Портрет Лукреции - О'
Ничего похожего на душу Марии она не увидела. Ни ветерка, ни движения, ни вспышки света. Только нескончаемый дождь, бьющий тысячами серебряных игл по подоконникам в детской, по полу и зеленоватым окнам, по улицам и домам всего города.
Примерно через месяц после похорон Марии чуткое ушко прижалось к шершавой деревянной перегородке между комнатой и кабинетом великого герцога и услышало следующее: глухие размеренные шаги из одного конца комнаты в другую, скрип пера, сдавленный кашель и совсем близкий шелест дыхания. А затем голос Вителли, советника великого герцога Козимо:
— Прискорбно, — произнес он и добавил: — Хотя, разумеется, ничто не сравнится с горькой утратой госпожи Марии.
Молчание, после — неразборчивое бормотание в знак согласия. Козимо.
— Письмо из Феррары подобает случаю, — отчитался Вителли.
Послышалось шуршание бумаги: похоже, послание внимательно изучали.
— Итак… — продолжил Вителли, встав поближе к перегородке. Судя по всему, он читал из-за плеча Козимо. — Юноша и его отец, герцог, безмерно опечалены утратой и выражают глубочайшие соболезнования вам и матери госпожи Марии.
— Да-да, — слегка нетерпеливо поторопил Козимо.
Если бы обладательница ушка подвинулась левее, то заметила бы просвет в деревянной панели, а если бы прижалась к трещине как следует, увидела бы свет канделябра, очертания кресел, стоящую фигуру — вероятно, Вителли — и человека, сидящего в чем-то блестящем и коричневом, а именно великого герцога Козимо в мантии на собольем меху, которую он носил в холодные дни.
— Второе письмо, — продолжил Вителли после небольшой паузы, ибо он всегда знал, когда говорить, а когда промолчать, — пришло от некоего приближенного феррарского двора.
Козимо тяжело откинулся в кресле.
— И?
— Отправитель намекает, что герцог огорчен неудавшимся союзом так же, как и вы. Далее упоминается — и весьма тактично, должен заметить, — что герцог слаб здоровьем, и приход к власти его сына, Альфонсо — лишь вопрос времени. Потому я вынужден поторопить вас с ответом. На это место претендуют многие, значит…
— Что тут поделаешь? Я отнюдь не…
— Письмо намекает, — объяснил Вителли, — что герцог положительно смотрит на брак сына с другой вашей дочерью.
— Но… — Козимо почесал в бороде. — Ее светлость Изабелла уже обручена, я не могу разорвать такое серьезное соглашение. Как он себе представляет…
Вителли вежливо прокашлялся.
— Полагаю, ваше высочество, речь идет о госпоже Лукреции.
Любопытная девочка — если она там была — отпрянула бы от просвета. Обернись люди в комнате и заметь ее за толстыми деревянными стенами, она и то удивилась бы меньше.
— Лукреция?.. — повторил Козимо. — Она совсем еще дитя…
Вителли опять кашлянул.
— Ей скоро тринадцать.
— Тринадцать? Нет, ей… десять, да? Она еще живет в детской, с куклой играет! Не может ведь Феррара…
Вителли знаком убедил его замолчать.
— Да, она юна и мала ростом, но скоро ей исполнится тринадцать, государь. Этот брак очень выгоден, вы сами много раз говорили. Подумайте только: нам снова выпала возможность заключить союз между нашим регионом и Феррарой. Сын герцога скоро сам станет герцогом. Да, религиозные взгляды его матери усложняют дело, но все можно уладить, если сын герцога и впрямь такой способный, как утверждает мой осведомитель. А если упустить случай, наше место с радостью займут другие. Очевидно, Лукреция вскоре… — Советник тактично помолчал и продолжил: — …достигнет зрелости. Если уже не достигла. Я наведу справки. Возможно, ваше высочество обдумает предложение?
Где-то в палаццо еще один голос, погрубее, сердито позвал:
— Лукреция! Лукреция! Куда она подевалась?
Любознательная девочка отбежала от перегородки и испуганным вихрем полетела по лестнице на второй этаж.
Няня скупо разливала суп, когда встрепанная Лукреция ворвалась в комнату, будто подгоняемая стаей волков; дверь хлопнула у девочки за спиной.
— Вон она где! — София пригрозила Лукреции половником. — Куда ты запропастилась? А я зову, зову!.. Садись сейчас же.
Лукреция устроилась за столом и взяла ложку. Брань Софии пролетала мимо ушей. Она не ела, только возила ложкой по тарелке, будто работала веслом на галее. В итоге суп Лукреции съел Гарциа.
Она все думала о разговоре между отцом и Вителли. Думала о сыне герцога Феррары, его блестящих сапогах, о том, как он прошел мимо нее на вершине башни, как погладил пальцем щеку. Думала о Марии, о лекарях, которые две ночи подряд шаркали туда-сюда: то в ее опочивальню, то обратно, а потом останки сестры положили в деревянный ящик и заколотили крышкой. Они потеряли Марию; многоглавое существо, именуемое детьми палаццо, утратило одну из голов. Лукреция слышала, что отец велел перенести портрет Марии из мезонина в его покои. Она представила, как безучастные, красивые глаза сестры неотрывно наблюдают за отцовской комнатой. Интересно, смотрел ли папа на картину каждый день? Врезалась ли в его память мельчайшая черточка покойной дочери? Когда пришло письмо от отца ее жениха, стоял ли он перед портретом, гадая, отдать ли взамен другую дочь?
Что бы сказала Мария?
Сама мысль о помолвке с этим мужчиной, сыном герцога Феррары, попросту не укладывалась в голове. Как гром среди ясного неба! Лукреция не знала, что и думать. Занять место умершей сестры!.. Она застыла от страха. Мозг сам начал подбирать сравнения с Марией: Лукреция меньше, куда хуже разбирается в музыке и танцах, тушуется перед гостями и придворными, витает в облаках и спит на ходу, теряет нить разговора, уступает Марии в красоте, ничуть не смыслит в нарядах и украшениях.
Она поставила локти на стол в детской, где провела всю жизнь, но собственное тело стало вдруг чужим: руки, ноги и голова принадлежали словно бы другому человеку, ей не под силу приказать им сидеть, поднять ложку ко рту, дышать. Страх нарастал, как мох на камне. Казалось, в палаццо прокралось нечто и теперь стояло у нее за спиной. Лукреция сидела над пустой тарелкой и трепетала. Ей представилась темная студенистая тварь с неровным, дрожащим контуром; глаз у твари не было, только влажная пасть, из которой шел пар. Ни к чему оглядываться: за ней явилась смерть. Пришло внезапное озарение: если этот брак состоится, она умрет — сейчас или чуть позже. Скоро. Никуда ей не деться от этой сущности, призрака собственной гибели.
Лукреция прижалась к краю стола. Огонь свечей вдруг стал невыносимо ярким, а потом угас. Грудь мучительно сдавило: тварь схватила свою жертву за горло и накрыла рот ледяными пальцами.
Ни с того ни с сего Лукреция скользнула под стол и поползла на ощупь. От твари не убежишь, она протянет лапу и схватит; надо затаиться и незаметно пролезть на другую сторону между ножками стульев.
Лукреция вылезла наружу. Няньки кричали, София возмущалась:
— Ради всего святого, ты что вытворяешь?!
Ну конечно! Они не видят ужасную тварь, не могут ее почуять, а она, Лукреция, может! Она рванулась было вперед, однако ее схватили за руку. Наверное, та Сущность? Вот и пришел конец? Теперь ее тоже запихнут в деревянный ящик и похоронят в фамильном склепе, как бедняжку Марию.
Она вырвала руку и бросилась к выходу. Воздуха не хватало, голова шла кругом от духоты. Камин, гобелены, сундук и дверь расплывались в огненном мареве. И вдруг все померкло, как занавесом накрыло, и Лукреция рухнула на пол.
Она будто проснулась от долгого сна… Но нет, она на полу, рядом толпятся няньки, София хмурится, а братья спрашивают наперебой:
— Она живая? Очнется? Позвать папу, пусть вызовет лекаря?
Увидев, что Лукреция пришла в себя, София щелкнула пальцами и всех оттеснила.
— Уйдите! — велела она. — Все вон, сейчас же!
Братья и няньки неохотно поплелись к двери, а София принесла диванную подушку и подложила Лукреции под голову — нежно, очень нежно.
— Вечно одно и то же, — тихо ворчала София. — Попробуй пойми, что ты в следующий раз выкинешь.
