Бартоломе Лас Касас - История Индий
В пору расцвета феодального общества, примерно с XI века, во Франции, классической стране феодализма, литература все более разделяется на два потока: с одной стороны, продолжает развиваться народное творчество — лирическое и эпическое, а с другой стороны, формируется «ученая» — клерикальная и рыцарская — литература на французском языке. Оба эти потока, конечно, взаимодействуют между собой, и все же для представителей «ученой» литературы Франции, к которым принадлежали и авторы исторических повествований, характерно стремление не только отгородить, но и противопоставить свое творчество «грубой», «плебейской» традиции. По-иному пошло развитие литературы в Испании. Своеобразие социальных процессов в этой стране, связанное с многовековой борьбой за высвобождение испанских земель из-под владычества арабов (реконкистой), привело к тому, что, хотя в Испании и появилась в XII–XIII веках «ученая литература» (так наз. mester de clerecía), но в творчестве ее представителей, начиная с первого известного нам по имени испанского поэта Гонсало де Берсео, явственно прослеживается живая и многогранная связь с народной, «хугларской» литературой (так наз. mester de juglaría).
Испанская историография XIII–XV веков может служить одним из самых ярких примеров органического переплетения «ученых» и народных элементов, прежде всего эпического творчества народа. Тот же Р. Менендес Пидаль отмечал: «В Испании эпос лишь едва задел своим крылом историографию в наиболее древние периоды (то есть периоды, когда между ними не существовало резкой грани). Однако в то время, когда составляли „Всеобщую хронику“, в обстановке большого культурного подъема при Альфонсе Мудром разрыв между этими жанрами не увеличивается, как следовало бы ожидать. Напротив, происходит их полное слияние. Два растения, выросшие на могиле прошлого, тесно сплели свои побеги Ничего подобного нельзя найти во французской историографии, хотя в этой соседней с нами стране эпос достиг даже большего расцвета, чем у нас»[100].
Далее ученый справедливо подчеркивал, что этот факт — одно из свидетельств стремления испанских историографов средневековья не только изложить факты прошлого и дать им политическую оценку, но и художественно осмыслить историю. Начиная с «Всеобщей хроники», составленной в конце XIII века при Альфонсе X Мудром (или Ученом — Alfonso el Sabio) и его преемниках, все наиболее значительные испанские исторические труды при изложении соответствующих событий истории широко включают прямо или в прозифицированном виде народные предания и поэмы.
Этим, однако, дело не ограничивается. Такие фрагменты остались бы в хрониках инородным телом, если бы историографы не пытались вести все свое повествование в том же стилистическом ключе, в каком создавался героический эпос. Вот почему, стремясь не только поведать своим читателям факты истории, но и воссоздать образ прошлого, испанские историки нередко обращаются к специфически художественным средствам.
Подобное художественное осмысление истории, делающее испанскую историографию одним из своеобразных видов художественной литературы, остается характерным на протяжении многих столетий. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить «исторические» новеллы из знаменитого сборника новелл инфанта Хуана Мануэля «Граф Луканор» («El Conde Lucanor», 1335), перекликающиеся с его же «Краткой хроникой» («Crónica abreviada»), «Хронику» («Crónica») и «Поэму о придворной жизни» («Rimado de Palacio») Перо Лопеса де Айялы (1332–1407), «Море историй» («Mar de historias», 1450) Фернана Переса де Гусмана (1376?-1460?).
В эпоху Возрождения, когда в историографии Испании, как и других стран, усиливается стремление к научной достоверности и документальной точности повествования, эта характерная для испанских исторических сочинений тяга к художественному осмыслению фактов прошлого, пожалуй, выступает еще рельефнее, чем прежде. Одно из самых интересных и ярких свидетельств этого — знаменитая книга Хинеса Переса де Иты (1544?-1619?) «Гражданские войны в Гранаде» («Las guerras civiles de Granada»). Повествуя в первой части о последних годах мавританского владычества а во второй — о подавлении восстания морисков в середине XVI века, Х. Перес де Ита, основываясь не только на исторических, но и на фольклорных источниках, создает удивительный сплав исторической хроники и новеллистического вымысла. Такое же стремление авторов создать образную картину исторического прошлого своей страны мы наблюдаем и в «чисто» историографических трудах испанских гуманистов, вплоть до всемирно известной «Истории Испании» («Historia de España») Хуана Марианы (1535–1624).
Сходные черты мы обнаруживаем и в многочисленных историографических трудах, посвященных завоеванию испанцами «Индий», то есть Нового Света. Эти труды (разумеется, речь идет лишь о произведениях XVI — начала XVII века) весьма разнообразны по своему происхождению и характеру. Тут и записи непосредственных участников конкисты, обычно простых солдат, и официальные донесения и памятные записки испанских должностных лиц и католических монахов, и сочинения, написанные представителями индейской «знати», и, наконец, первые обзоры событий конкисты, принадлежащие перу профессиональных историков. Совершенно очевидно, что степень «художественности» этих разнообразных произведений очень различна. Естественно, что менее всего образное осмысление фактов присуще официальным источникам — всякого рода мемориалам и донесениям конкистадоров и священнослужителей. Однако даже в этих нередко наспех написанных реляциях короне новизна и оригинальность сюжета заставляют авторов выходить за пределы сухого изложения фактов. Необычный, поражающий воображение европейца мир открылся глазам завоевателей, и в своих донесениях они стремятся запечатлеть не только события конкисты, но и черты своеобразного быта, культуры, природы Нового Света. В еще большей мере это художественное осмысление происходящего выступает наружу в таких трудах, как воспоминания о конкисте ее непосредственных участников, или в книгах, написанных потомками низвергнутых конкистадорами былых правителей Индий. В этих трудах личное, индивидуальное видение мира окрашивает все повествование, определяет собой повышенную эмоциональность рассказа. И конечно же, такие классические произведения этого рода, как «Истинная история завоевания Новой Испании» («Historia verdadera de la conquista de la Nueva España») участника экспедиции Э. Кортеса в Мексику Берналя Диаса дель Кастильо, или «Королевские комментарии инков» («Comentarios reales de los Incas») потомка инкских правителей Перу Гарсиласо де ла Веги (1536–1616), представляют собой не только ценнейшие исторические источники, но и замечательные памятники испанской литературы своего времени. В ряду этих выдающихся трудов книге Бартоломе де Лас Касаса «История Индий» принадлежит одно из самых почетных мест не только потому, что автор ее во весь голос сказал жестокую правду о конкисте, но также и потому, что стремление к исчерпывающему и всеобъемлющему обзору событий первых десятилетий конкисты здесь сочетается с элементами яркого, художественного изображения этих событий.
2Лас Касас рассказывает в своей «Истории Индий» о событиях, свидетелем и участником которых по большей части был он сам. Этот факт он неоднократно подчеркивает в своем труде. «Я видел все то, о чем рассказываю, и многое другое», — эти слова, можно сказать, подобно рефрену то и дело звучат на страницах «Истории Индий». Столь настойчивая характеристика своего повествования как свидетельства очевидца важна для Лас Касаса не только как доказательство достоверности сообщаемых им фактов; в неменьшей мере это служит объяснением того, что личность автора, его собственные симпатии и антипатии неизменно присутствуют в историческом повествовании, придавая ему отчетливую эмоциональную окраску.
Повествуя об эпизодах, в которых он сам принимал непосредственное участие, Лас Касас иногда прибегает к своеобразному приему «самоотчуждения», рассказывая о себе как бы в третьем лице. Таковы, например, главы, посвященные участию Лас Касаса в походе Нарваэса в кубинскую провинцию Камагуэй и рассказывающие об отказе Лас Касаса от принадлежавших ему индейцев. В этих «автобиографических» эпизодах, где личность автора выдвигается на передний план, Лас Касас всячески стремится подчеркнуть «объективность» повествования, что и достигается изображением этих событий как бы со стороны. Во всех остальных случаях, когда Лас Касас выступает не в роли центрального персонажа, а лишь в качестве свидетеля и очевидца, он не только не пытается скрыть, но даже выпячивает свое личное, субъективное отношение к изображаемому. Гнев и презрение, любовь и ненависть, — все человеческие страсти бушуют на страницах его книги, определяя самый тон повествования.
Лас Касас не просто излагает факты истории конкисты, но страстно отстаивает свою точку зрения на важнейшую проблему, поднимаемую им в книге: проблему свободы индейцев, которая для него равнозначна проблеме свободы человеческой личности вообще. Страстный, полемический характер книги усиливается еще и тем обстоятельством, что работа над ней завершалась тогда, когда уже были позади несколько десятилетий упорной и бесплодной борьбы за признание прав индейского населения Америки на свободное существование. Наконец, немалую роль сыграла и необходимость защитить себя и свою книгу от наветов многочисленных клеветников, не раз пытавшихся оболгать писателя и исказить истинные цели его трудов. Все это и определяет тот особый эмоциональный строй книги, который сближает ее в одних частях с политическим памфлетом, в других — с утопическими и идиллическими произведениями о «золотом веке» человечества.
