Лев Толстой - Труайя Анри

Эта двойная история разлагающегося тела и возрождающейся души, без сомнения, одна из самых проникновенных в мировой литературе. Автор по-медицински точно описывает течение болезни и процесс рождения души умирающего. Иван Ильич ничем не выдающаяся личность, он даже не вызывает особой симпатии, и тем не менее читатель вдруг обнаруживает, что сопереживает ему, проецируя происходящее на то, что ожидает и его тоже. Каждый начинает думать не об Иване Ильиче, а о себе самом, пересматривать собственную жизнь, подводить ее итог. В этих размышлениях главенствуют две темы: ужас перед тем, что должно произойти, и тщета того, что было. И никакая философская диссертация не в силах стать в один ряд с этим простым «репортажем» из комнаты больного – холодным, четким, жестоким, лишенным художественных эффектов. Самым строгим обличителем нравов современного общества, мира чиновников, буржуазного брака оказался не автор статьи «Так что же нам делать?», а автор рассказа «Смерть Ивана Ильича».

Стасов писал Толстому, что ни у какого другого народа, ни в какой другой стороне света нет такого гениального произведения, что все кажется мелким и ничтожным в сравнении с этими шестьюдесятью двумя страницами. Чайковский по прочтении «Смерти Ивана Ильича» записал в дневнике, что как никогда уверен теперь: величайший писатель-художник из когда-либо живших и живущих теперь – Толстой. Что его одного достаточно, чтобы русские не склоняли стыдливо голову, когда им говорят о том великом, что дала миру Европа. И патриотизм тут совершенно ни при чем.

Насколько Лев Николаевич строг в этом рассказе, предназначенном образованному классу, настолько он мягок, сочиняя сказки для народа, которые служат иллюстрацией проповедуемых им догматов: любви к Богу, ближнему, милосердию, бедности…. Они написаны простым языком, понятным даже ребенку, и полны ощущения свежести и новизны.

Но если в этих рассказах Толстой идеализирует народ, то во «Власти тьмы» жестокой правды не скрывает. Почему происходит этот переход от терпимости к жестокости, от восхищения к осуждению? Быть может потому, что, преклоняясь перед мужицкой мудростью и призывая интеллигенцию прислушиваться к ней, чувствует порой страх барина перед физической и нравственной нечистоплотностью этих простых созданий. Конечно, за такое животное их существование целиком несет ответственность капиталистическое общество, но такие, какие есть, они не могут служить ни для кого примером. «Власть тьмы» и «Так что же нам делать?» противоречат друг другу, хотя сам автор, скорее всего, не сознает этого.

Сюжет пьесы основывается на реальном событии, которое произошло восемнадцатого января 1880 года в одной из деревень Тульской губернии: мужик по фамилии Колосков, убивший ребенка, которого родила от него сноха, почувствовав угрызения совести, публично признался в содеянном. Это событие Толстой превратил в мрачное, суровое, безнадежное произведение, каждый персонаж которого имеет свои «темные» черты: щеголь Никита, работник на скотном дворе, Анисья, чувственная, горячая, Матрена, толкающая своего сына Никиту к Анисье, Аким, богобоязненный отец Никиты. Анисья отравляет мужа, чтобы освободиться и любить Никиту, которому становится мало Анисьи и он соблазнят ее падчерицу Акулину шестнадцати лет. От этого союза появляется ребенок, которого Никита убивает в присутствии Матрены и Анисьи. Но у него нет их твердости духа, он не знает, куда скрыться от содеянного, ему постоянно чудится детский плач. Чтобы искупить свою вину, он дожидается дня свадьбы Акулины и, встав на колени посреди толпы, признается во всем, ободряемый отцом, который приговаривает: «Бог-то, Бог-то! Он во!..»

Чтобы придать истинности этой драме, Толстой прибегнул к настоящему народному языку: присказки, старинные поговорки, сочные и грубые, давно его привлекали, он заносил их в записные книжки, откуда теперь извлек.

Лев Николаевич решил предложить пьесу для постановки в театре, начались переговоры с актрисой Савиной. Двадцать седьмого января 1887 года Стахович, который читал пьесу мужикам, прочел ее на вечере у министра двора Воронцова-Дашкова в присутствии Александра III, императрицы, великих князей и великих княгинь. Аудитория прониклась страданиями крестьянской души, царь нашел вещь замечательной и сказал, что для ее сценического успеха необходимо привлечь лучшие силы императорских театров Москвы и Петербурга. Пообещал присутствовать на генеральной репетиции. Но восемнадцатого февраля обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев написал царю, что прочел пьесу и считает ее отрицанием всяческих идеалов, нравственного чувства, противоречащей хорошему вкусу.

И продолжает, утверждая, что ничего подобного нет в литературе ни одной другой страны, что даже у Золя не встретишь такого грубого и сурового реализма. Победоносцев сожалеет, что драма эта уже отпечатана огромным тиражом и продается повсюду по десять копеек под видом брошюры для народа.

Александр III заколебался в своих суждениях и ответил Победоносцеву, что был восхищен пьесой, но одновременно испытывал и определенное отвращение. В заключение добавил, что, по его мнению, драму нельзя ставить, потому что она чересчур реалистична, а сюжет ее ужасен. В марте он составил записку для министра внутренних дел, называя в ней Толстого нигилистом и безбожником и призывая запретить распространение пьесы, так как автор уже достаточно распространил этой грязи среди народа.

Тем не менее Александринский театр все еще готовил «Власть тьмы» к постановке, начались репетиции, актеры были полны энтузиазма. Накануне генеральной репетиции пьесу запретили. [530] Немного погодя цензура запретила и ее «книжное» распространение. Толстой, верный своим принципам, заявил в прессе, что позволяет каждому желающему печатать ее, не заплатив ему за авторские права.

Глава 2

«Крейцерова соната»

Зима 1886–1887 годов стала для Софьи Андреевны и Льва Николаевича почти счастливой: после нескольких конфликтов, бывших глухими отголосками ссор, произошедших в 1885 году, каждому волей-неволей пришлось примириться с прихотями другого. Толстой продолжал философствовать, колоть дрова и тачать сапоги, жена ходила по гостям, принимала сама и недешево продавала его книги. «Он очень переменился; спокойно и добродушно смотрит на все, – записано в ее дневнике шестого марта 1887 года. – Принимает участие в игре в винт, садится опять за фортепьяно и не приходит в отчаяние от городской жизни». И спустя несколько месяцев вновь возвращается к этому: «Вид у него теперь счастливый и бодрый, он часто говорит: „Как хороша жизнь!“»

В действительности такие моменты были редки, по большей части писатель выглядел тихим и подавленным, особенно когда переходил на вегетарианскую пищу, отведав перед этим более питательной. То он ел одни овощи, то возвращался к мясу, пил разбавленный водой ром, но проблемы с желудком продолжались.

Однажды за столом Лев Николаевич упрекнул жену, будто ее слишком интересуют деньги. Она отвечала, что продает за восемь рублей двенадцать томов полного собрания его сочинений, тогда как сам в иные времена просил десять за одну только «Войну и мир». Он рассердился, но возразить не мог. Ему было почти шестьдесят, лицо в морщинах, седые волосы. Глядя на него, Соня с грустью вспоминала своего когда-то сильного и счастливого спутника 1865 года – писателя, художника.

Толстой вновь обратился к работе – наставительные статьи и очерк «О жизни», для которого стремился найти простой стиль изложения, понятный народу. «От общения с профессорами многословие, труднословие и неясность, от общения с мужиками сжатость, красота языка и ясность», – делится он с женой. [531] Та, как обычно, берет на себя переписывание его черновиков, но как только удавалось сделать несколько страниц, Левочка начинал их заново. Такое терпение и последовательность и восхищали, и раздражали ее.