Наталья Иртенина - Нестор-летописец
До Киева Григорий в тот день не дошел. У самого плетня поскотины на краю села до него долетели брань и вопли. Во дворе местного знахаря набилась толпа смердов обоего пола. С крыльца силой стаскивали самого знахаря, нелюдимого мужика, жившего с немой женой. Григорий подошел ближе, послушал и заволновался. Сельские хотели устроить обряд испытания водой. Знахарю плевали в бороду, обвиняя в колдовстве.
— Он… он убил!
— А нам за него дикую виру плати!
— Женка у него ведьма… ишь ты, вытаращилась… глаз черный, ведьминский…
— Безъязыкой прикидывается… а сама в лягушку обернется и квакает…
Жена знахаря мертвой хваткой вцепилась в мужа, и ее тащили заодно с ним. Выволокли со двора, толпой пошли к речке. Григорий бегал вокруг и надрывался в крике, что языческие обычаи суть дьявольское искушение. Его оттирали, грубо толкали в бока и совсем не слушали. Потом к нему подошел ражий детина, ласковый мужик по имени Толбок, ростом не ниже, а в плечах вдвое шире. Взял Григория в объятия и повел в другую сторону.
— Ты б не мешал там, — попросил Толбок. — Чего уж. Ну кинут в воду. Ну поплывет, не утопнет. Вода колдунов не берет. А раз колдун, сам плати виру за убивство. Не наш он, не общинный. Пришлый откудова-то. И баба евойная оттудова же.
— А если не поплывет? — спросил Григорий, уже не пытаясь освободиться из медвежьих объятий Толбока.
— Тогда утопнет, — убежденно сказал смерд. — Ежели не вытянем. Водяному духу подарочек. Зато не колдун будет.
— Господи! — отчаянно воззвал Григорий к небу. — Помоги мне направить сих язычников на путь истины Твоей и отвратить их от бесовских треб!
Толбок привел его на свой двор, отворил амбарную клеть и втолкнул внутрь. Погремел снаружи засовом.
— Думаете бесов перехитрить? — Григорий колотился в дверь. — Они вас самих обдурят! Трудно ли им подержать невиновного на воде?
К реке, где собирались испытывать знахаря, меж тем пожаловали на конях княжьи отроки. Посмотрели. Мечник шевельнулся было всех разогнать, но Гавша остановил его:
— Заба-ава!
Знахарю, отпихнув немую женку, связали руки-ноги, положили в лодку-однодеревку. На весла сели двое мужиков, отплыли к середине. Речка была хоть и не широкая, зато быстрая, лодку сносило течением. Один смерд работал веслом, удерживая ее на стрежне, другой перекинул знахаря за борт.
На берегу затаили дыхание. Обездвиженное тело знахаря подхватило течение. Какое-то время он держался на поверхности.
— Ну я же говорил, — раздался довольный голос.
Потом стал тонуть. Голова ныряла и снова появлялась. Наконец исчезла совсем.
— Утоп…
Разочарование смердов было велико.
К месту, где в последний раз видели знахаря, изо всех сил гребли мужики в лодке. Один стащил с себя рубаху, прыгнул в воду. Скоро, однако, вынырнул, влез обратно, стуча зубами.
— Не наше-ол! — повестил он криком.
— Э-эх!.. Бабы, а ну отвернулись!
Толбок скинул лапти, рубаху и порты, пошел в реку. Долго не показывался из-под воды. Уже подумали, что и его схватил водяной дух, стали жалеть. Жена Толбокова наладилась было причитать. Но он вдруг выплыл, обвитый тиной, как русалка, белый, будто взаправдашний утопленник.
— Течением снесло, — объявил он. — Может, где и выплывет. Эй, бабы, чего вылупились?
— А на такой уд чего ж не поглядеть, Толбоша, — звонко ответила самая смелая, бултыхая монистом на шее и медными кольцами на висках.
— Я те погляжу, зараза! — взвилась Толбокова женка. — Я те так погляжу! Глаза вывалятся!
Толбок, поскакав поочередно на каждой ноге, влез в порты. Отпихнул жену, кинувшуюся с лаской, и пошел прочь.
— Ну так чего, — крикнул Гавша, — не колдун, что ли?
— Не-а, — сказали смерды и пошли в разные стороны по своим делам.
Княжьи отроки тоже потеряли интерес, ускакали.
Толбока нагнал посельский Прокша.
— Слышь, Толбоша, а женка-то немая утопилась.
— Сама?
Толбок сходу развернулся, задел плечом старосту, не успевшего отскочить.
— Сама. В камыши зашла и утопилась. Я видел. Там и плавает, зацепимшись.
— Плохо.
— Кто ж говорит, что хорошо.
Они посмотрели друг другу в глаза и поняли без слов.
— На кладбище ее нельзя.
— Этим летом на русальной неделе страсть сколько русалок повылезло. Я от одной едва отбился. В воду хотела затащить.
— Теперь еще одна прибавится… А какая тебе попалась? — заинтересовался Толбок.
— Старуха с космами и титьки каменные. Этими титьками и бодалась.
— А бывают молодые…
— Бывают… Я, Толбоша, во двор к себе боюсь идти.
— Пошто так?
— Клятый чернец подсунул мне в погреб мертвецов со священной елани. Пущай, говорит, полежат пока.
— Чернец? Ах ты…
— Эй, Толбоша! Ты куда? — кликнул посельский. — А русалку… тьфу ты, бабу утопленную вылавливать?..
…В амбаре, где сидел в заточении монах, было шумно. Толбок еще во двор не успел зайти, уже слышал, как во весь голос блажит чернец:
— Да обратится хула твоя на главу твою, лукавый бес. Отойди от меня, сатана. Не смущай мою душу, когда творю молитвы Господу моему. Проклят ты и вся противная сила твоя. Запрещает тебе Господь…
Толбок распахнул дверь. Посреди скарба — пахотных орудий, рыбачьих неводов, птичьих силков, тележных колес, конской и воловьей упряжи — стоял на коленях умолкший Григорий. Моргал от внезапного света.
— С кем разговаривал? — добродушно спросил смерд.
— С тем, кого вы ныне тешили.
Чернец поднялся с колен. Толбок ничего не понял, но согласился.
— Чем все закончилось? — спросил монах.
— Не вытянули. — Толбок пожал могучими плечами. — Я на дне его за коряжку подцепил, чтоб не всплыл.
— Для чего? — изумленно вопросил Григорий.
— Экий недогадливый. Чтоб еще восьмушку пуда не платить за мертвую голову. Нету тела, нет и головы.
Толбок показал щербатую улыбку.
11
Киев — большой торговый город. Здесь сходятся пути из варяжских стран и Новгорода, из Корсуня и византийских владений, из волжских булгар и магометанских Хвалис. На пристанях встречаются товары со всех концов света: русские мед, воск и меха, рыбий зуб со Студеного моря, ромейские амфоры с вином и маслом, драгоценные паволоки, стеклянные украшения, камни-самоцветы, златокузнь, грецкие орехи, сушеные фрукты, диковинные восточные сладости, сарацинская поливная утварь, мечи из дамасской стали, восточные пахучие приправы и благовония, хрусталь, балтийский солнечный камень, варяжское железо и английское сукно. На торгах отсчитывают по весу золотые византийские солиды, серебряные денарии из латынских стран и арабские дирхемы. Русские купцы, особенно новгородские — от них и повелось — любое чеканенное серебро, невзирая на происхождение, называют кунами и с одинаковым удовольствием набивают им кошели. Русь лишена собственного драгоценного металла. Дальше чеканки немногого числа княжеских златников и сребреников при кагане Владимире и его сыне Ярославе дело не пошло.
Привозной звонкой монеты всегда не хватало. А торговали все — от князей до подневольных закупных ремесленников, живших в боярских усадьбах. Даже холопы находили случай купить-продать. С торговлей по быстроте обогащения мог сравниться лишь удачный военный поход: на булгар ли, на греков или на соседнюю русскую землю. Но на греков и булгар не ходили давно, с ними на Руси нынче мир. А князья Ярославичи живут в согласии и грабить друг дружку пока не затевают. Один Всеслав мутит воду. За его своеволие полоцкая земля и поплатилась: град Менеск был взят Ярославичами на щиты и дочиста ограблен.
Отличить княжьего либо боярского дружинника, водившего торговые лодьи, от купчины, препоясанного мечом, кроме воинской гривны на шее и мятля на плечах, можно по выражению лица да по направлению взгляда. Княжий муж смотрит в глаза и на руки, отвешивающие, отсчитывающие серебро и золото. Купец больше приглядывается к свойствам товара, к весовым и прочим мерам — нет ли лишней тяжести в гирьке, той ли длины пядь и локоть у продавца, какой надо.
У тех же, кто легко торговал со всем светом, не слезая с места, не имея ни лодей, ни лавок на торжище, ни меча на поясе, ни лубяного короба за спиной, как у бродячих коробейников, выражение лица отличалось разительно. Глаза на нем смотрели с тысячелетней мудростью и младенческой чистотой. Высокий лоб бороздили морщины, нажитые многолетним трудом лукавства. С робко улыбающихся губ слетало самоуничижительное подобострастие, а руки отсчитывали монеты из сундука, чтобы отдать их в рост и повязать на шею должнику удавку процентов-резов. Изъяснялось это лицо на своем наречии, впитавшем много славянских слов, а прозывалось хазарским иудеем. Обитало оно возле Жидовских ворот, где ему со всей родней и соплеменниками определил место князь Ярослав, внук Святослава, грозы и победителя хазар. Любовью в Киеве оно не пользовалось, зато имело известность. Драгоценный торговый металл нужен всем. Только в княжеской казне золота хранится больше, чем у него.
