Сергей Максимов - След грифона
– У клада два родителя. Отец – достаток. Мать – нужда, – почему-то вспомнил Суровцев слова Тимофея Прокопьевича Кураева.
– Как точно сказано! Что значит – русский язык! Кто это сказал? – живо заинтересовался цитатой барон.
– Один сибирский купец.
– Знал, что говорил, – улыбаясь, подтвердил Степанов. – Не скрою, меня радует, что советская разведка отследила мою скромную роль в разгроме белогвардейского подполья, которое закономерно стало слепым орудием по дальнейшему разрушению России. Я также удовлетворен, что русская разведка и контрразведка прочла в моих действиях подсказку по ликвидации Троцкого, Савинкова, Рейли, Коновальца и других. Как это ни горько осознавать, но русская революция вытолкнула на поверхность мира и вершины власти таких подлецов, что на их фоне даже Сталин выглядит фигурой достойной.
– Выбирать не приходится, – согласился барон Маннергейм.
– Что ж, – прикуривая очередную сигару, заявил Степанов. – Как говорится, вскроем карты, господа! Санкция на осуществление моей миссии получена мной лично из уст президента Соединенных Штатов Франклина Делано Рузвельта. Начавшаяся два года назад война приобрела характер новой мировой войны. Из последних горячих новостей: советские и британские войска вошли в Иран. Свершилось это по предварительной договоренности или же независимо друг от друга, я пока не знаю. Но это случилось!
Суровцев был поражен.
– Да-да, Сергей Георгиевич. Вы не ослышались, – продолжал Степанов. – В то время, когда на карту поставлена судьба Москвы, несколько советских армий вошли в Иран. Вероятно, в самые ближайшие дни телеграфные агентства всего мира сообщат результаты этого странного персидского похода. Любопытно будет узнать, что по этому поводу сообщит ТАСС. Хотя его может и не быть, такого сообщения. Прежний свой персидский поход большевики умолчали. Так или иначе, но антигитлеровская коалиция вызревает сама собой. Со стороны Сталина есть в этом событии не только угроза и предупреждение Гитлеру, но и демонстрация уверенности в победе на главном фронте. Что касается Финляндии, Карл, – Степанов взглянул на Маннергейма, – то чаяния финнов о нейтральной и независимой Финляндии находят самое серьезное понимание в политических и деловых кругах Америки и Англии. Надо полагать, Сталину придется с этим считаться. В связи со всем изложенным речи о возможных переговорах СССР и Германии не может даже вестись. Тем более при посредничестве Финляндии. Будущие союзники России не поймут такого двурушничества.
– Александр Николаевич, нужно ли говорить, сколько раз за последние годы встречи с вами, кроме простой человеческой радости, приносили огромную пользу моей стране! Благодарю вас!
– Самое странное и поразительное в нашем случае – это то, что мы по-прежнему служим России! – ответил в свой черед Степанов. – И нужно сказать, что никто нас это делать особенно не просил. Тем более не принуждал.
– Человек не может отказаться от своего прошлого. Тем более не откажется от него, если ему не за что себя в этом прошлом упрекнуть, – подвел черту в разговоре Маннергейм.
– Позвольте откланяться. Вам есть о чем поговорить наедине, господа. Честь имею!
После ухода Маннергейма Степанов и Суровцев некоторое время сидели молча. Затянувшееся молчание нарушил Александр Николаевич:
– А я в отличие от барона себя упрекаю. И вы, Сережа, одна из самых горьких причин этих самоупреков. Так или иначе, но я по своему разумению управлял вашей судьбой. Теперь, надо сказать, я не уверен в том, что поступал правильно.
– Ну, это вы напрасно, ваше превосходительство, – улыбаясь, парировал Суровцев. – Если вы и влияли на мою судьбу, то были отнюдь не вершителем ее. Скорее вы были орудием Божьего промысла. И, что касаемо меня, простой народ в таких случаях как говорил, так и продолжает говорить при советской власти: «Грех – жаловаться».
Ощущение прилива сил после прошедшего дня рождения вновь накрыло Суровцева.
– Четыре года советской тюрьмы, Александр Николаевич, – вещь неописуемая! Сколько раз за это время возникала мысль наложить на себя руки, и сказать не могу. Точно сам черт под руку толкал! Издевались жутко. Постоянный мордобой – это сопутствующая обыденность. А вот допросы с пристрастием, скажу вам, это – ужас непередаваемый! Как меня выручала моя восприимчивость боли – и сказать не могу! Людей, подобных мне, оказывается, не так уж мало. От одного разговорчивого следователя слышал, что у них есть даже своеобразная классификация допрашиваемых. Есть «бойцы» – люди, склонные к оказанию сопротивления, как правило, из военных. Есть «ораторы» – те, кто орет и грозит высокими своими связями. Есть «собеседники» – это представители интеллигенции. Есть еще «беляки», бывшие белогвардейцы, – это моя категория. И «незабудки» – люди болезненные или со слабой волей. Я под эту категорию так же, неожиданно для них, подходил. Есть еще «доходяги» – это те, про которых в народе говорят «не жилец». Доходяги – материал отработанный. Понятно, что это условно, но удобно. «Бойцов», как правило, калечат, чтобы сломить физически. Любят раздевать догола перед допросом. «Ораторов» методично и изощренно бьют. Впрочем, бьют и пытают всех. Только по-разному. «Собеседников», пожалуй, меньше других. А «незабудок» пытать бессмысленно – могут умереть во время допроса. Меня, как «беляка», надо и можно, по их разумению, бить как «бойца». Затем, особо не допрашивая, расстрелять. Но, теряя сознание от боли, я становился «незабудкой». Вот они и маялись со мной. В тюрьме у меня впервые за всю жизнь возникло желание самому расстреливать. Доходило до того, что сатанел, кляня себя! «Нужно было вешать их и стрелять во время Гражданской войны всех без разбора!» – даже так думалось. Во время заключения я стал белогвардейцем больше, чем был им в Гражданскую войну. Потом я понял, что могу расправиться со многими из своих мучителей их методами. Даже более изощренно. Они и предположить не могли, что речь о золоте многим из них будет стоить жизни. Мало того, незадачливый следователь тащил с собой в иной мир и свое начальство. Это в конечном результате и вывело меня на верхние этажи чекистской иерархии. Кажется, только тут-то и поняли, кто я, собственно, такой. Желания расстреливать своих мучителей у меня, как это было раньше, теперь нет. Я своим врагам отомстил простым фактом своего существования. Тем, что, несмотря ни на что, выжил. Но облегчения это мне не принесло.
– Я прошу у вас прощения за все те беды, которые вольно и невольно я вам причинил, – с тяжелым вздохом произнес Степанов.
Голос генерала дрогнул. Справившись с собой, он продолжил:
– Сейчас все другое золото, спасенное нами от большевиков, а также банковские счета замыкаются на мне и Елене Николаевне. А я уже не молод. Много средств находится в обороте. И это золото новой России. Большевизм не вечен, но в отличие от наших эмигрантских кликуш я не предрекаю его скорую гибель. Фигура Сталина оказалась значительнее, чем думалось раньше. Поживи Ленин чуть больше, и советская власть развалилась бы сама собой. Сталин, к сожалению, оказался не менее циничным, но гораздо более прагматичным. Среди западных политиков есть даже такое мнение, что следует помогать Сталину из тех соображений, что он неминуемо доведет коммунистические идеи до абсурда. И чем больше помогать, тем быстрее наступит развязка. Так или иначе, но в отличие от меня вы имеете шансы увидеть это.
– Так или иначе, мы с вами не большевики-ленинцы, чтобы желать поражения своему Отечеству!
– Все так, но вы вольны поступить, как считаете возможным для себя. Остаться в Финляндии или вернуться... А сейчас слушайте. Запоминайте. В конце концов – принимайте решение.
* * *Как это не раз бывало прежде, во время очередного поручения или приказа Суровцев весь превратился в слух. Помня о необычайной памяти своего бывшего подчиненного, Степанов точно берег эту память. Чтобы не перегружать Сергея Георгиевича ненужными деталями, он всегда готовился к отдаче таких приказов и поручений. Он выдавал их тезисами:
– Вальтер сообщает, что немецкое вторжение в Россию строится на плане «молниеносной войны» – блицкрига. Из проведенных накануне немецким Генеральным штабом «стратегических игр» следует, что немцы могут нанести нам поражение только в том случае, если война продлится два или три месяца. Если в течение этого времени они не овладеют Ленинградом, Москвой, Киевом, Донбассом, Северным Кавказом и обязательно Баку с его нефтью, немецкое вторжение обречено на провал. Это первое и главное, – точно отметил абзацем свою речь Степанов.
Подождав, когда все сказанное усвоится Суровцевым, он продолжил:
– Огромное количество танков и моторизованных соединений, необходимых для блицкрига, может действовать лишь на территории с хорошо развитой сетью дорог. Наша двойная вековая беда – дураки и дороги – второй своей составляющей необычайно раздражает агрессора. Для затяжной войны у немцев нет резерва топлива, особенно для судов германского флота, и в частности для подводных лодок.
