Георгий Гулиа - Сказание об Омаре Хайяме
Али сказал:
– Он шел по опаленной солнцем земле, на зубах его песок пустыни, и в глазах его пыль пустыни. Один из погонщиков – отец этого поэта. Отец ничего не жалеет для сына. Он одел и обул его так, чтобы не оскорбить твоих глаз…
– Мои глаза ко всему привыкли, Али.
– Он пил вонючую воду и ел гнилую пищу. Гиены пустыни чуть не сожрали его…
– Это преувеличение, Али.
– Он шел к тебе, и смерть витала над ним…
– А другие, которые шли вместе с караваном, разве бессмертны? И очень глупо рисковать жизнью ради стихов, без которых вполне можно прожить.
– Однако, хаким, ты же не можешь без них!
– Без стихов?
– Да! – дерзко воскликнул Али.
Омар Хайям перемешивал указательным пальцем фисташки. Долго он это делал. Долго и молча.
– Может быть, молодой человек желает узнать что-либо о светилах? – наконец проговорил он.
– Нет. Он только поэт.
Хаким все думал.
– Может, показать ему обсерваторию?
– Нет, он желает говорить только о стихах.
– Какой чудак! – сказал хаким. – Зови его. «Ради стихов? – подумал хаким. – Ради стихов столько мучений на долгом пути? Какое это будет неисчислимое бедствие, если в один прекрасный день большинство человечества обратится в неистовых поэтов!»
И он встал навстречу гостю, пришедшему издалека. Молодой человек бросился к хакиму и с жаром поцеловал ему руку.
Омар Хайям усадил его, а служитель Али принес кувшин шербета и кувшин вина.
– Я недостоин этого! – воскликнул молодой человек, порываясь встать. – Я не могу сидеть у правого плеча великого поэта!
– Сиди, сиди, – сказал хаким, удерживая поэта. – Мы сейчас разберемся во всем, и, ежели обнаружим здесь великого поэта, все будет по-твоему.
Молодой человек восхищенно глядел на хакима: ему не верилось, что он рядом, совсем рядом и что они дышат одним воздухом.
Хаким справился об имени поэта из Балха, и тот назвал себя: имя – Рустам, а по отцу – Зирак.
– Рустам эбнэ Зирак? – спросил Омар Хайям.
– Да, господин, именно так.
Хаким внимательно оглядел молодого человека и сказал:
– Мне кажется, что ты сошел со славных страниц великого Фирдоуси.
– Почему так кажется, господин? – смущенно произнес Рустам.
– А по всему… И рост, и молодость… И это имя твое… Что привело тебя сюда?
– Мы шли долгим и трудным путем, – сказал Рустам. – Глаза наши очень часто ничего не видели сквозь завесу желтой пыли, ветер срывал с головы шапки и уносил далеко. Однажды нам казалось, что буря заживо погребет весь караван. Это было между Балхом и Нишапуром. Отец сказал мне тогда: «Вот до чего довели тебя стихи».
– Стихи? – удивился Омар Хайям. – А при чем стихи, когда бушует буря? Или, может, я чего-то не улавливаю?
Молодой человек из Балха что-то хотел объяснить и вроде бы не мог.
– Стихи сочиняются в свободное время, – сказал хаким. – Но когда бушует буря, надо думать и бороться, а не стихи сочинять.
– О господин мой, ты не так меня понял, – сказал Рустам вдруг на арабском языке.
Хаким поднял руку:
– Не утруждай себя, Рустам, я прекрасно понимаю и свой родной. Говори по-нашему…
– Господин мой, дело в том, что я поэт и приехал сюда, в Исфахан, только чтобы повидать тебя и поговорить с тобой.
– О чем же?
– О стихах… О высокой поэзии.
– Ты, конечно, шутишь, Рустам. – Хаким взял многократно сложенный лист самаркандской бумаги и развернул. Он оказался картой, на которой изображены моря и реки, города и высокие горы великого царства.
Хаким указал на город Балх, а потом перевел взгляд на город Исфахан и в него тоже ткнул пальцем.
– Ты видишь? – спросил он. – Какое это расстояние? Сколько сот фарсангов, а?
– Много, – ответил Рустам.
– На караванной дороге встречаются не только оазисы, Рустам. Она полна ловушек: болезней, зверей, разбойников. Песок тоже убивает человека. Очень часто. Если купцы рискуют жизнью, они знают, что это стоит барыша, который сулит им опасное путешествие. А ты почему рисковал?
– Хотя бы для того, чтобы посмотреть свет, – сказал Рустам и покраснел.
Хайям отпил вина.
– Это хорошо! – сказал он. – Твой ответ мне нравится. Ради этого можно и рискнуть. То, что увидел глазами и пережил сердцем, стоит очень многого. Не так ли?
– Да, и я так думаю.
– И ты решил ради стихов посмотреть свет?
– Не совсем так, мой господин. Я решил поговорить с тобой.
– О стихах?
– Да.
– Почему именно со мной? Разве мало поэтов в Балхе?
Рустам отпил шербета и сказал, не скрывая своего удивления:
– Поэты в Балхе? Они есть, но разве кто-нибудь из них сравнится с тобой?
– При чем тут я? – раздраженно бросил Омар Хайям.
Рустам растерялся. Ему показалось, что этот Омар Хайям вовсе не тот Омар Хайям, к которому шел через опасные пустыни. Но ведь ошибки быть не может! Омар эбнэ Ибрахим? Омар Хайям – поэт? Омар Хайям – надим – постоянный собеседник его величества? Омар Хайям, работающий в обсерватории? В самом Исфахане? Или здесь две обсерватории и в обеих работают Омары Хайямы?
«Наверное, мне следует встать и уйти, – подумал Рустам. – Если я попал не к тому Омару Хайяму – величайшему поэту, – то, разумеется, следует как можно скорее покинуть обсерваторию и не морочить голову уважаемому хакиму…»
Рустам вскочил на ноги. Он вскочил так, будто собирался бежать, бежать без оглядки. Глаза его были расширены, пальцы на руках оттопырены, и необычная бледность на лице…
– Я прошел многие сотни фарсангов… – сказал он, запинаясь. – Я уже говорил, что на зубах моих был песок, а глаза слипались от желтой пыли. Скажи мне, о хаким, неужели я ошибся адресом?
– Кого ты искал, Рустам?
– Омара Хайяма.
– Он здесь, перед тобой.
– Но мне нужен поэт…
– Зачем?
– Чтобы поучиться у него мудрости…
– У поэта Омара Хайяма?
– Да, у него.
Рустам сложил руки на груди и насупился. И немного погодя прочитал стихи. Нараспев. Выделяя рифмы, подчеркивая смысл их особым произношением важных, по его мнению, слов. Смысл стихов был точен, не допускал двух толкований. Это были стихи-четверостишия о том, как течет по земле, красивой земле, ручей. Он блестит, сверкает всеми цветами радуги, и звуки его чарующи. Но вот впереди расселина, и ручей пропадает, исчезает, словно его и не было на этом свете. Вот и все!
Хаким слушал, опустив голову. И, не подымая ее, спросил молодого поэта:
– Ну и что?
Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В нем говорилось о кувшине, простом кувшине из глины. Что, казалось бы, в этом особенного? Но вот поэт, написавший эти рубаи, увидел в нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина – это руки красавицы, а сам кувшин – из сердца ее. Иными словами, красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гончар смастерил кувшин.
Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же скажет этот непонятный Омар Хайям в образе хакима.
А хаким неожиданно встал, взял за плечи молодого человека и повел его наверх, на крышу обсерватории. Они подымались по крутой винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился из небольших стрельчатых окон.
Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, насколько хватало глаз, простирался огромный город. Над множеством домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из-за реки доносились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжьих колокольчиков. Река Зайендеруд – благодетельница крестьян – шумела на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвет по-особенному сверкал на солнце Исфахана.
А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого бирюзового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже жаркое солнце не способно лишить его яркости, голубизны.
После прохлады и полусумеречного освещения на крыше оказалось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь мир оказался таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило бы слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту…
Хаким подвел гостя к большой шаровидной астролябии. Снял с нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно солнцу – до такой степени была она начищена. Ярко-желтая медь слепила глаза.
– Я и мои товарищи, – начал хаким, – каждую ночь проводим здесь по нескольку часов. И наш глаз направлен в самую глубину небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся на нашу Землю и снова окунаемся в различные работы и дела. Учти, Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял?
– Нет, – чистосердечно признался пылкий Рустам.
Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся по душе ответ поэта из Балха. Нет ничего хуже, когда тебя не поняли, а в угоду тебе говорят «да». Хаким сказал про себя, что надо бы объяснять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо у них самомнение преобладает над действительными знаниями. Наверное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким, таким же был в молодости…
