Петр Краснов - Императрицы
– Братцы!.. Православные!.. – крикнул Мирович. – Не стреляйте!.. Выслушайте, по какому делу идём… Святое, правое наше дело…
– Палить бу–удем, – проревел бас из команды.
– Ваше благородие, а ваше благородие, – раздался негромкий голос сзади Мировича. Тот оглянулся. Капрал с растерянным лицом нагнулся к нему. – Что, ежели устрашить его допрежь пушкою?.. Ить он от пушки должон напугаться.
Мирович послал за пушкою. Он уже потерял свою волю, он плыл по течению, ждал, что само выйдет. Побежали в кордегардию, за ключами, потом в пороховой погреб за зарядами и ядрами. В туманной ночи белыми призраками метались люди, раздавались крики, каждый подавал советы, кто–то угрожал, кто–то истерично плакал. С бастиона людьми катили старую чугунную пушку. Её установили впереди караула и неумело заряжали ядром.
Кругом толпились солдаты, они толкали Мировича и подавали ему советы.
– Ваше благородие, ежели теперя ишшо послать к ним. Увидавши пушку, может, и надумают сдаваться…
И побежали к гарнизонному караулу.
– Эй, вы там, – кричали издали, – гарниза пузатая, что таперя, будете палить аль нет?.. А коли палить зачнёте, так мы вас всех враз из пушки положим.
Мрачный голос от лестницы ответил с какою–то особой печалью и досадой:
– Теперь палить не будем…
Мирович с мушкетом в руке, сопровождаемый нерешительно продвигавшимися за ним смоленцами, быстро пошёл ко входу в тюрьму.
XVIII
Как только раздался выстрел часового у двери каземата с безымянным колодником и затопала ногами выбежавшая на выстрел гарнизонная команда, Чекин, спавший с Власьевым за ширмами, вскочил с постели.
Стены каземата были очень толстые, и выстрел и топот ног были едва слышны в нём. Но долголетняя и однообразная служба при арестанте обострили нервы приставленных к нему офицеров, и сон их обычно был чуток и напряжён.
– Данило?.. А Данило?.. Слыхал?..
Но Власьев уже встал с постели. Оба вышли за ширмы. Арестант спал крепким и спокойным сном. Его дыхание было ровное и тихое. Свеча на столе нагорела, пламя её колебалось, и странные тени прыгали по белой стене над головою арестанта.
– Посмотри, что там такое?.. – сказал Власьев.
В это время горохом прокатился залп. Арестант вздохнул во сне, но не проснулся.
Чекин на носках подбежал к двери и отодвинул засов.
– Данила, – сказал он, задыхаясь от волнения, – с большой командою сюда идут… Кричат, чтобы наши не палили.
Из тёмного каземата в приоткрытую дверь были видны волны белого тумана на дворе. Неясные звуки доходили оттуда. Всё казалось нелепым сном. Крики команд и говор солдат там не умолкали. Слышно было, как сурово ответили гарнизонные солдаты: «Палить будем…»
– Вот и свобода к нам пришла, – прошептал Власьев.
– Ты что, Данила?
– Я ничего. – Власьев кивнул на арестанта и вынул из ножен тонкую офицерскую шпагу.
Чекин выхватил свою. Он понял сразу Власьева. Арестант продолжал крепко спать.
– Присяжную должность исполним, – прошептал Чекин.
– Погоди маленько, – сказал Власьев. – Посмотри, что там делается?..
– Побежали за пушкой, – торопливо, стоя у дверей, передавал хриплым голосом Чекин. – С бастиона скатывают пушку… Заряжают.
– Тогда… – чуть слышно прошептал Власьев, – тогда… действуй!
Он бросился с поднятой шпагой к постели арестанта.
Тот проснулся. Неровным жёлтым светом освещено его бледное, одутловатое лицо. Глаза были вытаращены, он простёр руки с растопыренными пальцами навстречу Власьеву и захрипел, заикаясь, желая что–то крикнуть. Страшные тени побежали по лицу. Пламя свечи заколебалось. В тот же миг Власьев с силою ткнул его шпагой в шею. Кровь брызнула из раны и оросила белую рубашку арестанта.
– Злодеи, – крикнул арестант и выскочил из постели. – Кого!.. На кого покушаетесь?!
Власьев тонкой, гнущейся шпагой нанёс удар в бок. Арестант пошатнулся и привалился к столу. Кровь заливала его. Власьев и Чекин, обезумев от вида крови, стали наносить уколы куда попало. Арестант упал и, хрипя, стал дёргать ногами.
– Теперь готово, – сказал Чекин, рукавом стирая пот с лица.
– Дверь отложи, – прохрипел Власьев.
Чекин пошёл по узкому коридору к наружной двери и только открыл, как в проход вскочил Мирович с мушкетом в руке.
– Где Государь? – задыхаясь, крикнул он.
– У нас Государыня, а не Государь, – сурово сказал Чекин.
Мирович левой рукой толкнул Чекина в затылок и крикнул:
– Поди укажи Государя… Отпирай двери.
– Дверь отперта и так.
Налетевший от хлопанья дверьми ветер задул свечу, и в каземате был густой мрак.
– Принеси, братцы, кто огня, – приказал Мирович. Он левой рукой держал Чекина за ворот, в правой у него был мушкет.
– Другой бы тебя, каналья, давно заколол, – прохрипел он.
– Колоть меня не за что, – хмуро сказал Чекин.
Из кордегардии прибежали с фонарём солдаты. Мирович вскочил в каземат и остановился, мушкет выпал из его рук и с грохотом упал на каменный пол. У стола, в луже чёрной крови, лежал бледный молодой человек в окровавленном белье. Над ним, спокойно скрестив руки, стоял капитан Власьев.
– Ах, вы… Да что же это вы такое сделали? – хватаясь за голову, закричал Мирович. – Совести в вас совсем нет… Как могли вы невинную кровь т а к о г о человека пролить?..
– Какой он человек, – глухим голосом сказал Власьев, – того нам не объявляли… Для нас он только арестант… И поступили мы с ним по нашей о том присяге.
Мирович медленным театральным движением опустился на колени, перекрестился и поцеловал руку и ногу арестанта… Вошедшие за ним солдаты снимали шапки и крестились. Благоговейная тишина смерти вошла в полутёмный, едва освещённый фонарём каземат. Унтер–офицер Лебедев распорядился, чтобы тело убитого положили на кровать.
– Несите его за мною, – приказал Мирович.
– Ваше благородие, а с ними как поступить прикажете? – спросил капрал.
– Оставьте их, – с глухим рыданием в голосе ответил Мирович, – они и так никуда не уйдут.
Он пошёл за телом убитого арестанта. Земля колебалась под его ногами. Всего ожидал он, всё, казалось, продумал и предусмотрел, но только не это. Всё было сорвано. Карта опять была бита. Он всё проиграл. А ставкою была – жизнь… Платить придётся… Мёртвое тело вынесли из каземата, пронесли через канал и поставили на площади против кордегардии.
– Построиться во фронт, – приказал Мирович.
Молча становились люди караула в четыре шеренги, барабанщик стал на правом фланге. Солдаты были потрясены, они смотрели на офицера, все надежды возлагая на него. В туманном утре была томительная тишина.
Писклов подал Мировичу шапку и епанчу, оставленные в каземате. Мирович надел шапку и вынул шпагу из ножен. Епанчою накрыл по грудь покойника. Красной епанчи он не припас, и Государь лежал под простой офицерской голубой епанчой. Потом Мирович вышел перед середину фронта караула и сказал с печальною торжественностью в голосе:
– Теперь отдам последний долг своего офицерства. Барабанщик, бей утренний побудок…
Глухо и коротко прозвучала барабанная дробь.
– Караул, – командовал Мирович, – на пле–е–чо!.. Шай на кра–ул!.. Барабанщик, бей полный поход!..
Барабанный бой, отдаваясь эхом о стены крепости, раздавался в тумане. Мирович отсалютовал шпагой и прошёл на правый фланг караула. Когда барабанщик перестал бить, Мирович вложил шпагу в ножны, подошёл к убитому арестанту, снял шляпу, перекрестился и, став на колени, поцеловал руку покойника. Глубокая, давящая тишина стояла на дворе. Мирович встал и скомандовал на плечо и к ноге. Он медленно подошёл к караулу. Безумными, широко раскрытыми глазами обвёл растерянные лица солдат. «Вот всё и кончено, – думал он. – Остался ещё мой офицерский долг… Смерть так смерть… Казнь так казнь… Они не виновны… Не везло мне в картах – не повезло и в жизни…»
Чувствовал в торжественной тишине неподвижно стоящего фронта нечто зловещее. Видел, как в тупых лицах солдат точно сознание начало проявляться, будто от тяжёлого сна они просыпались. На фланге плутонга сержант пошевелился. Мушкетёр перебрал пальцами по погонному ремню. Сейчас всё будет кончено.
– Вот, братцы, – протягивая руку к постели с арестантом, тихо сказал Мирович, – наш Государь Иоанн Антонович. Ему ничего больше не надобно. Не нужно ему и государства.
Мирович перевёл дыхание. Солдаты шевелились во фронте. Мирович понимал – конец его наступал.
– Ныне мы не столь счастливы, – продолжал Мирович, – как бессчастны… А всех больше за то перетерплю я. Вы не виноваты. Вы не ведали, что помыслил я сделать. Я уже за всех вас ответствовал и все мучения на себе сносить должен… Простите меня, братцы.
Глухое молчание было в карауле. Сняв шапку, Мирович подошёл к правофланговому мушкетёру и троекратно поцеловал его. Целуя так каждого солдата, Мирович обходил шеренгу за шеренгой весь фронт. Послышались тихие всхлипывания, солдаты плакали. Мирович подходил к четвёртой шеренге. Строя уже не было. Люди смешались в толпу. От этой толпы отделился капрал Миронов – самый преданный человек был он Мировичу – и, зайдя сзади офицера, схватил его шпагу.