Ольга Елисеева - Потемкин
Если бы Пруссия первой начала новый раздел, захватив у Польши балтийские земли, и Австрия присоединилась к ней, заняв Волынь, Потемкин предлагал ввести русские войска в воеводства Брацлавское, Киевское и Подольское, где «население все из русских и нашего закона», оговорив при этом неприкосновенность Коронной Польши. «Соседи уже сближены, — писал князь о Пруссии и Австрии. — В таком случае зло будет меньше, ежели между нами не будет посредства, ибо самому иметь кому-либо из них войну труднее, нежели действовать интригами, подогрея третьего, и нас тем тяготить, не теряя для того ни людей, ни иждивения»95.
Императрица одобрила идеи Потемкина, но, как и он, надеялась, что подобного развития событий удастся избежать. В конце октября Безбородко писал Семену Воронцову, что между русским и австрийским дворами шло согласование позиций по вопросу об ответных действиях союзников на случай, если Пруссия отторгнет у Польши Данциг и Торн. «У нас думают, что сему нет теперь возможности прекословить, но нам и венскому двору настоять на равномерии на счет Польши и Порты. Государыня и император наклонны, чтоб на сие (то есть на раздел. — О. Е.) не идти»96. Однако любые дальнейшие шаги зависели от позиции прусского короля. 9 декабря 1789 года Безбородко вновь сообщал другу в Лондон: «Мы теперь мыслим, чтоб ускорить мир с турками и тем развязать себе руки против шведов и прусского короля»97.
ПЕРЕГОВОРЫ О МИРЕ
Сильные морозы в Молдавии ударили в конце ноября. Князь водил армию на зимние квартиры, но беспокойство у него вызывало мирное население, значительная часть которого осталась в результате войны без крова и жалась к русским лагерям. «Я все возможное употребил к спасению людей, но скота сберечь нельзя было, — писал Потемкин 22 ноября. — Бедные турки потерпели много».
При этом австрийцы не желали пустить русские части в занятые совместно, но удерживаемые, по договору, «цесарскими» войсками крепости. Венский двор вновь ссылался на пресловутый пункт об альтернативе и требовал себе приоритета в размещении армии. «Берут с помощию нашею, а удерживают одни. Молдавии почти нет, отняли, и не знаю, по условию ли, или нет, все лучшие места, а я жмусь с войсками, как нищий. Разве русские люди свиньи, что должны терпеть всякую нужду? Что у них в руках, того мы касаться не можем, а защищать должны», — возмущался князь. Он не намерен был терпеть такого отношения и размещал войска там, где считал удобным.
Кроме того, венский двор намеревался взять переговоры с Турцией под свой контроль. Это резко осложняло ведение дел, так как турки не хотели поддерживать «негоциацию» с австрийцами. «Они в презрении у турков и ищут на счет наш опять вкрасться к ним в доверенность, — предупреждал князь. — Кауниц набирает уже кучу советников и над ними Кобурга, которого всякий писарь поведет за нос. Все их министры, бывшие в Царе Граде, боятся турков как огня и подлы перед ними до крайности. Цесарская система — себе удержать все, а нам, чтобы довольствоваться тем, что уже имеем, сиречь Крым… Притом есть у них двойной конец в рассуждении мира: когда им видится возможность, то они делают мир особо, а если представится затруднение, тут обще»98.
Князь считал, что совместные русско-австрийские переговоры с Портой привлекут множество европейских советников, а это — срыв подписания мирного трактата. Он предлагал действовать быстро и напрямую.
Поначалу переговорный процесс шел удачно. Верховный визирь Гассан-паша прислал Потемкину письмо с предложением мира, о чем князь известил императрицу 22 ноября". Через три дня в Яссы прибыли уполномоченные визиря, сообщившие, что Булгаков был отпущен с оказанием ему всех почестей по турецкому дипломатическому этикету100.
Екатерина питала большие надежды, что после «щегольской кампании», как корреспонденты называли военные действия 1789 года, удастся заключить мир. «Бог нам помощник и… турки более боятся орудия российского и наших полководцев, нежели цесарских, — писала она 25 ноября. — От всего сердца теперь желаю, чтоб Христос тебе помог заключить честный и полезный мир… Нельзя, чтоб твои знаменитые успехи не сделали впечатления глубокого в неприятельских умах и чтоб, чувствуя свое разстройство, не обратились скорее на нужное спасение остаточного, нежели на суетные обещания и внушения враждующих нам европейцев»101. Со своей стороны Потемкин заверял ее, что сделает все от него зависящее, чтобы вывести страну из войны. «Ежели бы я мог поднять на рамена тягости всех, охотно б я себя навьючил, и Вы бы увидели нового Атланта»102, - говорил он в письме 5 декабря.
В то же время князь предупреждал, что в самой Турции нет единства по вопросу о мире. Если визирь стремился к переговорам об окончательном прекращении войны, то султан был склонен внимать обещаниям прусских дипломатов о скорой финансовой и военной поддержке. «В Царе Граде ни об Аккермане, ни о Бендерах, да и о Белграде еще не знают», — сообщал Потемкин. Никто из турецких чиновников не решался доложить молодому султану о столь крупных поражениях, и Селим III пребывал в неведении, которое умело использовали европейские дипломаты. В результате султан настаивал на временном перемирии. «Как кажется, сие делается для выиграния времени и чтоб чернь успокоить»103, - заключал Григорий Александрович.
7 декабря Екатерина позволила князю действовать на переговорах, не согласовывая свои решения с австрийцами. Оказалось, что Иосиф II давно уже оговорил для себя подобное право, а теперь пытался отказать в нем союзнице. «Если негоциация откроется, то ты отнюдь не связан трактовать обще с цесарцами, — предупреждала императрица. — У нас давно договоренность в сем деле всякому стараться о себе и мириться, кто как лучше может. Я бы того и желала, чтоб не через французов и ни нерез кого сие дело происходило, но безпосредственно. Каунцова куча советников пусть остается у Кобурга, а до нас и до тебя им дела нет»104.
В ожидании приезда турецких дипломатов Потемкин обосновался в Яссах. Между тем турки повели себя крайне двусмысленно. С одной стороны, визирь уверял русскую сторону в миролюбивых намерениях Стамбула, с другой — в армии и среди чиновников, склонных к миру, были проведены казни. Об этом Потемкин известил Екатерину в письме 28 декабря105.
Изменение в настроении Турции произвели активные действия берлинского кабинета. 20 декабря Безбородко сообщил Семену Воронцову: «Открылись намерения короля прусского… Они предложили Порте оборонительный союз, гарантируя целость ее за Дунаем и полагая действовать, если бы мы перенесли оружие за помянутую реку. Начав же тогда действия, продолжать оные, покуда Порта предуспеет возвратить потерянные ею земли и сделает для себя полезный мир со включением в оном Польши и Швеции… Порта, получив в нынешнюю кампанию сильные удары, соглашается на сии постановления и публиковала набор войска и намерение султанское идти в поход». Безбородко признавал, что в подобных условиях вести переговоры практически невозможно. «Если бы только хотя до июня дали время потаенные неприятели наши, то мы бы успели принудить турков заключить мир», — сокрушается он.
Примечательно, что Безбородко излагал в письме к другу план кампании русских войск на следующий год, а также некоторые важные детали мирных переговоров. Все это были сведения секретного характера: «Князь Потемкин располагался пойти за Дунай целою армиею и, составя хороший кордон и частные за рекою поиски, между тем, в апреле и по крайней мере в начале мая, зачать действовать флотом, который уже теперь решительно лучше неприятельского: ибо он состоит в одном 80-пушечном и шести 66-пушечных и 9-ти 54-пушечных кораблях, в 12 фрегатах и в многочисленной флотилии, на которой одного регулярного войска до двадцати тысяч, кроме казачьих судов, поместится. С сею морскою силою под кайзер-флагом он отправится прямо к каналу (к Босфору. — О. Е.) а в то же время другая флотилия, приняв отряд войска из Кубанского корпуса на Тамани, пустится к азиатским берегам для диверсии… Мы стараемся и зимою о примирении, и хотя в рескрипте к вам занесены далекие кондиции, однако ж в инструкции, князю Потемкину данной, сокращены. Наш ультимат ограничивается в положении границ наших по реку Днестр, включая тут и Аккерман на другой его стороне, в случае же трудности, отступая и от Аккер-мана» 106.
К чему такие подробности? Ведь Воронцов находился во враждебной стране, которая оказывала давление на Россию. При малейшей утечке информации Лондон получал ценнейшие сведения. Александр Андреевич при всех своих талантах часто выбалтывал информацию то австрийцам, то французам и, как видим, совсем не берегся в отношении англичан.
Екатерина пребывала в состоянии мрачной решимости. 24 декабря Храповицкий записал ее слова: «Теперь мы в кризисе: или мир, или тройная война, т. е. с Пруссией»107.
