Памела Сарджент - Повелитель Вселенной
Цуцай тихо засмеялся.
— Если бы я этого не сделал, мои кости валялись бы где-нибудь у меня на родине теперь, и мой народ сродни вашему — война не так уж и неведома нам.
— Ты этим не гордишься.
— Некоторые из нас не гордятся. Мы научились этому у китайцев — сражаться и все же скорбеть по поводу последствий войны.
Она сказала:
— Мой муж ничего не знает, кроме войны.
— И все же ему теперь приходится править, а правителю нужна не только сила, хотя она — одно из орудий правления. — Он отхлебнул чай. — Когда меня привели к хану, я увидел, что он почитает ученых людей, если даже не очень разбирается в их знаниях… простите меня за такое высказывание. Его природа сделала из него завоевателя, и пойти против этого он не может, но по природе же он не только воин. Он еще и пытлив. Разве не поэтому он послал за Учителем?
— Он послал за ним, потому что хотел жить вечно.
— А разве желание знать ответы на вопросы не требует много времени? Учитель не может дать ему его, но если хан узнает, как использовать завоевания, а не просто грабить, то этого будет достаточно. Если бы в его окружении не было людей, которые пробуждали бы в нем жажду познания мудрости, его натура воина подавила бы все другие склонности.
— Я всегда ненавидела войну. — Ей не следовало бы говорить это, но киданец каким-то образом устранил внутренние преграды. — Я жена величайшего из воинов, и все же я жажду, чтобы мир не знал войны.
Она овладела собой. Две рабыни, которых она привезла с собой, слабо знали монгольский язык, и мальчик киданьца тоже, видимо, понимал мало, но она и так сказала уже слишком много.
— Это не тот мир, о котором вы мечтаете, — ласково сказал Цуцай. — Нам приходится жить в мире таком, каков он есть. Он не дает возможности уйти от войны человеку, который окружен теми, кто владеет миром. И на самом деле это было бы против природы вещей.
Он смотрел мимо нее.
— Если бы хан жил в древние времена, когда люди ничего не знали о войне, он бы, наверно, служил своей природе, жаждущей познания, пускал бы во вселенную вместо стрел вопросы, но он живет не в том мире. Вы хотите, чтобы все было по-другому, госпожа, и страдаете, потому что не можете изменить мир. Я принимаю его таким, каков он есть, и делаю то, что могу, с тем, что мне дано. Я говорю себе, что многие здесь и в Китае могут жить и сохранять созданное ими, так как великий хан прислушивается ко мне. Учитель сам говорит нам, что в приятии сущего обретается покой.
Руки его дрожали, он поставил чашку. Что бы он ни говорил, покоя он не обрел. Она уловила муку в его черных глазах, которые мгновенно прояснились.
— Я не могу принять это, — сказала она. — Я ничего не могу поделать с этим, но принять никогда не смогу.
— Когда налетает гроза, — сказал он, — человек должен бежать в свой шатер или прикрыться. Стоять столбом во время грозы значит только привлечь гром с Неба. Грозы проходят, почтенная госпожа. — Он наклонился к ней. — Мне кажется, вы пришли сюда не только за тем, чтобы попросить поискать учителя для вашего внука. Наверно, вы хотели также набраться у меня мудрости, а я не могу помочь вам.
— Ошибаетесь, ученый канцлер. Вы мудры, а я дура. — Хулан встала. — Вы тратите мудрость на настолько невежественную женщину, что ей остается лишь желать невозможного и скорбеть по поводу деяний человеческих.
113
Когда перестал падать снег и влажная земля покрылась зеленью, хан приготовился покинуть окрестности Самарканда. Кибитки и телеги были связаны друг с другом, лошади, скот и овцы собраны пастухами. Хан и Тулуй поехали во главе армии, а следом женщины в своих кибитках, стада. Влекомые волами платформы с установленными на них шатрами ехали за стадами, замыкали шествие арьергард и тысячи пеших рабов.
Хулан ехала в одной из первых кибиток. Впереди ехали в строю верховые. Кони, кони — до самого горизонта. Туги и знамена колыхались над тучами пыли.
Вскоре они прибыли в деревню, где миндальные и персиковые деревья у арыка были в цвету. Хулан услышала высокий, пронзительный вопль, а потом увидела толпу женщин и детей, стоявших у дороги. Головы женщин были покрыты тонкими красными и черными платками. Некоторые воздевали руки к Небу, причитая, а другие, стоя на коленях, прижимались лбами к земле. Женщины были из хозяйства шаха Мухаммада. Хан приказал доставить их сюда, чтобы они оплакали погибшую империю и присоединились к другим пленным. Они визжали от отчаяния перед проезжавшими воинами, оплакивая страну, которую они больше никогда не увидят.
Монголы продвигались медленно, часто останавливаясь. Вечером животных накормили и подоили, зажглись лагерные костры, и люди уснули в кибитках и полевых палатках. Хулан часто снилась родина, которую она оставила года четыре тому назад, мирная страна. Через три дня после начала путешествия их заставила остановиться сильная буря. Когда она прошла, земля была усеяна телами овец, коров и людей, замерзших от холода. Мужчины и женщины разожгли костры, чтобы оттаять туши и разделать их, дабы мясо не пропало. Тела солдат, которые никогда больше не увидят родины, забросали камнями, а трупы рабов оставили там, где они валялись.
Армия подошла к Сыр-Дарье и переправилась через нее по мосту из лодок, а потом двигалась вперед, пока не добралась до долины под большим плато. Там у речки был сделан привал. Для хана снова установили балдахин, и в Самарканд были посланы конники за Чан-чинем.
Хулан смотрела на балдахин, возвышавшийся на севере. Кроме людей, охранявших его, никого не было видно. Хан выехал поохотиться, несмотря на неодобрение монаха. Ходили слухи, что Учителю не терпится уехать в Китай, но Тэмуджин все задерживает его, настаивая на том, чтобы он остался, пока погода не улучшится, прося подождать, пока не приедут из Бухары Чагадай и Тулуй со своими людьми.
Большой шатер Хулан и ее повозки по-прежнему стояли к востоку от ханских, но притворство ее мужа теперь мало кого обманывало. Она была в опале. Другие его женщины говорили об этом открыто, хотя и не в лицо ей. Он ходил в их шатры, как и прежде, но не к Хулан.
Долина была покрыта юртами и кибитками, простиравшимися до подножия гор на востоке и на юге, по берегам реки. Городу из юрт предстояло перекочевать на новые пастбища, пока не окотились овцы и не ожеребились кобылы. Наверно, ее муж в конце концов разрешит уехать Чан-чиню и его ученикам. Хан ждал, когда к нему присоединится Джучи, но старший сын передал тщательно составленное послание, в котором, по словам Кулгана, говорилось, что он останется на землях севернее Хорезма, на пастбищах, которые обещал ему отец, и удержит их для хана. Тэмуджин мог бы приказать ему вернуться, но, кажется, согласился оставить Джучи там, где он был.
Ей бросилась в глаза туча пыли на востоке. К стану ехали всадники. Среди них был ее муж, она не хотела, чтобы он увидел ее. Хулан повернулась, прошла мимо женщин, работавших за ткацким станком, и поднялась по ступенькам в шатер.
В тот вечер к ней в шатер пришел Кулган. Хулан начала ненавидеть его посещения. Он обычно приходил с товарищами, которые крепко пили и рассказывали о своих кровавых подвигах.
На этот раз Кулган было один. Он щипал Зулейку за щеки, пока она не заплакала, потом двинулся к тахте, на которой сидела Хулан. Рабыня принесла ему вина и вареную дичь, он ел молча.
— Твой отец охотился сегодня недолго, — сказала Хулан.
Он взглянул на нее широко раскрытыми глазами. Такого боязливого взгляда у него она не видела давно. Она тронула его за щеку. Он прижал ладонь к ее руке и ласково оттолкнул.
— Отец получил сегодня предупреждение, — сказал Кулган. — Это слова Учителя.
— Предупреждение?
— Когда мы охотились в предгорьях, — сказал он, — отец ранил вепря. Он погнался за зверем, мы — следом, а потом конь сбросил отца. Не успели мы подскакать, как вепрь набросился на него и вдруг остановился. — Он сглотнул слюну от волнения. — Если бы не это, мы бы не успели, и зверь располосовал бы его. Мы подвели отцу другую лошадь, а вепрь все стоял, пока мы не уехали.
Кулган глотнул вина.
— Зверя остановило Небо, — продолжал он. — Так сказал Учитель, когда отец рассказал ему об этом случае. Он сказал, что это было предупреждение, что для Неба всякая жизнь ценна, что несправедливо отцу отнимать жизнь у вепря, как и вепрю у отца. Он посоветовал ему не охотиться в его преклонных летах.
— Он мог бы также посоветовать, чтобы хан не дышал, — проговорила Хулан, — или не воевал.
— Отец сказал, что это хороший совет. Он объяснил Учителю, что мы охотимся с детства и не можем легко расстаться с этой привычкой, но заметил при этом, что последует его совету. — Он коснулся ее руки. — Мама, когда я увидел его там, беспомощного в то мгновенье, я испугался. Я никогда не был в таком ужасе, даже когда меня ранили и я думал, что умру. Я не могу представить себе мир без него.
