Страна Печалия - Софронов Вячеслав

—

Послушайте! Не виновен Иван Струна в том поклепе, что на него возвели… Патриарх во всем разберется и отменит анафему вашу… Прекратите…

Но ему не дали договорить, а, схватив за руки, поволокли к выходу и вытолкали вон, после чего закрыли двери изнутри на засов.

Владыка, оправившись далеко не сразу, наконец пришел в себя и растерянно огляделся по сторонам, покосился на диакона, а тот вдруг ни с того, ни с сего громко пропел:

—

Многие ле-та-а-а…

И все остальные тут же подхватили:

—

Многие лета-а-а…

Владыка воспринял это как хороший знак и продолжил исполнение обряда, закончив его словами:

—

Анафеме придается раб Божий Иван и отлучается от Святой Церкви во веки веков…

Прихожане замерли от этих слов, поскольку никогда раньше никому из них слышать ничего подобного не приходилось. Неожиданно в запертую дверь кто-то громко постучал снаружи. Владыка подал знак, чтоб дверь открыли, и, когда приоткрылась тяжелая, окованная железом створка, на пороге показался нищий Никитка, что обычно сидел на паперти храма. Он выглядел испуганным и растерянно вглядывался в глубь храма, словно хотел найти там знакомое лицо.

—

Чего стучал, Никитка? Или случилось чего? — спросили его.

—

Там… — начал он и показал рукой в направлении ворот храма, — человек…

—

Что, человек? Говори, — пытались помочь ему сердобольные прихожане. — Что за человек?

—

Упал и не встает, — ответил нищий, и слезы потекли по его лицу.

Те, кто стоял ближе к выходу, рванулись наружу, а потом и вся толпа повалила вслед за ними, словно предчувствуя нехорошее известие. И действительно, сразу за соборной оградой лежал, уткнувшись лицом в талый снег, Петр Бекетов. Одна его рука, на которой не хватало нескольких пальцев, была выкинута вперед, а другую он прижал к груди, богатая соболья шапка скатилась с его головы во время падения и лежала рядом.

—

Батюшки святы, — визгливо выкрикнула какая-то прихожанка, — никак помер, сердешный!

К Бекетову подбежали несколько человек, перевернули его на спину, расстегнули кафтан, и кто-то приложил ухо к его груди, послушал, бьется ли сердце, а потом, встав на колени, снял шапку и перекрестился:

—

Точно, не дышит… — сказал он негромко, после чего тут же толпа отхлынула от покойника.

Один из батюшек, бывший здесь же, побежал в храм, чтоб сообщить о том владыке. Тот, выслушав его, тоже перекрестился на ближайшую к нему икону и назидательно проговорил:

—

Вот ведь как свершилась кара небесная, все тому свидетели. Слышите?! — возвысил он голос. — Бог за нас, и смерть того, кто посмел святой обряд прервать, пусть всем уроком станет… — После этого он снял митру, опустился на колени и принялся горячо молиться.

Когда он поднялся и направился к алтарю, то диакон негромко спросил архиепископа:

—

Что с покойником делать станем? Может, в храм занести и молитвенное чтение начать?

Но архимандрит сердито тряхнул седой головой, отчего его жиденькие волосы рассыпались по плечам, и он стал похож на пророка, предрекающего ослушникам веры тяжкое наказание за грехи их.

—

Не смейте и приближаться к тому, кого Бог покарал! — визгливо выкрикнул он. — Пусть лежит так на виду, и лишь бродячие псы подходить к нему могут! И охрану рядом поставьте, чтоб приказ мой никто не смел нарушить.

После этого он степенно прошел в алтарь, и диакон поспешно прикрыл за ним дверь, не решившись войти следом.

Но народ с Софийского двора еще долго не расходился, обсуждая случившееся. Аввакум тоже чуть постоял, прислушиваясь к разговорам, а потом вдруг услышал, что кто-то негромко зовет его. Он покрутил головой по сторонам, но так и не понял, чей это был голос, решил, показалось, и, совсем уже было собрался идти, когда взгляд его упал на сидящего, как обычно, невдалеке от входа юродивого калеку Илью.

—

Чего хотел, Ильюша? — спросил он, наклоняясь. — Денежку подать иль хлебца свежего прислать тебе?

Но тот отрицательно закрутил головой и проговорил негромко:

—

Ой, батюшка, скоро тебе самому придется хлебушка у добрых людей Христа ради просить… Прибереги его, он тебе еще понадобится…

—

Отчего же так? — опешил Аввакум.

—

Неправедно живешь, батюшка, вот Господь и будет тебя уму-разуму учить. И тебя, и деток твоих, всем поровну достанется.

—

За что же мне участь такая грозит? — с усмешкой спросил Аввакум, особо не поверив словам калеки.

—

Как за что? — удивился тот. — Вон покойник лежит, умер без покаяния, без святого причастия. Не твой ли грех в том?

—

Кто ж знал, что так оно все обернется, — попытался оправдаться неожиданно покрывшийся холодной испариной протопоп, на которого вдруг непостижимым образом подействовали слова юродивого.

—

То Господь тебе сигнал подает, а ты и не понял ничего, — прошамкал тот и неожиданно заплакал. — Молись за него, молись, может, Господь и отведет от тебя кару Свою, кайся, батюшка…

Аввакум не дослушал его, резко повернулся, пробился через толпу, сгрудившуюся вокруг тела Бекетова, к которому никто не решался приблизиться, вышел к спуску в подгорную часть города и остановился.

«Ой, и впрямь что-то муторно на душе, — подумал он, — может, и прав Ильюша-юродивый, не следовало мне участвовать во всем этом? Невинный человек из-за этого пострадал…»

Но потом вспомнил, как в дом к нему ломились люди Струны, желающее ему смерти, и от этого у него потемнело в глазах, и, ни к кому не обращаясь, он произнес:

—

Не по нашему хотению, а по Божьему изволению все происходит. Ему решать, кто чего заслужил. — И медленно побрел вниз туда, где его ждала родная семья и хоть недолгий покой.

А небесный ангел, летевший следом, чьих слов и помыслов ему знать было не дано, повторил слова юродивого:

—

То Господь тебе сигнал подает… Почему же ты глух к нему?

…Прошел Великий пост, справили Пасху Христову. Иртыш необычайно рано очистился ото льда, и на север потянулись косяки птичьих стай, зацвели первые ранние цветочки на Софийском дворе. Петра Бекетова давно схоронили, но не в Тобольске, а по приказу воеводы увезли в закрытом гробу в Москву, где в одном из монастырских кладбищ он и был погребен. И, казалось бы, давно забылась случившаяся с ним смерть прямо рядом с кафедральным собором.

Может, кто и забыл о том, мало ли их, смертей, случается, едва ли не каждый день и молодых и престарелых, всех не упомнить. Но вот Аввакума тяготили воспоминания о том случае… И, стоило ему пройти мимо соборной ограды, как беспомощный труп боярского сына, прошедшего пешком и на стругах весь Забайкальский край, добравшегося до далекой реки Амур, основавшего там множество православных поселений, а потому человека уважаемого и чтимого всеми, раз за разом вспоминался ему. Навязчивые воспоминания не только не оставляли его, но в сопоставлении со словами юродивого Ильи заставляли непрестанно думать о случившемся. Ведь нет ничего случайного, все, что происходит вокруг, несет в себе тайный смысл, который далеко не каждый способен разгадать. А разгадка была где-то близко и не давала ему покоя…

Когда о трагической кончине Бекетова узнала Анастасия Марковна, она горячо заплакала, хотя и в глаза ни разочка не видела прославленного казачьего сотника.

—

Такого человека загубили, — только и сказала она, утирая глаза краешком платка. — И за что? Только лишь за то, что он правду в глаза владыке вашему сказал? Мало того, не могли даже по-христиански с ним обойтись, в храм занести, так еще не подпускали к нему никого сколько дней-то… И как вас называть после этого?

—

Кого это нас? — набычился Аввакум. — Говори, коль начала…

—

И тебя, и владыку твоего, что на старости лет совсем умишка лишился…