Валерий Замыслов - Иван Болотников. Книга 1
— Чижол куль, князь.
— Да нешто тяжел? — Телятевский подошел к подводе, взвалил на спину куль и легко понес в амбар. Вернулся к возу и вновь ухватился за куль.
Молодой холоп Сенька, седмицу назад подписавший на себя кабалу, оторопело заморгал глазами. Двадцать лет прожил, но такого дива не видел. Князь, будто смерд, таскает кули с житом! Стоял, хлопал глазами, а Телятевский, посмеиваясь и покрикивая на холопов, продолжал проворно носить тяжеленные ноши.
— Веселей, молодцы!
К Сеньке шагнул ближний княжий холоп Якушка, слегка треснул по загривку.
— Че рот разинул? Бери куль!
Якушка к причудам князя давно привык, не было, пожалуй, дня, чтобы Андрей Андреевич силушкой своей не потешился. То с медведем бороться начнет, то топором с дубовыми чурбаками поиграет, а то выберется за Москву в луга да и за косу возьмется. Любит почудить князь.
Телятевский, перетаскав с десяток кулей, прошелся вдоль ларей, поглядывая, как холопы ссыпают ржицу. Взял горсть зерен на ладонь. Доброе жито, чистое, литое. Такой хлеб нонче редко увидишь: оскудела Русь мужицкой нивой. Вотчины запустели, страдники, почитай, все разбежались. Остались в деревеньке убогие старцы. Тяжкие времена, худые. Гиль, броженье, бесхлебица. Хиреет боярство, мечется в поисках выхода Борис Годунов.
Телятевский же пока особой нужды не ведал: жил старыми запасами и торговлей, обходя стороной беду. Князь Василий Масальский как-то высказался:
— Невдомек мне, княже Андрей Андреич, как ты затуги не ведаешь? Я с каждым годом нищаю, у тебя ж полная чаша.
Телятевский негромко рассмеялся.
— Не слушал моих советов, Василий Федорович. Вспомни-ка, как я тебе говаривал: поставь мужика на денежный оброк и начинай торговать. Так нет, заупрямился, посохом стучал: «Князью честь рушишь! В кои-то веки князья за аршин брались. Срам!» Вот теперь и расхлебывай. Мужики в бега подались — ни хлеба, ни меду, ни денег в мошне. Пора, князь, и за ум браться. Коль с купцами знаться не будешь да деньгу в оборот не пустишь, по миру пойдешь. Пошла нынче Русь торговая.
Нет, не зря он все годы запасал хлеб и выгодно продавал его северным монастырям да иноземным купцам. Вот и этот хлеб в ларях пора втридорога сбыть.
После полуденной трапезы, когда вся Москва по древнему обычаю валилась спать, князь Телятевский приказал позвать к нему купца Пронькина.
Вошел в покои Евстигней Саввич степенно. Оставил посох у дверей, разгладил бороду, перекрестился на кивот.
— Как съездил, Евстигней?
— Не продешевил, батюшка. Пятьсот рубликов из Холмогор привез.
— Хвалю. Порадел на славу, — оживился Телятевский. В Холмогоры он отправил с Евстигнеем восемь тысяч аршин сукна. Закупили его за триста рублей, а продал Евстигней чуть не вдвое дороже. А, может, и втрое, но того не проверишь. Один бог ведает, какой барыш положил Евстигней Пронькин в свою мошну.
— Отдохнул ли, Евстигней?
— Отдохнул, батюшка. Завтре по лавкам пойду.
— По лавкам ходить не надо. Пусть приказчик твой бегает. А ты ж, Евстигней, снаряжайся в новый путь.
— Я готов, батюшка. Велико ли дело?
— Велико, Евстигней. Повезешь хлеб в Царицын. Много повезешь. Двадцать тыщ пудов.
Евстигней призадумался, кашлянул в кулак.
— Как бы не прогореть, батюшка. По Волге ноне плыть опасно, разбой повсюду.
— Поплывешь не один, а с государевыми стругами. Повелел Федор Иванович отправить хлеб городовым казакам. Охранять насады будут двести стрельцов.
— Тогда пущусь смело.
— В Царицыне сидят без хлеба. На торгу будут рады и по рублю за четь взять. Разумеешь, Евстигней?
— Разумею, батюшка. Велик барыш намечается.
— Надеюсь на тебя, Евстигней. Коль продашь выгодно и деньги привезешь — быть тебе в первых купцах московских.
— Не подведу, милостивец.
Глава 8. ЛИХОЙ КАЗАК ГАРУНЯ
Казаки выехали на крутой яр, и перед ними распахнулась величавая, сияющая в лучах теплого ласкового солнца, полноводная, раздольная Волга.
— Лепота-то какая! — ахнул Нечайка Бобыль, сдвигая на кудлатый затылок шапку.
— Лепота! — поддакнули казаки.
Левобережье золотилось песчаными плесами и отмелями, с бесчисленными зелёными островками, над которыми носились крикливые чайки. Болотников глядел на синие воды, на заливные луга с тихими, сверкающими на солнце озерами, на голубые заволжские дали и думал с каким-то приподнятым, бодрящим душу упоением:
«Велика ты, Волга-матушка! Раздольна… Сесть бы сейчас в стружок и плыть-тешиться на край света. И ничего-то бы не ведать — ни горя, ни печали… Ох, велика да раздольна!»
Долго любовались казаки матушкой Волгой, долго не отрывали глаз от безбрежных заречных просторов.
— Дошли к сестрице донской, — тепло молвил дед Гаруня. — Почитай, лет двадцать Волги не видел. И красна ж ты, матушка!
Когда собирались в далекий поход, деда Гаруню брать не хотели. Но тот так заершился, так вскипел сердцем, что казаки смирились.
— Ладно, дед, возьмем. Но пеняй на себя.
— А пошто мне пенять, вражьи дети! Да я любого хлопца за пояс заткну. И глаз востер, и рука крепка, и в седле молодцом! — шумел Гаруня.
Дед и впрямь оказался молодцом. Не ведал он ни устали, ни кручины, даже в сечи ходил. Но в битвах его оберегали пуще отца родного, заслоняя от неприятельских ударов.
На волжской круче донцы сделали привал. Болотников созвал начальных людей на совет. То были казаки, возглавлявшие сотни.
— Войску нужны струги, — молвил Болотников. — Где и как будем добывать?
Старшина призадумалась.
— Встанем тут да караван подождем. Самая пора купчишкам плыть, — высказался Степан Нетяга.
— Караваны-то пойдут, но как их взять, Степан? — спросил Нагиба.
— Ночью. Как пристанут к берегу, так и возьмем. Лишь бы выследить.
— Плохо ты знаешь купцов, — усмехнулся Болотников. — Спроси у Васюты, что это за люди. Видел ты когданибудь, Шестак, чтоб купцы к берегу приставали?
— Чать, они не дураки. Ночами купцы на воде стоят. Волга — самая разбойная река. Вылезут ли гости на берег?
— Вестимо, друже, — кивнул Болотников. — Купцов врасплох не возьмешь.
— Как же быть, атаман? — развел руками Нагиба.
— Без челнов на Волге, как без рук. Не вплавь же на купцов бросаться, — сказал Нечайка.
— А може, на Саратов двинем? — предложил Васюта. — Там судов завсегда вдоволь. Купчишек в воду, а сами за весла.
— А что, батько, дело гутарит Васька, — одобрил Нечайка. — Ужель не отобьем струги?
— Можем и не отбить.
— Так мы наскоком, батько. Враз стрельца одолеем! — загорелся Нечайка.
— Ишь, какой ловкий, — вновь усмехнулся Болотников. — Поедешь пировать, да как бы не пришлось горевать. Стрелец ноне тоже ученый.
Но как казаки ни думали, как ни гадали, так ни к чему и не пришли. Правда, у Болотникова зрела одна задумка, но вначале ему захотелось потолковать с дедом Гаруней.
— Гутаришь, бывал здесь, дедко?
— Бывал, — степенно кивнул Гаруня, покуривая люльку. — Мы тут с Ермаком Тимофевичем всю Волгу облазили. Гарный был атаман!
— А есть тут на берегах деревеньки?
— В те года, почитай, и не было. Опасливо тут деревеньки рубить, ногаи под боком. Народ к городам жмется.
— Тогда и вовсе худо.
— А пошто те посельники, атаман?
— Посельники на реке без челнов не живут. Плыли мы с Васютой, видели. Но то было до Тетюшей.
— Далече, атаман, — дед Гаруня, окутывая старшину клубами едкого дыма, подумал малость и молвил. — Есть посельники, хлопцы.
Все уставились на деда, а тот выбил из трубки пепел и продолжал:
— И челны у них были. Живут в лесах дремучих, на Скрытне-реке. Вёрст сто отсель. То плыть вверх по Волге, до Большого Иргиза. Река та в Волгу впадает. А супротив, на правом берегу — горы да леса. Глухомань! Вот туда-то и сунемся, дети, там и струги добудем.
— В глухомани?… Околесицу несешь, дед, — фыркнул Нетяга.
— Околесицу? — осерчал Гаруня. — Нет, вы слышали, дети? Сбрехал я хоть раз?
— Не сбрехал, дедко.
— Гутарь дале!
— Гутарю, дети… Там, средь глухомани, речонка бежит. Неприметная речонка. Версты две по ней проплыть — и крепостица откроется.
— Чья, дедко?
— Экой ты будоражка, Нечайка… Крепостица та русская. Мужики в ней от бояр укрылись. Чертов угол, трущоба. Туды не токмо стрелец, но и медведь забоится ступить.
— Как же ты там с Ермаком очутился? — полюбопытствовал Васюта.
— Э, хлопец. Ермак и не в такие края забирался. Али не слышал, что он Сибирь покорил?
— Как не слышать, дедко. О том и стар и мал наслышан. Велик Ермак!
— Велик, хлопец. Не было на Дону славней казака. Его ноне вся Русь почитает. Царь Иван Грозный соболью шубу со своих плеч пожаловал.
