Константин Федин - Костер
Чуть вдалеке, откуда он явился, собирались люди, которых не пропускали к месту взрыва. Там краснела, стрелою к небу, пожарная лестница, словно указывая — где виновник. Гудел мотор проплывающего над развалинами подъемного крана.
— Ну, что там? — спросил Пастухов.
Рагозин отвечал опять будто против воли:
— Работают. Все службы съехались.
— Сколько погибло?
— Обломки мешают.
— Откопали сколько? — настаивал Пастухов.
— Осторожно приходится. Засыпаны сильно.
— Вы прямо дымитесь! — по-детски не к месту вмешалась девушка. Она не сводила глаз с Рагозина.
— Значит, горю, — сказал он, немного оживая. — А вы отмучились?
— Я не мучилась. Как услышу — самолет близко; испугаюсь, а потом сразу подумаю… (Она не договорила, о чем подумает, и застенчиво перекинулась с виду на что-то совсем другое.)
Вы кто же, а?
Рагозин ответил неожиданно пышно:
— Я — гражданин Советского Союза!
— Знаю. Стихи! — сказала она с той плутоватостью, с какой отмахиваются ребятишки: «не проманишь!» Вы, может, тоже — как Маяковский?
Пастухов обнял ее.
— Сами-то кто вы, милое созданье? Зовут-то как?
— Зачем? — удивилась она и высвободилась из его руки.
— Вы хорошая, — кивнул ей Рагозин.
Она будто еще больше удивилась и вздохнула:
— Теперь уж нам не увидаться.
Пастухов заметил в глазах Рагозина что-то знакомое, перехватил ответный взгляд девушки и вдруг обнаружил ее сходство с неуступчивой комсомолкой, встреченной у художника в мастерской, хотел сказать ему это, но вылетело из головы имя комсомолки — он смолчал.
Прошел мимо ученый с треножником под мышкой.
— Привет! — отрезал он, не убавляя молодеческого шага.
— Я им попутчица, — показала на него девушка.
— А вы? — спросил Рагозин Пастухова, тут же добавив: — Я спешу.
— Спасибо, — грустно сказала ему девушка и вполуоборот — Пастухову: — Вам тоже.
Она засеменила, догоняя ученого, а Рагозин с Пастуховым молча пошли в другую сторону.
На Чистых прудах в безмолвной длинной череде пустовали трамвайные вагоны. Только в одном приладились и спали по сиденьям кондукторши, вожатые — кто как. Пешеходы держались середины мостовых. И странно вспомнилась Пастухову Москва гражданской войны в утренний час, когда служилый люд вереницами тянулся на работу по трамвайным путям без трамваев, сосредоточенный на чем-то общем и одном. Сейчас, под хмарью неба с белым солнцем, так же сосредоточенно-угрюмо шагал московский люд. И Пастухов, нет-нет поглядывая на Рагозина, думал: как они ни разны, их одинаково ведет то общее, одно, чем занят мозг и полно сердце люда, нынче принявшего бой за Москву. Безмолвие, с каким жили улицы, было гневом, который не давал разжать челюсти.
4Пастухов и Рагозин вновь шли бульварным кольцом, его не узнавая. Деревья словно не очнулись от небывалых сновидений, листва коченела под известковым снежком — в безветрии он все еще только садился. Скамьи на бульварах пустовали, и потому уже издалека было видно, как одна скамейка стягивает к себе людей, подолгу что-то слушающих, прежде чем отойти.
Рагозин первый продвинулся так, чтобы разглядеть, кто сидит. За ним стал Пастухов. Любопытные, окружавшие скамью, разговаривали приглушенно, не торопясь, одни устало до безразличия, другие с участием:
— Да рядом… Вон машины у ворот.
— Там и стекла целы. Я шел сейчас мимо.
— Во двор надо, со двора видать.
— Не пускают, наверно?
— Кирпич разбирать будешь — пустят.
— Все как есть завалилось или чего осталось?
— Углы остались. Рухнуло самый раз над бомбоубежищем.
— Она сама-то кто будет?
— Дворничиха.
— Не дворничиха, а дворник, — наставительно поправил грузный рыжеусый человек и, видимо интересуясь, оценено ли его замечание, осмотрел всех, кто вокруг стоял. Сам он сидел на скамье рядом с тремя женщинами. Средняя из них почти лежала, навалившись локтями на спинку скамейки. Лицо ее было спрятано, виднелся на затылке узел русых волос и султаном выскочивший из него хвост косы.
— Маленькая девочка-то?
— В том-то и случай, напротив.
— Почему же?
— Потому… — сказал рыжий, держась наподобие ведущего экскурсию. — Чуть что не на выданье, как говорится… Ну, заупрямилась: «Ни на шаг, говорит, от тебя, мама. Куда ты, туда я». Матери, конечно, страшно за нее. Опасается. Велит, чтоб обязательно спустилась в подвал. Все, мол, пошли — затем и строили, чтобы укрыться. Та свое: «Пойдешь ты — и я с тобой. А нет — буду при тебе…» Мать ей грозить — прибью! Да и то сказать: при воздушной тревоге дворник обязан по своей службе нести дежурство. Может, и рада бы сама укрыться, а положением не допущено. Обратно — кто не на посту, тот обязан с прочими гражданами — в укрытия.
— Вы тоже были?
— Кабы так, то и теперь был бы там. Никак не тут… Находился на своем посту, при кране водопровода, в соседнем домовладении. А про что говорю, известно вот от женщин, которые тут сидят, — как с девочкой получилось. До воздушного боя когда дошло — разрывы, стрельба, — мать-то и загони дочку в подвал силком. Потребовала, одним словом, всерьез… Девочка, может, от страха пошла. Перед бомбами то есть.
— Ясно, не перед матерью, — сказал кто-то нетерпеливо. — Что же наконец с дочерью-то?
— Раз вам ясно, — заметил рассказчик, — чего же спрашивать?
Его обиженный тон вызвал переговаривание осторожных голосов с решительными:
— А вышел кто из подвала?
— Осталось бы кого выводить!
— Откопают — вынесут…
— К чему это размусоливать? Здесь мать!
Аккуратный старичок, рисуя кружева у себя в ногах тросточкой, сказал:
— Остановились, слушаете, а потом спрашиваете — зачем рассказывают? Интерес свободный. У каждого. Меня, скажем, интересует — дадут происшествию какое отражение в газетах? Или замолчат?
— Вы не рабкор? — осведомился вкрадчивый голосок.
Рагозин, озорно покосившись на Пастухова, спросил старичка:
— Вы перед бомбежкой изволили кушать баранку. Успели дожевать?
— Что, собственно, вы желаете?
— Я из свободного интереса. На этом бульваре как раз перед тревогой видел вас с большой такой баранкой…
— Если вы шутите… — начал старичок, налаживая на переносице очечки, но ему не пришлось кончить.
Женщина, полулежавшая на скамье, взвизгнула, забилась. Соседи подхватили ее с обеих сторон под руки. Она вырывалась, и ее стоны быстро перешли в повторяющийся выкрик:
— Сама!.. Сама!..
Ее едва удерживали — силы ее прибывали. Узел волос, видно наспех затянутый, распустился, и только от мига к мигу мелькало в космах бледное, оскаленное лицо. Ее стало ломать, и она вдруг сползла наземь с воплем:
— Убила!
Мужчины шагнули на подмогу. Рыжий, который вел рассказ, тяжело нагнулся, в обхват забрал колени бившейся женщины, и общими усилиями ее уложили на скамейку. Она продолжала выталкивать слова, но они все больше утрачивали раздельность, превращаясь в стенанье кликуши.
Круг любопытных сразу, как начался припадок, раздался шире, кое-кто ушел, но останавливались новые прохожие — кучка людей не убывала.
Пастухов, пораженный криками женщины, которые рассекали воздух, схватил Рагозина за рукав, словно ища поддержки. Тот не обернулся, и он решил расстаться с ним. Но крики не переставали доноситься до Александра Владимировича. Сделав несколько шагов, он остановился. Решимость была невелика: голова, мимо его воли, повернулась к той точке, которой он только что бежал. Он увидел — Рагозин догоняет его — и двинулся дальше. Поравнявшись, они будто и не собирались заговаривать. Взгляни на них кто свежим глазом, показалось бы — идут истомленные долгим походом. Но оба только начали поход и, чувствуя это, ревниво прятали потревоженный за ночь запас самообладания.
— Что это вам вздумалось одернуть старикашку? — спросил Пастухов с таким видом, точно на ходу спал и проснулся.
— Созерцатель!
— Кто?
— Ну, этот… свободно интересующийся! — зло выговорил Рагозин. — Языки чесать… когда надо откапывать людей! Копать, копать надо! — прикрикнул Рагозин и вытянул, растопырил вымазанные грязью горсти. — Завалы разбирать. А эти… Как их? Кто они? Комментаторы чужого горя.
— Словечко хорошо! — неожиданно легко одобрил Пастухов. — А. нам, старикам, значит… куда же?
Рагозин как-то стеснительно ухмыльнулся, но ответ его был прям:
— Старики должны всех звать к делу… Наболтают короба два. А хоть бы обмолвились — кто повинен в издевательских смертях? С кого мы потребуем ответа?
Он словно обрубил вопрос и шел помрачневший, опустив голову.
— Собственными глазами увидеть… прямое попадание!.. — Рагозин и тут недосказал, а вдруг с ожесточением сдавил виски кулаками.
