Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
Не лучше обстояло дело и в других областях жизнедеятельности, второстепенных в понимании настоящего римлянина.
Он много изучал человеческую мудрость и немало написал сам, однако все уничтожил, когда понял, что его окружают совсем не те люди, к каким он адресовывал свои труды.
Долгое время его семья представлялась соотечественникам идеально благополучной. Но, достигнув в совместной жизни душевного и физического комфорта, они с Эмилией не дали друг другу счастья. Со временем это выразилось в отчуждении и взаимном отдалении, а напоследок выплеснулось наружу нелепым, безобразным фарсом с рабыней-любовницей. Публий не оправдывал своего поведения в постигшей их семью неприглядной истории, и особенно укорял себя за то, что не распознал фальши в чувствах Береники, ибо искренняя любовь была бы достойна жертв. Но роль, которую при этом сыграла жена, его просто ужасала. Он с отвращением думал о многих годах, проведенных рядом с Эмилией, казавшейся ему теперь неким омерзительно-скользким ядовитым существом, вроде Медузы Горгоны. Так же, как измена народа запачкала все его деяния, направленные на благо государства, предательство Эмилии отравило всю его личную жизнь.
Правда, чуть позже Сципион снял часть вины с Эмилии и переложил эту часть на себя. Он понял, что в свое время не дал жене ярких чувств и тем самым низвел ее жизнь из объемного пространства эмоций и образов в плоскость расчетливости, превратил ее в сухое рассудочное существо, которое теперь и рассудило, сколь выгодно спутать ненужного мужа связью с рабыней. Так, в очередной раз Публий был наказан за совершенную в молодости подмену истинной любви обыкновенной симпатией.
У Сципиона было четверо детей. Однако болезнь одного из сыновей и легкомыслие другого сводили на нет надежда на их будущее. Оставались дочери, но могли ли они вытянуть Рим из пучины порока, куда тот плюхнулся с радости от громких побед? Такое дело не для женщин. Представляя участь своих детей в деградирующем обществе, Публий испытывал гораздо большую боль, чем от собственных душевных ран. Подобные раздумья погружали его в глубокий транс. Он словно прозревал грядущую катастрофу, когда его внуки возглавят противоположные партии и уничтожат друг друга в зловещей увертюре столетней гражданской войны, после чего род Сципиона прекратит свое существование, и кровь Сципиона иссякнет в теле Рима.
Итак, Публий оказался один на один с черной пустотой. Память не снабдила его нравственным оружием для предстоящей борьбы. Пройдя грандиозный путь, преодолев самые грозные пропасти и покорив самые высокие вершины своего века, Сципион перед лицом смерти не мог оглянуться назад, чтобы усладить взор достигнутыми свершениями, так как за его спиною произошел гигантский нравственный оползень, похоронивший под собою плоды его усилий во всех сегментах сферы жизни. Оставалось только одно: смотреть вперед, а впереди зияла кромешная тьма небытия.
Помимо всех этих бед, которые черной тучей зрели над головою Сципиона многие годы, а теперь разом обрушились на него истребительным градом несчастий, инцидент с Береникой нежданно взвалил на его сознание неподъемную глыбу вопроса о рабстве. Прежде бывало, что Сципион жалел рабов, иногда презирал, но чаще относился к ним с безразличием. Рабство всегда казалось ему неизбежным социальным злом, точнее, необходимым компромиссом со злом, и он не тяготился осмыслением или оценкой этого компромисса, будучи занятым проблемами куда более насущными, в его представлении. Но вот рабыня Береника сумела вызвать в нем человеческое чувство и через него — внушить человеческое отношение к себе, а потом между ними разверзлась пропасть рабства, и он, наконец-то, увидел это бездонное зло, которое не замечал пятьдесят лет. Разум Публия едва не помутился от представшего ему зрелища, и его мировоззрение пошатнулось, дав трещину в самой своей основе.
Античная цивилизация взросла пышным цветом на почве рабства. Людьми считались только граждане, они были умны, образованны и человечны в отношении друг к другу, они были прекрасны, как луговые растения, но рабы являлись лишь почвой. Наверху сияло солнце, кипела жизнь, но ее корни уходили в человеческий перегной и питались соками попранной жизни, заточенной в царство теней.
Конечно же, Сципион не мог разрешить этот вопрос, как не могли его решить и последующие поколения, потому что всегда существовал класс людей, которому рабство было выгодно, и эта выгода тушила светоч знания, чтобы держать рабов во тьме. Множество раз в дальнейшие века различные цивилизации заявляли об упразднении рабства, а на деле воспроизводили его в иных, более изощренных формах, провозглашали всеобщую свободу, тогда как всего лишь подсвечивали подземное царство лживым, как лунные блики, лицемерием и яростно душили ростки солнечной свободы. Сколь постыдны новые цепи рабства, изобретенные человечеством, которыми люди сковывают самих себя в непостижимой страсти к самоуничижению, а в конечном итоге и к самоуничтожению!
Размышления о рабстве привели только к тому, что Сципион, прежде веривший, что шел в жизни верным путем и потерпел неудачу только из-за людской низости, характерной для эпохи упадка цивилизации, теперь усомнился в самой целесообразности выбранного курса, и эти сомнения сотрясали его мозг, создавая в нем хаос. В результате, его пессимизм стал еще глубже.
Несколько дней после отъезда Эмилии Сципион бродил вдоль стены, ограничивающей его последнее земное пространство, и упрямо глядел перед собою, ничего не видя. Напряженье внутренней борьбы поглотило все ресурсы его организма и на восприятие внешнего мира сил уже не было. Но однажды он вдруг спохватился, что совсем забыл о своих новых, бессловесных и тем не менее очень общительных друзьях. А ведь ему теперь требовались именно такие друзья: простые, естественные и не помышляющие о предательстве.
Он тут же выпустил на поляну длинноухое братство, которое, впрочем, скоро перестало быть братством, перессорилось и повело борьбу за самоутверждение и захват территории. Каждый из самцов норовил поставить ароматную метку на характерных точках рельефа, игнорируя при этом права конкурентов. Естественно, такая политика незамедлительно привела к инцидентам, каковые, множась, логично переросли в войну. Как и во всякой войне, здесь проявили себя мужество, смекалка, благородство в обращении с побежденными, а также обнаружились трусость, коварство и подлость.
Однако сегодня это занятное зрелище не вызвало у Публия энтузиазма. «Только денег им не хватает, чтобы опуститься до уровня людей», — подвел он итог пессимистическому впечатлению от увиденного. Вдобавок ко всему, его любимец приболел и не ввязывался в потасовки. Порядок навести было некому, и некоторые лопоухие типчики, которые обычно испуганно пластались на земле, едва завидя вздернутый хвост кроличьего принцепса, теперь совсем распоясались и драли пух со всех подряд. Но главное все же было не в этом. Публию не хватало второй пары глаз, которая наблюдала бы за потешной картиной, не хватало пары ушей, которые внимали бы его замечаниям, не хватало восклицающих уст, ему не хватало человека. С тоскою он вспоминал о Беренике. Она даже в качестве пассивной зрительницы придавала значение всей забаве, а уж если увлекалась кроличьим состязанием, то превращала его в представление, не уступающее играм в Большом цирке.
Публий разогнал озверевших, как плебс во время раздачи угощений, животных по их норам. С этого дня он утратил к ним интерес, ибо всякий раз при попытке общения с животными убеждался, что ему для этого не хватает человека.
В дальнейшем Публий налег на земледельческие работы, столь благотворно отражавшиеся на его состоянии физического и духовного здоровья два-три месяца назад. Однако нынешний результат оказался таким же, как и в попытке возобновления общения с компанией ушастых и парнокопытных существ. На любом орудии труда, которое он брал в руки, неподъемной гирей висела апатия. Вся эта деятельность потеряла для него смысл и потому была непосильна. Физический труд уже не радовал Публия, как и умственный. Не интересовали его более и деревенские пейзажи, ранее придававшие сельским работам романтическую окраску. Лес, поля, река, горы вдали и даже вечнозеленый поливной сад, орошаемый из огромного подземного водохранилища, теперь не содержали красоты для его взора, поскольку оказались лишенными человеческого наполнения.
Стремясь уйти от людей, он пытался слиться с природой, но как выяснилось, природа для человека — это в первую очередь другие люди. В условиях одиночества, не только физического, но и духовного, его эмоции замыкались в нем самом, и их судьба была подобна участи родника, прозрачные струи которого, попадая в стоячую воду, зеленеют и гниют. А для того, чтобы чувства, впечатления, мысли жили, они должны двигаться, как и все живое, то есть необходим их поток, направленный к другим людям, нужно общение.
