Камиль Яшен - Хамза
Седло и сбруя его лошади были унизаны серебряными украшениями, в позолоте бархатная попона. Его сопровождало около десятка других шейхов.
Верующие, стоявшие вдоль улиц, увидев шейха Исмаила, низко склонялись в поклоне и так, не разгибая спин, стояли до тех пор, пока он не проезжал мимо них.
- Значит, договорились, Хамза-ака, - сказал Рустам Пулатов, - вы ни во что не должны вмешиваться. Вы и так уже сделали очень много. Шадману - ни одного вопроса. Сразу после курултая мы посылаем в Шахимардан своих людей, которые займутся этим иностранным шейхом. У меня теперь народу прибавилось.
- А курбаши?
- В районы предполагаемого расположения их банд завтра же будут двинуты войска.
- Значит, "человек из Самарканда" - это Алчинбек Назири...
- Он самый.
- Как же я раньше не догадался об этом?..
- Продолжительным наблюдением Назири уличен во многих связях, за которые он может быть арестован в любой день... Кстати говоря, он здесь, на курултае.
- На курултае?
- Делегат съезда.
- Почему же вы позволяете ему находиться на свободе?
- Он собирается здесь кое с кем встретиться, и мы должны засечь этих людей... Не исключается, что обратно в Самарканд Назири возвращаться не станет и прямо отсюда нелегалом отправится к своим друзьям в Шахимардан. Но уж этого мы теперь ему не позволим. В прошлый раз мы его здесь упустили...
Хамза поднялся.
- Я пойду, Рустамджан. Скоро, наверное, будет открытие...
- Хамза-ака, помните, вы писали мне в своем письме помимо наших дел ещё и о какой-то девушке из Шахимардана с красивым голосом...
- Санобар Шадманова?
- Да, да. Так вот, я разговаривал с профессором Степановым. Он полностью доверяет вашей рекомендации и готов зачислить эту девушку осенью на первый курс без экзаменов.
- Спасибо, Рустамджан.
- Хамза-ака, а когда вы сами хотите вернуться в Самарканд? Мне кажется, что уже пора.
- Нет, нет, ещё рано! Нужно провести сев. Первый коллективный сев!.. Разве можно оставлять людей накануне такого важного события?
- А как ваша опера?
Хамза махнул рукой:
- Ахунбабаев был прав - текучка заела.
- Хамза-ака, скажите, только откровенно. Вам пытался кто-нибудь угрожать в Шахимардане?
- Мне?.. Нет, ни разу.
- Я ведь эту публику знаю. Шантаж и запугивание у них на первом месте.
- Меня, Рустамджан, запугать трудно... Кроме того, их кучка, а нас много - весь народ, все люди.
- Преступник тем и опасен, что своей преступной активностью...
- Оставим этот разговор.
- Если есть хоть малейшая опасность...
- Никакой опасности нет. Когда-то мы с твоим братом Умаром не боялись ничего. А мы шли против огромной полицейской машины, против царя, против власти денежных мешков. И, как видишь, победили... Борьба тем и прекрасна, что она заставляет забыть такое унижающее человека чувство, как страх. Тем самым позволяет жить по самым высоким законам жизни.
- Спасибо вам, Хамза-ака.
- За что?
- Как-нибудь потом объясню. А сейчас - просто спасибо.
- Буду ждать твоих объяснений. Ты меня заинтриговал.
- Ну, до встречи!
- До встречи, Рустамджан.
- Я дам знать, где и когда.
Святой Миян Кудрат приближался к Шахимардану.
Уже около крайних домов кишлака стояли густые толпы народа. Как по команде, с возгласом "о, аллах!" все согнулись пополам в низком поясном поклоне хазрату.
Когда святой проехал мимо первой группы верующих, правоверные, расталкивая друг друга, бросились целовать следы копыт лошади хазрата, оставшиеся на пыльной дороге. Свита Мияна Кудрата сдерживала коней, чтобы дать верующим возможность насладиться своей преданностью главе мусульман всего Туркестана.
По мере приближения к центру кишлака народу на улицах становилось всё больше. Многие сбрасывали с себя халаты и устилали ими дорогу перед лошадью святого Мияна. И, таким образом, она, обыкновенная коняга, ничем, кроме внешней своей красоты, не отличавшаяся от прочих себе подобных четвероногих, ступала по сплошной ковровой дорожке, совершенно незаслуженно разделяя со своим хозяином почести, которые адресовались только ему одному.
Хазрат и шейх Исмаил встретились друг с другом неподалёку от площади, на которой стоял памятник Ленину. Когда расстояние между ними сократилось шагов до тридцати, шейх, натянув поводья своего коня, спрыгнул на землю и побежал рысцой навстречу Мияну Кудрату.
Подбежав, склонился в поклоне, затем приник глазами к подолу чекменя хазрата. Миян Кудрат, нагнувшись, обнял шейха.
- Предоставив нам возможность лицезреть ваш лик, вы чрезвычайно осчастливили нас, за что мы безмерно благодарим всевышнего, - произнёс Исмаил дрожащим от волнения голосом. - Великое счастье для нас, ваших рабов, видеть ваш лучезарный лик!
- Всем вам хвала, правоверные! - устало ответил Миян Кудрат. - Я бесконечно благодарен великому аллаху, который внушил мне мысль совершить паломничество к священной гробнице Шахимардана.
- Вы, мой хазрат, избранник аллаха! Не устали ли ваши уважаемые спутники?
- Нет, не устали, тысяча благодарностей всевышнему, создавшему всё сущее!
Шейх Исмаил, пятясь, вернулся к своему коню, с помощью стремянных поднялся в седло и, присоединившись к Мияну Кудрату, поехал рядом с ним.
- Мне, скромному слуге великого аллаха, не нужны никакие почести, - громко изрёк Миян Кудрат. - Для нас лишь бы было укромное место для молитв, а для пропитания хватит куска зачерствевшей лепёшки и глотка холодной воды!
- Да будут исполнены ваши желания, мой хазрат, мы все будем брать пример с вас, - поклонился с лошади шейх Исмаил.
- Ослабевает вера у мусульман, - сокрушенно покачал головой Миян Кудрат. - Нет прежнего рвения. Ещё совсем недавно не счесть было людей, которые валом валили сюда на паломничество...
- Воистину так, таксыр, ослабевает вера в людях, - печально ответил шейх Исмаил. - Недуг безбожничества подтачивает веру мусульманскую. Правоверные становятся друзьями русских, пренебрегают заповедями корана, вступают в артели безбожников...
Все, кто стояли на пути следования "святого" каравана, при его приближении, вскрикивая "о, аллах!", падали на землю.
Миян Кудрат, молитвенно сложив ладони, благословлял народ, вышедший встречать его.
...Один старый дехканин, лежавший на земле, услышав последние слова шейха Исмаила, тронул рукой соседа, распростёршегося рядом:
- Слышал, артель, оказывается, запрещена кораном?..
- В коране об артели ничего не говорится, - раздражённо ответил сосед, поднимаясь и отряхивая пыль. - Коран создан богом для хранения веры, а артель нужна для жизни. Она не имеет никакого отношения к вере.
- Вот увидишь, теперь все муллы будут ругать тех, кто вступил в артель.
- Если я собираюсь пожертвовать деньги для мечети, то мулла и шейхи, думаешь, будут спрашивать у меня, каким образом я их заработал? У отца ли взял, у брата или у колхоза? Им всё равно. Будут хватать обеими руками.
- Ты совершил сейчас грех, кайся... Потом будет поздно. Нехорошо задевать ишанов...
Миян Кудрат и шейх Исмаил выехали на заполненную колхозниками центральную площадь. Было много женщин с открытыми лицами.
Миян Кудрат, увидев памятник Ленину и цветы, возложенные к его подножию, нахмурил брови. Кивнув на памятник, он гневно сказал Исмаилу:
- Оскорбляя аллаха, поставили изображение человека?.. Это называется идолопоклонство! Боже праведный! Накажи безбожников и Неверов!
Рустам Пулатов, стоя у окна, наблюдал, как во дворе театра, на берегу арыка, где для делегатов съезда была разбита летняя чайхана, Алчинбек Назири, сидя в одиночестве за столиком, пьёт чай. На противоположном берегу арыка, разговаривая с девушкой, стоял один из сотрудников, ведших за Назири непрерывное наблюдение.
К Алчинбеку подошли двое, сели за столик. "Совсем обнаглел, негодяй, - раздражённо подумал Пулатов. - Почувствовал близость Шахимардана. Надо его брать сегодня же".
Он сделал знак своему помощнику.
- Установите, кто те двое. Найдите способ задержать и проверить документы, как только они отойдут от Назири.
- Слушаюсь, - коротко ответил помощник и вышел.
"Плетёт, плетёт свои сети паук! Торопится всё закончить и уйти в горы... Но недолго осталось. Возьмём сегодня. Важно только узнать, те ли эти двое, кого мы ждём?"
В коридоре раздался звонок, возвещавший о начале работы курултая. Во дворе звонок тоже был слышен. Алчинбек встал, через двор пошёл к зданию театра. "Очень хорошо, - подумал Пулатов, - сейчас эта пара будет просвечена на вкус и на цвет".
Он вышел в коридор, открыл двери служебной ложи и сел в глубине за портьерой. Зал был переполнен.
Хамза сидел внизу, в предпоследнем ряду партера. И, глядя на него сверху, на его седые брови, на сильно постаревшее лицо, на резкие вертикальные складки над переносицей, Рустам Пулатов с грустью подумал о том, что Хамзе Хаким-заде Ниязи всего лишь сорок лет. "Чуть больше было бы сейчас и Умару, - вздохнул Рустам, - если бы не настигла его во времена мухтариата смерть здесь же, в этом городе, от руки Эргаша".
