Загадочная пленница Карибов - Серно Вольф

— С удовольствием, милорд.

— Ну что ж, думаю все, что в человеческих силах сделать, мы обсудили. А дальше надежда только на Бога. Энано, тебя я попрошу еще сегодня съездить в Уортинг. Только ни к кому не подходи ближе чем на десять дюймов. Ни к кому! Пусть преподобный Паунд отслужит молебен за здравие Арлетты. А теперь, — Витус поднялся, — пусть каждый делает свое дело. С сегодняшнего дня я не буду отходить от своей невесты ни днем ни ночью и продолжу лечение. Связь с внешним миром буду держать через магистра Гарсия. Я покину покои больной не раньше, чем она поправится или… — закончить он не смог. — Но прежде я обращусь к нашим людям. Кэтфилд, позаботьтесь, пожалуйста, о том, чтобы вся челядь через полчаса собралась во двор у подножия парадной лестницы. Благодарю всех, джентльмены! — Он стремительно вышел.

Мужчины и женщины Гринвейлского замка! Я просил вас собраться, чтобы сообщить вам то, что вы должны знать. Это отнюдь не радостная весть, но я хочу сказать вам, ничего не скрывая, потому что умолчание никому не пойдет на пользу. Леди Арлетта больна, и у нее… чума!

Как только Витус произнес это слово, толпа возопила. Стенания, причитания, плач становились все громче. Взметнулись руки, то и дело звучало имя святого Христофора, защитника от чумы и ранней смерти. Витусу с трудом удалось снова завладеть вниманием слуг.

Успокойтесь, люди, успокойтесь! Будут приняты все меры, чтобы леди Арлетта с Божьей помощью поскорее выздоровела. Также будет сделано все, чтобы зараза не распространилась. Но эти мероприятия требуют вашей полной поддержки и неукоснительного следования правилам. Самое главное, чтобы вы ни в коем случае не покидали пределов дворца и поместья. Никому не разрешается уезжать, и никто чужой не должен ступать на наши земли. Ни проезжие, ни торговцы, ни путешественники — ни одна живая душа! В ближайшие месяцы мы будем предоставлены сами себе. Особое внимание уделяйте тому, чтобы дышать свежим воздухом, пить чистую воду и содержать в чистоте свою одежду. Будем слезно молить Всевышнего, дабы этот бич миновал нас. А теперь ступайте и займитесь своей работой.

Витус перекрестился и поспешно удалился, радуясь хотя бы тому, что все дальнейшее может возложить на верного Кэтфилда. Он понимал, что надо бы сказать людям еще несколько ободряющих, утешительных слов, но был не в состоянии. Все его мысли, дела, устремления принадлежали теперь Арлетте, ей одной. Он должен поставить ее на ноги!

— Любимая, как ты? — Витус стоял перед широкой кроватью под пологом, на которой ее иссушенное лихорадкой тело выглядело маленьким и жалким. — Арлетта, любимая!

Она открыла глаза, и он увидел, что конъюнктива снова красная и воспаленная. Он почувствовал укол в сердце, но виду не подал.

— Смотрю, жар привольно чувствует себя в твоем теле, ну да мы заставим его убраться. Завтра или самое позднее послезавтра мы его выгоним, и дело пойдет на поправку, — он нежно поцеловал ее.

— Я, должно быть, ужасно выгляжу, — она попыталась поправить волосы.

— Ты самая прекрасная женщина на свете. И никакой глупый жар не может этого изменить. А сейчас я расскажу тебе, что мы сделаем сегодня вечером: вначале я снова дам тебе коллириум для глаз. Потом — отвар ивовой коры. Боярышник отменим, а вместо него ты получишь тарелку вкусного супа. И еще ты выпьешь свежей воды, много свежей воды, чтобы жар не иссушал тебя. Магистр все принесет, когда мы закончим.

Арлетта вопросительно посмотрела на него:

— Что закончим? Что ты имеешь в виду?

— Перед этим я тебя осмотрю и мы пустим тебе кровь.

Осмотр показал, что симптомы чумы стали еще более выраженными. Температура, правда, больше не повысилась, а вот возле гроздей бубонов в паху появились два новых. Во вчерашних уже собрался гной, но прокалывать их было пока рано. Область некротической ткани вокруг блошиных укусов расширилась и потемнела. Витус задал себе вопрос, имеют ли какую-нибудь связь эти укусы с возникновением болезни, но тут же отставил его: ответа он все равно не знал. И никто не знал точно причин возникновения чумы. Надо будет иссечь потемневшую ткань, но не сегодня, еще нет, пока что он надеялся…

В целом Арлетта выглядела слабее, чем утром. Но, возможно, внушал себе Витус, причина тому поздний час. Хорошим знаком было, что понос не возобновлялся, хотя, с другой стороны, она ведь ничего не ела. И эти бесполезные размышления он отставил в сторону.

— Скарификатор сделает лишь маленький укол, тебе не будет больно.

Арлетта кивнула, закрыла глаза и с полным доверием протянула ему руку.

Его взгляд упал на ее руку, и он подумал, что не так давно видел одну лишь эту ручку, это тонкое запястье, тогда, в Гаване, когда Арлетта смотрела на мир из глубины окутывавшего ее одеяния. Горячие слезы обожгли его глаза, и он отвернулся, чтобы она их не заметила.

Витус нанес быстрый удар скарификатором, и в подставленную миску брызнул тонкий ручеек крови.

— Ты очень храбрая, любимая.

Арлетта не ответила, только ее веки затрепетали. Витус решил, что небольшого количества будет достаточно: ее тело такое хрупкое, в нем не так уж много крови. Он наложил компресс и перевязал руку, а потом осторожно положил ее под одеяло. В дверь постучали.

— Это я! — крикнул Магистр.

Витус встал и забрал суп и кувшин воды, которые Магистр оставил за дверью. Арлетта открыла глаза.

— А почему Магистр не зашел? — слабо прошептала она.

— Ах, знаешь, у него сейчас много дел. Давай поедим овощного супчику.

— Я не хочу есть.

— Но надо. Давай!

Витус приподнял ее голову и влил немного бульона. Послушно, как маленький ребенок, она проглотила жидкость. А потом посмотрела на него своими лихорадочными глазами и пролепетала:

— Я боюсь за нашего ребенка. Жар…

— Не волнуйся, любимая, э-э… дети переносят повышенную температуру намного легче взрослых, это общеизвестная истина.

Она проглотила еще ложку супу и еще одну и обессиленно откинулась на подушки. Внезапно ее снова зазнобило.

— Мне так холодно.

Сердце Витуса разрывалось от горя, от нежности и от страха за нее. Недолго раздумывая, он снял с себя одежду, лег к ней под одеяло, обнял и прижал к себе.

— Уи, Магистр, зефир надул славное утречко, а это тебе от печеной пулярочки. — Коротышка присеменил к дверям спальни Арлетты, где маленький ученый верно нес свою вахту. В руках у него был круг колбасы и ломоть пшеничного хлеба. Магистр принял подношение и положил его возле своей скамеечки.

— Обычно я не жалуюсь на отсутствие аппетита, но сейчас кусок в горло не полезет. И немудрено, когда Арлетте так плохо.

— Ей стало хуже?

— Если бы я знал! Витус ночью попросил чистую простыню. Зачем, не сказал. Закрылся, как устрица! Но, коли хочешь знать мое мнение, похоже, дела неважны. — Магистр покосился на аппетитный кружок и все-таки решился поесть. Жуя, он продолжил: — Во всяком случае, теперь меня никто не обвинит в gula [108].

Малыш уселся прямо на пол и вопросительно взглянул на друга.

— Чревоугодие — один из семи смертных грехов, которые, как проповедует пекущаяся о нашем спасении церковь, прямым путем ведут в преисподнюю.

— Уи-уи, щеб брюхо всегда было сухо.

— Так вот, — Магистр откусил еще кусок, — к беспокойству за Арлетту добавляется еще этот невыносимый запах гари. Кажется мне, что костры уж слишком палят. Что пользы, если все миазмы сдохнут, а вместе с ними задохнемся и мы!

— Уи-уи, есть и кой-ще похуже. Щепоть этой дворни уже пальнула за дальние горы с полными штанами, а в Уортинге отдубасили двух соломонов.

— Побили двух евреев? — Магистр, собравшийся еще раз откусить, застыл с открытым ртом. — А они-то в чем провинились? Что у них общего с нашей чумой?