Эптон Синклер - Широки врата
— Я не думаю, что вы должны когда-нибудь жениться на мне, Ланни.
— Почему нет?
— Потому что я не хочу связывать вас. Может быть, я смогу сделать вас счастливым, а возможно, нет. Если я не собираюсь жить в вашем мире, зачем мы должны рисковать гласностью и затруднением для вас и вашей работы?
— Вы считаете, что церемония бракосочетания не нужна, чтобы оправдать нашу любовь?
— Идея о церемонии не приходила мне в голову. Мне важно, что находится в вашем сердце. А вы об этом рассказали мне в ваших несколько маленьких выступлениях.
— Я буду чтить и уважать вас. Я постараюсь понять вас и ваши потребности, и дать вам всё, что вы просите. Я помогу вам в меру моих возможностей, и если вы будете в опасности, я буду с вами, как я делал это раньше. Это то, что вы хотите услышать?
«Да, дорогой», — сказала она. — «Это все».
— И это наша церемония?
Ее глаза закрылись, и она прошептала: «Да».
«Ты знаешь, Труди», — сказал он, все еще улыбаясь, — «Я никогда не целовал тебя». Он встал, взял ее за руку, и повел ее к дивану, который стоял на другой стороне комнаты. Он сел рядом с ней, заметив: «Я думаю, что это будет очень приятно поцеловать тебя».
Он был удивлен ее ответом. Она наклонилась к нему и попала в его объятия, и в то же время начала тихо плакать.
«Ты так себя чувствуешь, дорогая?» — спросил он.
«О, Ланни!» — воскликнула она. — «Я была так одинока! И я так старалась, чтобы ты не догадался об этом!»
VIII
После этого Ланни не захотел возвращаться в Бьенвеню. Он хотел оставаться там, где он был. Он был бы рад нанять большую студию и переехать туда. Но он должен был оставаться благоразумным, пока все еще юридически числился принц-консортом, и Труди настояла, что они всегда должны встречаться тайно, чтобы она не могла привлечь внимание нацистских агентов к Ланни Бэдду. Они должны продолжать свою прежнюю практику. Она будет ходить по улице, а он будет брать её в свой автомобиль.
Так много восхитительных дорог и красивых мест были за пределами Парижа, на севере, юге, востоке и западе. Так много удобных мест, где можно пообедать, и древних и малоизвестных старых гостиниц, где пары, имеющие неофициальный медовый месяц, могли бы остаться на ночь без вопросов. «О, Ланни!» — часто восклицала она. — «Ты тратишь так много денег!» На что он ответил: «Я никогда не жил так экономно с тех пор, как родился».
Они читали газеты и слушали радио в машине, и большинство их мыслей было о черной тени смерти и разрушения, которая ползла над всей Испанией. Они были удрученны зрелищем бесполезности и лицемерия, демонстрируемым Комитетом по невмешательству в Лондоне и делегатами Лиги Наций в Женеве. Они посетили массовый митинг, созванный парижскими профсоюзами в огромном Луна-парке. Они сидели отдельно друг от друга, слушая Леона Блюма, защищавшего свою политику, а большая часть аудитории скандировала: «Des avions pour l’Espagne!». Они ушли уверенными, что этот крик не будет услышан. Но почему-то их горечь было легче переносить, когда они рассказывали об этом друг другу. Разделённая обида уменьшается гораздо больше, чем наполовину. Ланни сказал: «Ты не можешь быть на самом деле несчастной, когда у тебя есть любовь».
Сразу совесть Труди заговорила в ней. — «О, Ланни, мы должны быть несчастными!»
«Будь, если сможешь!» — ответил он. И она изо всех сил старалась, но не всегда успешно. Человек, которому удалось найти счастье в четырех любовных связях в течение двух полных десятилетий страданий Европы, заверил ее, что это тоже искусство, которому надо учиться. Когда он держал ее в своих руках, он бы сказал: «Природа делает это совершенно ясно, когда она хочет, чтобы мы занимались этим, даже в военное время».
IX
Мистер и миссис Дингл, вернувшись из Нью-Йорка, остановились в Париже на своем пути в Бьенвеню, и Бьюти попросила, чтобы Ланни отвёз их туда. Но он сказал, что обещал взять Альфи и его друга в Мадрид. Это сулило быть опасным, и мать пыталась его отговорить, но не смогла это сделать. Он не был уверен, что он вернется в Бьенвеню этой зимой, Бьюти стала подозрительной, и залучив его в свою комнату, спросила: «Это, что немка, Ланни?»
Он не думал, что стоит лгать ей. Это было бы жестоко, потому что она будет продолжать охоту на подходящих молодых дам. Он ответил: «Это очень большой секрет, старушка, и ты не должна заикаться о нём ни одной живой душе. На это есть масса причин».
— О, Ланни! Какие ужасные вещи ты делаешь?
— Все в порядке с тех пор, как мы не общались. Все, что тебе нужно сделать, это сказать, что я тружусь в поте лица по продаже картин, и отложил создание своего гнезда до старости.
— Скажи мне правду, дорогой, ты счастлив с этой женщиной?
— Счастливее, чем я когда-либо был, с тех пор как умерла Мари.
Для Бьюти Бэдд это оправдывало всё. Любовь была создана для счастья, а люди были созданы для любви. «Она хорошая женщина?» — спросила она. А своенравный сын ответил: «Такая хорошая, что делается страшно. Иногда я не понимаю, как я могу жить на таком высоком моральном уровне».
Он ухмыльнулся, но его мать приняла всё всерьез. «Я знаю, как это», — призналась она. — «У меня всегда были самые преданные мужья, и иногда я чувствую то же самое!»
Она привезла с собой мадам Зыжински, которая должна была провести месяц или два в Балэнкуре. Бьюти собиралась позвонить туда и сказать им, чтобы они приехали за ней. Тогда Ланни сказал: «Я проведу с ней сеанс, а потом сам доставлю ее». Он отвёз медиума на Левый берег, поселил ее в маленькой гостинице, с экземпляром журнала Смех, чтобы развлечь ее. Затем он отправился в студию Труди и сказал ей: «Мадам здесь за углом, готова к сеансу».
Труди опешила и была даже в шоке. — «Ланни, ты действительно думаешь, что я должен сделать это? Я пыталась не думать о Люди».
— Я знаю, но он находится в твоём подсознании, а если ты получишь сообщение от него, то, конечно, ты не будешь думать, что он жив. Кроме того, там могут появиться другие духи. И монах, или твой двоюродный дед Вильгельм, если он у тебя есть, или, возможно, Текумсе покажет тебе несколько индейских воинственных кличей. Устрашающие звуки.
Труди сняла рабочий халат, надела платье и шляпу и отправилась пешком к ближайшей гостинице, а Ланни устроился в своем припаркованном автомобиле и читал Ле Попюлер. Самая странная газета в мире, подумал он. Лонге основал её во время мировой войны и потратил на её создание свое состояние. Затем Блюм стал совместным редактором и напористостью и политическим мастерством стал доминирующим фактором. В этом испанском кризисе они демонстрировали свое несогласие друг с другом. Каждый редактор должен был озвучить свои убеждения. На ежедневных совещаниях редакции всё напоминало десяток духовых оркестров, каждый из которых играет свою мелодию. В одной колонке премьер Французской Республики пояснил, что la chère Marianne должна навести в своём собственном дом порядок, и если она сделает так, то будет неприступна для любого нападения. В следующей колонке редактор иностранных дел заявлял, что просчеты управления государством, совершенные в настоящее время его коллегами, будут фатальными для республиканских учреждений не только в Испании, но и во Франции и других странах Европы. Проявление свободы дискуссии достойно восхищения. Но это казалось Ланни спорами среди членов экипажа судна, в то время как корабль направлялся на скалы.
X
Мадам должна была пойти в кино, одно из ее величайших наслаждений, тем самым давая Ланни время заслушать отчёт его amie. Когда та пришла, он сразу понял, что случилось что-то важное. Её щеки раскраснелись, и это была не просто прогулка в холодную осеннюю погоду. «О, мой дорогой!» — воскликнула она. — «Самый удивительный опыт! Я не знаю, как рассказать об этом!»
«Люди?» — спросил он.
— Люди живой и беседовал со мной, отвечал на вопросы и задавал свои!
— Его голос?
— Всё выглядело сверхъестественно. Голос мадам и голос старого индейца, но ум Люди, его личность. Он знает все о нас!
— Я надеюсь, что он был любезен!
— Он дает нам свое благословение. Он говорит, что это мудро, конечно, и он надеялся на это. Была пауза, и вдруг женщина воскликнула в душевном страдании: «Ланни, ты, конечно, не мог это подстроить для меня!»
Она спрашивала его об этом раньше, так что он не был удивлен. — «Этой мысли не может избежать никто из нас, дорогая. Но ты должна знать, что я не устраиваю обезьяньи трюки».
— Возможно, ты пытался помочь мне, чтобы сделать меня счастливой.
— Это был бы самый дешевый и простой способ, но я выбрал трудный. Наша любовь должна опираться на фундамент истины.
— Ланни, дай мне слово, что ты не сказал мадам ничего о нас?
— Честное слово джентльмена, возлюбленного и друга. Я никогда не называл твоё имя мадам или кому-либо еще за пределами Германии с тех пор, как узнал о вашей подпольной работе более четырех лет назад. Я никогда не называл имя Люди, за исключением того сеанса с Бхиккху, о котором я тебе рассказал.
