусть не ленятся, дело неотложное. Чаю, наслышаны, посольское.
Отрок проворный, на каблучках крутнулся, и нет его, а Юрий руки за спину и в пол уставился, раздумывает. Пожалуй, верно решил, епископа при боярах выслушать. Ибо о чём речь пойдёт меж ними, Юрием и послом, Василию всё одно донесут…
* * *
Посла принимали в горнице. Хоромина низкая, тесная, не то что кремлёвская Грановитая палата.
Бояр тоже не густо, с десяток по лавкам скучает. И родовитостью они московским думным уступают, и богатством. Но Юрий великому князю подражает, в кресле на деревянном помосте уселся, а литовский епископ перед ним стоит в отдалении, речь держит. Боярам любопытно. В кои годы такое случается, чтоб послы к ним в захудалый Дмитров-город заявлялись.
