Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
— Неча глазеть. Ты бы пороховницу кожей обернул, все ж в воду полезешь, — строго произнес Иван, затягивая на себе пояс с саблей. С саблей казаки не расставались, даже когда переплывали реки: всякое может случиться.
Болотников окинул взглядом растянувшееся по отмели войско и первым потянул коня в реку.
— Смелей, Гнедко. В Дону купался, с Волгой братался, а ныне Скрытню спознай.
Вслед за Болотниковым полезли в реку Васюта Шестак, Мирон Нагиба, Устим Секира и Нечайка Бобыль. А вскоре по Скрытне поплыло и все казачье войско. Держась за конские гривы, повольники задорно покрикивали, подбадривая друг друга.
Чем дальше плыли казаки, тем все угрюмее и коварнее становилась Скрытая. Берега сузились, стали еще неприступней и круче; высоко в небо вздымались матерые сосны, заслоняя собой солнце и погружая реку в колдовской сумрак; начали попадаться и заверти. Закружило вместе с конем Устима Секиру.
— Водокруть, батька! — встревоженно выкрикнул казак, пытаясь выбраться из суводи. Но тщетно, даже лошадь не смогла выплыть на спокойное течение.
— Держись, друже! — воскликнул Болотников, отвязывая от седла аркан.
— Держусь, батько!
Иван, приподнимаясь из воды, метнул аркан Секире. Тот ловко поймал, намотал на правую руку, левой — цепко ухватился за гриву коня.
— Тяни, батько!
Болотников потянул. Побагровело лицо, вздулись жилы на шее — казалось, Секиру нечистые за ноги привязали; и все ж удалось вырвать казака из гибельной пучины.
— Спасибо, батько! — поблагодарил Секира и поплыл дале, а Болотников упредил воинство:
— Жмись к правому берегу, други! Средь реки закрути!
Казаки подались к берегу.
Посельник, заслышав шум, приподнялся в челне и очумело вытаращил глаза. Из-за поворота реки показались человечьи и лошадиные головы. Узкая Скрытня, казалось, кишела этими неожиданно выплывшими головами.
— Сгинь, нечистая! Пронеси! — испуганно окстился мужик. Но «нечистая» не сгинула, не исчезла в пучине, а все ближе и ближе подступала к челну. Мужик бросил снасть и налег на весла. Торопко причалил к берегу и бегом припустил к острожку. Миновав ворота, задрал голову на сторожевую башенку, но караульного не приметил.
«Никак, в избу отлучился», — покачал головой мужик и во всю прыть помчался к старцу Дорофею. Вбежав в избу, крикнул:
— Беда, Дорофей Ипатыч! Неведомые люди плывут!
— Как неведомые? Аль не разглядел? — заспешил из избы староста.
— Неведомые, Дорофей Ипатыч. Без челнов плывут.
— Как энто без челнов? — подивился староста. — Без челнов по рекам не плавают.
— Да ты сам глянь, батюшка!
Дорофей Ипатыч, тяжело опираясь на посох, вышел из ворот да так и ахнул:
— Да эко-то, осподи!.. Никак, воевать нас идут. Бей в сполох, Левонтий, подымай народ!
Левонтий кинулся к колокольне. Частый, тревожный набатный звон поплыл по Скрытне-реке. Из срубов выскакивали мужики, парни, подростки, вооруженные мечами, копьями, топорами и самострелами, и бежали к высоким стенам бревенчатого частокола. Вскоре все мужское население острожка стояло за бойницами.
Казаки же начали выбираться на берег.
— Вот те и сельцо! — изумился Гаруня, облачаясь в порты и рубаху. — Крепостицу вдвое подняли. Ай да мужики!.. А чего в сполох ударили, вражьи дети!
— За басурман нас приняли. А може, государевых людей стерегутся, — предположил Нагиба.
Болотников же внимательно окинул взглядом берег, усыпанный челнами. Остался доволен. «Дело гутарил Гаруня. Есть тут челны. Но мужики, видно, живут здесь с опаской. Ишь как встречают».
Облачившись в зипуны и кафтаны, казаки ступили к острожку, но ворота были накрепко заперты. За частоколом выжидательно застыли бородатые оружные мужики, тревожно поглядывая на пришельцев. Болотников снял шапку, поклонился.
— Здорово жили, православные! Пришли мы к вам с вольного Дона, пришли с миром и дружбой!
— Мы вас не ведаем. На Дону казаки разбоем промышляют. Ступайте вспять! — недружелюбно ответили с крепостицы.
— Худо же вы о нас наслышаны. На Дону мы не разбоем промышляли, а с погаными бились. Татар прогнали, а ноне вот на Волгу надумали сплавать.
— Ну и плывите с богом. Мы-то пошто понадобились?
— Помощь нужна, православные. Без челнов на Волгу не ходят. Продайте нам свои лодки!
— Самим надобны. Скрытия рыбой кормит. Не дадим челны! — закричали с крепостицы.
— А че их слухать, батько? — тихо проронил Степан Нетяга. — Вон они, лодки. Бери да плыви.
— Негоже так, Степан. С мужиками надо миром поладить, — не принял совета Нетяги Болотников и вновь стал увещевать посельников. — Выручайте, православные! Дадим деньги немалые!
— Нам деньги не надобны. Нивой, лесом да рекой живем!
«Однако вольно же тут осели мужики. Нет ни бояр, ни тиуна, ни изделья господского. Вот и не надобны им деньги», — с невольным одобрением подумал Иван.
— Выходит, и хлеб сеете? Да где ж поля ваши?
— Сеем, казак. Под ниву лес корчевали. Родит, слава богу. Так что обойдемся без вашей казны. Ступайте вспять!
— А кони, поди, вам надобны?
— Кони? — переспросили мужики. — Да ить лошаденки завсегда нужны. А что?
— Мы вам — коней, вы нам — челны. Ладно ли?
Мужики за частоколом примолкли, огрудили старосту.
— Лошаденок, вишь, предлагают, Дорофей Ипатыч, — оживился Левонтий.
— Без лошаденок нам туго, — молвил другой.
— А что как проманут? Казаки — людишки ненадежные, — усомнился Дорофей Ипатыч. — Впустим их в крепость — и без хлеба останемся. Да, чего доброго, и последни порты сымут. Каково?
— Вестимо, Ипатыч. Рисково эку ораву впущать. Как есть пограбят, всяки казаки на Дону водятся, — внимая старосте, поддакнули мужики.
Дорофей Ипатыч, разгладив пушистую серебряную бороду, вновь показался казакам.
— Мир не желает меняться. Ступайте с богом!
— Экой ты, Дорофей, зануда! — взорвался вдруг дед Гаруня. Он давно уже признал в старце своего бывшего тестя. — Нешто казаки тя изобидят?!
Дорофей Ипатыч опешил. И откуда только этот казак проведал его имя. А Гаруня, шагнув к самому частоколу, продолжал осерчало наседать:
— А когда Ермак приходил, хоть пальцем тронул вас? А не Ермак ли вас хлебом пожаловал? С чего ж ты на казака изобиделся, Дорофей?
Староста подался вперед, долго вприщур разглядывал разбушевавшегося казака, затем охнул:
— Ужель ты, презорник?
— Признал-таки… Ну, я — казак Иван Гаруня. Чего ж ты меня за тыном держишь? Примай зятька ненаглядного!
Донцы, ведая о любовных похождениях Гаруни, рассмеялись.
— Не по-людски, старче Дорофей, зятька с мечом встречать!
— Открывай ворота да хлеб-соль зятьку подавай!
Дорофей Ипатыч растерянно кашлянул в бороду, проворчал:
— Дубиной ему по загривку, греховоднику.
Болотников улыбнулся и вновь вступил в переговоры:
— Вот и сродник сыскался, старче. Уж ты прости его. Один у нас такой кочет на все войско.
Тут опять все грохнули; заухмылялись и мужики за частоколом, припомнившие лихого казака.
— Боле никто озоровать не станет. Давайте миром поладим. Мы ведь могли ваши челны и так взять, да не хотим. Знайте, православные, нет честней казака на белом свете, не желает он зла мужику-труднику. Берите наших коней! Пашите землю-матушку!.. А челны для вас — не велика потеря. Лесу-то — слава богу. Чай, не перевелись у вас плотники.
— Не перевелись, казак, — степенно кивнул староста и обратился к миру — Впущать ли войско, мужики?
— Впущай, Дорофей Ипатыч. Кажись, не обидят, — согласился мир.
Дарья, с трудом признавшая мужа, запричитала:
— Где ж ты столь налетий пропадал, батюшка? Где ж ноги тебя носили?… Постарел-то как, повысох. Вон уж седенький весь.
— Да и ты ноне не красна девка, — оглядывая расплывшуюся бабу, вздохнул Гаруня.
— И кудриночки-то побелели да поредели, — сердобольно охала Дарья.
— Голову чешет не гребень, а время. Так-то, баба.
В избу ввалился высокий русокудрый детина в домотканом кафтане. Застыл у порога.
— Кланяйся тятеньке родному, — приказала Дарья.
Детина земно поклонился.
— Здравствуй, батеня.
У Гаруни — очи на лоб, опешил, будто кол проглотил.
— Нешто сынко? — выдохнул он.
— Сын, батеня, — потупился детина.
Старый казак плюхнулся на лавку и во все глаза уставился на бравого красивого парня.
— Обличьем-то в тебя выдался. Вон и кудри отцовские, и очи синие, — молвила Дарья.
— И впрямь мой сынко, — возрадовался Гаруня, и слезы умиления потекли из глаз сроду не плакавшего казака. Поднялся он и крепко прижал детину к своей груди. Долго обнимал, целовал, тормошил, ходил вокруг и все ликовал, любуясь своим неожиданным сыном. — А как же нарекли тебя?
