Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
Переводить не потребовалось, фендрик тотчас заговорил. При этом он так разговорился, что поведал не только, что знал он сам, но что знал и его друг — главный писарь при штабе шведского командующего.
Из слов фендрика выходило, что у Армфельда семь с половиной полков пехоты (два полка свежих, недавно переброшенных из Стокгольма), четыре полка драгун и местное финское ополчение — всего четырнадцать тысяч человек под ружьем.
— Почти в два раза боле, чем у нас! — мрачно заключил Бутурлин. — Чаю, придется нам обратный путь держать, господин генерал-поручик! — Ванька Бутурлин все время напирал на звание «генерал-поручик», поелику и сам недавно стал генерал-поручиком, стало быть, стал в одних чинах со своим командующим, подчиняясь ему лишь по выслуге лет. Бутурлин и на военном совете выступал против похода, предлагая не шляться войску, подобно серому волку, по зимним лесам и дорогам, а отписать в Петербург жалобно: дороги, мол, занесло снегом, а морозы ныне столь сильны, что птица на лету замерзает.
— Коль дошли с таким рвением до неприятеля — надобно драться! — первым ответил Бутурлину Роман на военном совете. Его, как самого молодого полковника, спросили первым, вот он и ответил честно: «Надобно драться!»
— Ежели новые шведские полки из таких запасных фендриков составлены, яко наш пленный, отчего и не драться! — прогудел в бороду казачий атаман Фролов,— Чаю, разбегутся фендрики под Лапполой, как и под Пелкане, зайцами по лесам!
— Но у шведов под Лапполой сильная позиция на холмах, укреплена окопами, уставлена батареями. Армфельд закрыл нам у Лапполы прямой путь на Вазу,— сердито возразил Бутурлин, только что вернувшийся вместе с Голицыным из генеральской рекогносцировки.
— Пленные солдаты бают, что финн воевать не хочет. Потому все финское ополчение Армфельд в дальний тыл, за речку Стор-Кюре, упрятал,— своим обычным тихим голосом молвил генерал-майор Чернышев.
— Значит, спишем из четырнадцати тысяч шведов четыре! — весело рассмеялся Голицын,— К нам и впрямь один финн-перебежчик вечор явился. Говорит, что в то ополчение финских мужиков шведы силком загоняли, грозясь спалить их деревни.
— Все одно позиция у шведов крепкая, а числом он и без ополчения в десять тысяч против наших восьми. Да и пушек у него в два раза боле,— твердо стоял на своем Бутурлин. — Посему предлагаю оставить в лагере на ночь разведенные костры, а самим сняться бесшумно и отступать прытко, как шведский генерал Левенгаупт под Лесной.
— Да Левенгаупт под Лесной не отступал, а бежал после крепкой баталии. И я, и Чекин, и Корнев тому очевидцы. А вы нам предлагаете, господин генерал-поручик, действовать еще хуже, нежели злополучный Левенгаупт,— бежать, яко тать, ночью, не дав даже баталии неприятелю! — вспылил князь Михайло.
Воинский совет зашумел разноголосо.
— Но ежели сию сильную позицию в лоб брать, мы на тех холмах все войско уложим! — властно перекрикнул шум Бутурлин.— А погубим войско, швед всю Финляндию себе возвернет и к Петербургу выйдет. Чаю, не сносить нам всем после такой конфузии голов — и не столько от шведа, сколько от царского гнева! — Что-что, а пугать царской расправой Ванька Бутурлин умел. Недаром у государя в денщиках столько лет обретался. Через эту денщицкую должность и в генералы вышел, и всем о том ведомо!
Голицын оглядел свою притихшую консилию. И спросил громко:
— А кто вам сказал, генерал-поручик, что я в лоб на шведа полезу? Разве забыли, как мы Армфельда под Пел-каие обошли? Только там мы обходили его по озеру, а здесь обойдем лесом, выйдем на его левый фланг, заставим переменить фронт и прижмем к реке! — Карандаш Голицына уверенно летал по карте.
— Но лесом не пройти, по великим снегам-то,— возражал было еще Бутурлин.
— А вот бригадир Чекин, ведомый проводником-фин-ном, уже прошел там поутру, пока мы шведские холмы с вами разглядывали,— весело улыбнулся князь Михайло, показывая свои великолепные сахарные зубы. Все обернулись к печке-голландке, где, прижимаясь спиной к теплым изразцам, отогревался Чекин после дальнего перехода.
— Пройти там можно! — встрепенулся бригадир в ответ на общие взгляды.— После таких морозов наст в лесу крепкий, болота замерзли. Пустим вперед лыжников, скоро пройдем!
— Вот и славно! — враз оживился Голицын. И тотчас дал общую диспозицию: — Через болота я с драгунами и лыжниками сам выйду лесом к левому флангу Армфельда, а вы, господин генерал-поручик Бутурлин, ударите с остальным войском вдоль реки и зайдете к шведу в тыл. Чаю, не выдержат шведы двойного охвата и вновь побегут, как под Пелкане. Желаю назавтра успеха всем, господа генералы и офицеры! — С тем князь Михайло и закрыл военный совет.
В тот же день, когда держал свой военный совет Голицын, в Лапполе у шведов тоже заседала консилия. В помещичьем доме было жарко натоплено, за большим столом в зале были разложены карты Финляндии и Швеции.
— Кто бы еще мог вообразить несколько лет назад, что нам, шведам, понадобится военная карта родины-матери? — мрачно размышлял высокий сухопарый полковник, служивший начальником штаба еще у генерала Либекера.— Ведь со времен покойного короля Карла XI Швеция не вела никогда войн на своей коренной территории. И вот ныне война стучится прямо в ее двери, и держит закрытыми эти двери только наш корпус!
— Веселее, Карл, не вешайте нос! Завтра я со своими рейтарами приведу к вам на допрос этого заику Голицына. Пусть-ка позаикается у нас в плену! — со всегдашней хвастливостью заявил француз-гасконец на шведской службе полковник Ла Бар.
«Позавчера Ла Бар привел два полка рейтар из Умео в Вазу, перейдя по крепкому льду Ботнический залив. Это уже второй по счету сикурс из Швеции. В Стокгольме наконец поняли, что значит для них финская армия! — довольно улыбнулся про себя генерал Армфельд.— Так или иначе, теперь у меня не четырнадцать, а все шестнадцать тысяч солдат под ружьем, да и рейтары Ла Бара стоят всех голицынских драгун,— старые, еще дополтавские полки, которые били и русских, и саксонцев, и поляков, и датчан!» Армфельд весело посмотрел на самоуверенного гасконца.
Ла Бар сразу стал всеобщим любимцем в шведском лагере. Посмотреть на гасконца — одно удовольствие: чисто выбрит, ловок, проворен, неутомим, с лица не сходит улыбка, щегольски выряжен, глядит воинственно.
Конечно, француз первым взял слово на военном совете, и слово его было решительное:
— Надобно только встретить жестоким огнем из окопов первую русскую атаку, а гам я со своими железными рейтарами ворвусь на плечах московитов в их лагерь!
Полковники-шведы, особливо те из них, кто бежал из-под Пелкане, иронично улыбались, слушая хвастливого француза, но Ла Бар принял те улыбки за одобрение и продолжал:
— Клянусь честью, господа, завтра мы устроим московитам новую Нарву, по примеру той, которую устроил им король в начале войны. К вечеру я приведу к вам,— генерал-француз обращался к Армфельду,— всех русских бояр!
Эта французская хвастливость, как ни странно, ободрила всех. Многие к тому же на совете знали, что рейтарам Ла Бара удалось по пути напасть на казачий разъезд и взять пленного. Казак после кнута показал, что у русских и восьми тысяч войска едва ль наберется. «Против моих шестнадцати! — самодовольно отметил про себя Армфельд.— Что ж, Пелкане второй раз не повторится. Я не только отомщу за прошлую конфузию, но и возверну всю Финляндию. И тогда, как знать... Теперь, когда Стенбок сдался Меншикову, я единственный шведский генерал, у которого своя армия! Может, за эту долгожданную викторию король и Сенат дадут и мне фельдмаршальский жезл?» — сладко размечтался шведский командующий.
Между тем вслед за французом слово взял квартирмейстер (он же начальник штаба) и нудно и долго стал доказывать, что количество дезертиров все растет, что, прослышав, что русские не убивают, не жгут и не грабят, финские мужики не желают боле сражаться за интересы шведского короля.
— А у нас финны стоят ведь не только в ополчении, но и все рекруты в полках набраны из тех мужиков,— заключил свой мрачный доклад начальник штаба.
— Зато среди моих рейтар одни шведские дворяне, ни одного финского мужика! — хвастливо вмешался француз.
— Я говорю не о ваших рейтарах, полковник,— обидчиво поджал губы начштаба,— я говорю о всей армии. И советую,имея такой состав войска, сражения не принимать, а отступить на север, к Торнео.
— Можно и еще дале, на Северный полюс! — расхохотался француз. Невольные улыбки появились и у других шведских полковников.
«Надобно после виктории переменить этого незадачливого квартирмейстера. Что может предлагать выученик старого осла Либекера, окроме ретирады!» — твердо решил про себя Армфельд.
— Да что вы твердите нам, Карл, о финских мужиках! — громогласно возразил тучный и краснолицый граф Гилленборг, один из богатейших помещиков в округе,— Вот я сам швед, но моя мать финка, и поверьте, я знаю, как умеют здесь драться финские мужички. Да моя финская ландмилиция не уступит по смелости драбантам самого короля!
