Антония Байетт - Детская книга
— Майор Кейн. Можно вас на два слова?
Они отошли на край сборища, в темноту.
— Я только что получил весточку от Баркера Туми. Он рыбак, удит в Дандженессе. Он поймал ботинок. Похоже, тот недолго пробыл в воде. Баркер думает, что это ботинок мистера Фладда. Он считает, что кто-нибудь должен посмотреть.
— Что вы хотите сказать, мистер Моллет?
— Я обеспокоен отсутствием — уже довольно длительным — мистера Фладда.
— Его родные и друзья, по-видимому, не слишком обеспокоены.
— Это верно. Он действительно часто уходит из дома, не сказав ни слова, иногда на несколько недель.
— И вы считаете, у вас есть основания полагать, что нынешний случай чем-то отличается?
— Майор Кейн, я не католик. Я англиканин либерального толка. В нашей Церкви не принята исповедь. Она не является одним из признаваемых таинств. Но люди рассказывают мне всякое. И рассчитывают на мое молчание. Я считаю своим долгом выслушать человека. И сохранить услышанное в тайне.
— Зачем вы мне все это говорите?
— Я боюсь, что Бенедикт Фладд мертв. Я боюсь, что он вошел в море — там, в Дандженессе, где глубоко и сильные течения.
— И у вас есть на то конкретные причины?
— Он пришел ко мне… сразу после своей лекции в лагере. Сказал, что собирается покончить с собой. Я должен добавить: он и до того неоднократно выражал такие намерения.
— Вы хотите сказать, что он исповедовался вам в…
— У него была привычка открывать мне… хорошо, что не слишком часто… разные вещи о себе, о своей прошлой жизни… о своей жизни… Майор Кейн, я мало сведущ в мирских делах. Я полагаю, что с профессиональной точки зрения ничто человеческое меня удивлять не должно. Я знаю, что мне не следовало бы об этом рассказывать. Я должен был бы хранить молчание. Но он рассказывал мне все это… рассказывал мне… не затем, чтобы я мог предложить ему прощение Церкви… но чтобы меня ранить. Я даже не знаю, правда ли то, что он рассказывал. Я только знаю, что мне было вредно даже слушать его рассказы. И что он именно на это и рассчитывал. Простите меня. Я не в себе. Я действительно думаю, что он мертв. Но все, что у нас есть, — один ботинок.
— Я собираюсь жениться на Имогене, дочери Бенедикта, — сказал Проспер Кейн. — Так что для меня это, можно сказать, семейное дело.
Лицо Фрэнка задергалось, как будто он вот-вот расплачется.
— Я знаю Фладда много лет, — продолжал Кейн. — Меня уже не удивить никакими его речами или поступками. Вы хороший человек, великодушный, вы выполнили свой долг — в том числе и тем, что известили меня. Пойдемте поговорим с этим рыбаком.
Они шли пешком в последнем свете быстро сгущающихся сумерек. Прошли мимо гарнизона в Лидде, через болото Денге, затем — по голым, покрытым галькой берегам Дандженесса, обогнули Ямные озера, где птицы как раз устраивались на ночь на островках. Эта каменистая земля с переменчивой линией берега поддерживала жизнь хутора из проконопаченных деревянных домиков — по большей части черных, как сажа. Кое-где перед домиками лежали на берегу лодки, некоторые — с любопытным набором лебедок и блоков. В окошках уже засветились лампы. Фрэнк и сам взял с собой фонарь «летучая мышь», но пока в нем не было необходимости. Они дошли до маяка, окрашенного черными и белыми полосами. Яркий луч зеркального керосинового прожектора обшаривал темноту. Фрэнк сказал, что Баркер Туми не может уйти от удочек; потому он послал Мика. Они с хрустом прошли по бледной, светлее неба, гальке к высокому галечному берегу, на котором сидели рыбаки — черные, как у игроков в гольф, силуэты вырисовывались на небе; рядом с табуретками в ожидании полной темноты стояли фонари. И Кейн, и Моллет были в хорошей форме и легко взбежали на гряду, окунувшись в морской воздух, полный соли и шороха надвигающегося прилива, который бросал на берег волну за волной и всасывал обратно, перемалывая и неустанно перемешивая камни. Леска дрожала на фоне сливочных языков набегающего прибоя, натягивалась, капая соленой влагой.
— Вот Баркер, — сказал Моллет.
Они вгляделись, чтобы понять, что он тянет на берег: не человеческое тело и не рукотворная вещь, но живая рыба гневно выгибалась и билась на крючке. Баркер Туми перехватил рыбу рукой и умело прикончил, свернув хребет.
— Мистер Моллет, — сказал он. — Добрый вечер.
Он был обветренный и промасленный, чем отчасти напоминал тот самый ботинок, который он тут же вытащил из-под мешочков с наживкой. Баркер был в промасленной зюйдвестке и куртке с поднятым воротом.
— Я, надо думать, видал его о прошлой неделе кой на ком, — сказал он. И перевернул ботинок. С него капала вода. Шнурки были все еще завязаны. Поношенный ботинок когда-то был дорогим. Язык болтался.
— Думаю, да, — сказал Моллет.
Кейн взял ботинок и повертел его в руках.
— Я тоже так думаю, — сказал он. — Помоги нам Господь, у него глина в пистонах и под языком. И его не чистили как следует — он весь потрескался. Я думаю, мы знаем, чей это ботинок. Мистер Туми, вы больше ничего не находили?
— Нет, и, скорей всего, не найду. Тут поток ужасно сильный. Утянет все что хошь — человека — в глубину и прочь от берега, и по-быстрому вокруг Несса. И искать без толку, все одно не угадаешь, где.
— Если это всплыло, то, может быть, и что-нибудь другое всплывет, — сказал Проспер. — Попросите, пожалуйста, своих друзей приглядываться.
Он взял мокрый ботинок, вознаградил рыбака, и они с Фрэнком отправились обратно в Пэрчейз-хауз. Небо над Ла-Маншем все темнело. Цвет пены на волнах, бьющихся о берег, не поддавался описанию — знаешь, что она белая, но это призрак белого, сам свет с просеянным в него серебром и темная тяга засасывающей воды.
— Прямо стоит перед глазами, — сказал Фрэнк. — Он вот так взял и вошел в воду. Он знал, что она с ним сделает, как подхватит.
Они шли обратно мимо рыбацких хижин. Остановились, пока Фрэнк зажигал лампу. На иссиня-черном небе появились бледные звезды. Внезапный луч фонаря осветил что-то вроде бельевой веревки: оно тянулось от стрехи одной из хижин к топу мачты, с которой свисал узкий вымпел с крестом святого Георгия.
— Что это? — произнес Проспер.
«Это» было истерзанное, мятое, измочаленное. Мокрая, вся в пятнах тряпка оказалась халатом-мантией, в которой Бенедикт Фладд выходил читать лекцию. Обломки кораблекрушения, возвращенные морем.
— Мистер Моллет, — сказал Кейн, пока они медленно шли в Пэрчейз-хауз, неся сверток в коричневой бумаге. — Мистер Моллет… возможно, это преждевременно… хотя, я думаю, мы оба знаем, что это не так. Если мой старый друг покончил с собой, то, может быть, тело еще найдется. Он выбрал самое удачное место для полного и окончательного исчезновения. Неопределенность будет страшным мучением для его жены и дочерей. Очень страшным. Теперь я тоже поведаю вам свои личные скорби. Я хочу жениться на мисс Фладд как можно скорее — то, что случилось, одновременно усилило мое желание и затруднило его исполнение. Я не знаю, какой срок траура приличен, если тело не найдено. Но я знаю, что родным Фладда будет гораздо легче, если у меня появится законное право о них заботиться. Мистер Моллет, я хочу, чтобы вы нас обвенчали. Тихо, но не тайно. С цветами в церкви, с достойным угощением. Как вы думаете — когда это можно будет сделать?
— Если… если ничего не выбросит на берег… если он вдруг не появится на дорожке, ведущей к дому… может быть, через месяц?
Они ускорили шаг.
— И последняя просьба. Мистер Моллет, вы согласитесь никому ничего не говорить, пока не остынет печь и не закончится праздник? Ведь у нас все равно ничего нет, кроме сомнений, подозрений, неопределенности. Подождав, мы, возможно, дождемся определенности. А если и не дождемся, сама неопределенность станет… более определенной… более прочной, если вы понимаете, о чем я.
— Да, действительно, — сказал Фрэнк Моллет. — Я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы… взяли бремя на себя.
— Я знал Бенедикта, упокой Господь его душу, много лет. Он был гений. Все, что он делал, он делал с избытком. Я не удивлен, что он пытался вас напугать. Вы вели себя весьма достойно.
38
Проспер Кейн умел добиваться своего. Его обвенчали с Имогеной Фладд в церкви Святой Эдбурги во вторник, 27 декабря 1904 года. Венчал Фрэнк Моллет. О Фладде так и не было вестей, только рыбаки выловили второй ботинок — через много недель после первого. Так что семья была не то чтобы в трауре, но и не то чтобы не в трауре. Народу в церкви собралось мало — обитатели Пэрчейз-хауза, включая Филипа и Элси, Джулиан и Флоренция. Еще пришли Доббин, Мэриан Оукшотт и мисс Дейс. Было ужасно холодно. Камни церкви были словно глыбы льда, а трава на кладбище покрылась коркой инея. Фрэнк надел под стихарь две шерстяные фуфайки. Все женщины решили проблему траура, надев туалеты скромных серых и фиолетовых тонов. Флоренция была в элегантном грогроновом пальто грифельного цвета поверх платья цвета синего крокуса; шляпка — тюль строгих цветов, крокусного и серого, в тон. Флоренция не была подружкой невесты. Единственной подружкой была Помона в темно-сером бархатном платье, расшитом фиалками. Такие же фиалки выстроились вдоль полей шляпы. Серафита куталась в отороченный перышками плащ из какой-то сложной, толстой гобеленовой ткани, фиолетово-серо-серебряной, с отделкой из крашеного лебяжьего пуха и страусовых перьев.
