Карен Харпер - Наставница королевы
— Он очень далеко отсюда, миледи. Простирается от безлюдных вересковых пустошей на севере до выступающих из моря скал на юге, однако между этими областями, поверьте мне, хватает вполне цивилизованных городов и поселков.
Она спросила, какое образование я получила и какой веры придерживаюсь. Я сказала совершеннейшую правду о том, что я, как и семья сэра Филиппа, привержена новому вероучению, и на все остальные вопросы ответила вполне искренне. Раз уж мы были наедине, не упомянет ли она о том, что я буду служить связующим звеном между ней и Кромвелем? Но вскоре я сообразила, что Анна уже тогда знала истину, когда-то открытую мне Кромвелем: даже стены имеют уши. Поэтому, поигрывая филигранным футлярчиком, от которого исходил тонкий аромат[29], она поднялась, зашуршав юбками, и поманила меня изящным жестом к распахнутому окну. Мы стояли у амбразуры и любовались видом на пруд и великолепный сад, все еще цветущий.
— Должна сообщить вам, — леди Анна понизила до шепота свой чистый, как звон колокольчика, голос, — что в Гемптон-корте, принадлежавшем некогда «папе» Англии кардиналу Уолси, как и в лондонском Йоркском дворце, имеется несколько потайных переходов и лестниц, которые соединяют покои короля с другими комнатами, а также ведут в парадный двор и в сады. Это запасные выходы на случай необходимости или если возникнет такой каприз. Я говорю вам об этом не для того, чтобы вы ими пользовались — ибо они предназначены для одного только государя, — но чтобы вы знали: даже в таком уединенном месте, как моя спальня, нас могут подслушать.
— Понятно, миледи.
— И раз уж вы будете посвящены в некоторые мои личные дела, вам следует знать, что король не посещает меня тайком, пользуясь этими переходами, потому что я объяснила ему невозможность таких поступков. Полагаю, вы понимаете, — продолжала леди Анна, — что мне придется время от времени передавать через вас письма нашему общему другу и, вероятно, получать от него ответы. Это надлежит делать осмотрительно, без огласки.
— Я понимаю, миледи.
— Все это — ради правового дела, и те, кто останется со мной до конца, пожнут его заслуженные плоды.
— Да, миледи. Я буду преданно служить вам.
Сколько раз впоследствии я вспоминала эти слова, сказанные при нашей первой встрече: «… те, кто останется со мной до конца». В тот день леди Анна отпустила меня, а сама осталась стоять у окна, неожиданно притихшая, хмурая и погруженная в свои мысли. Чтобы не отвлекать ее от дум, я тихонько подошла к двери. А когда открыла ее, в комнату чуть не ввалилась леди Джейн, вероятно, прильнувшая к ней с той стороны.
Глава пятая
— Все сюда, леди! — позвала нас Мэри Тэлбот на пятый день моей службы в свите Анны Болейн. Мэри хлопнула в ладоши, словно мы были комнатными спаниелями, которых так любят знатные дамы, хотя сама Анна отличалась в этом от остальных: она предпочитала, чтобы за ней повсюду следовала гладкошерстная борзая. — Сегодня нам предстоит игра в шары на лужайке с приближенными короля. Впрочем, — добавила Мэри, бросив на меня косой взгляд (вероятно, она считала, что раз я новенькая при дворе и ни с кем здесь не знакома, то не имеет ни малейшего значения, что я увижу и услышу), — мне бы хотелось, чтобы его величество не притащил с собой моего благоверного, черт бы его побрал, — не короля, конечно, а Перси.
Генри Перси было семнадцать лет, когда король и кардинал расстроили его тайную помолвку с Анной Болейн, а ему самому велели жениться на Мэри. Этот брак превратился в мучение для них обоих. Мэри упала бы в обморок, если бы узнала, что Кромвель заранее мне об этом рассказал. После двух лет законного супружества, в течение которых Перси все тосковал по утраченной любви, хандрил, часто хворал, Мэри рассталась с ним. Однако все последующие пять лет они оба служили при дворе: он был дворянином королевской свиты, она же — фрейлиной, сперва у королевы Екатерины, а теперь у Анны. Супруги Перси просто терпели присутствие друг друга, да и то с трудом. Мне казалось, это должно послужить уроком всем, кто вступает в навязанный со стороны брак. Правда, мои родители женились по любви, а ведь они очень часто ссорились. Можно привести в качестве примера и королевский брак Генриха Тюдора — вернее, то, что от этого брака осталось.
Все четырнадцать фрейлин выстроились за Анной в несколько странном порядке, так что я оказалась в последней паре, рядом с хорошенькой Мэдж Шелтон[30], которой я помогала учиться писать. Она и читала с трудом, но я решила, что с этим можно немного подождать. Могу поклясться, что я никогда так прилежно не изучала ни географию, ни историю, ни спряжение латинских глаголов, как теперь стала изучать обычаи, царившие среди королевских придворных. И я не переставала удивляться тому, что при дворе принято делать, а что нет.
Следовало заучить должности и обязанности. Например, дворяне личной свиты короля — такие, как Генри Перси, — должны были, пока король почивает, наблюдать за всем, что происходит этажом выше и этажом ниже. Ознакомилась я с подушным содержанием: сколько и какого рода блюд, напитков, свеч, дров полагается каждому придворному в зависимости от занимаемой должности. В мое содержание входили также несколько монет ежемесячно, но я выяснила, что их надо откладывать, дабы сделать к Рождеству подарки его величеству — а в этом году, вероятно, и леди Анне. Стало понятно, что деньги на расходы я могу получить только от Кромвеля, поскольку сэр Филипп никогда даже не заикался о выделении мне каких-либо средств.
Поначалу мне почти нечего было сообщать Кромвелю, да и леди Анна не посылала ему через меня записки — до пятого дня моего пребывания в Гемптон-корте. Тогда произошло столько всего, что сейчас я изо всех сил стараюсь припомнить и описать все в подробностях.
Во-первых, следует отметить: хотя при первой нашей короткой встрече леди Анна показалась мне сдержанной, учтивой, склонной к размышлениям, на людях она являла полную противоположность всем этим качествам. Она отлично сознавала силу своего обаяния и умела им пользоваться, а я, могу в этом признаться, присматривалась к ней и перенимала опыт. Теперь я стала понимать, почему все головы — особенно мужские — поворачивались в ее сторону, когда она проходила мимо; не только потому, что Анна отражала блеск королевского светила. Она сама сияла радостью и весельем. Еще с той поры, когда Анна жила при французском дворе, она научилась всякий день произносить bon mot[31], обращаясь к каждому придворному, и припасала свежую шутку для короля. Смех ее звучал заливисто, заразительно. Она знала имена всех окружающих, а по утверждению некоторых — и все их тайны.
В тот день Анна впервые шепнула мне на ходу, ничуть не переставая улыбаться, чтобы никто не понял смысла нашего разговора:
— Мистрис, к сидению табурета, знакомого вам по нашей первой встрече, снизу приколота записка для нашего друга.
Я улыбнулась ей в ответ, словно услышала веселую шутку.
Пока все остальные будут чинно стоять в надлежащем порядке, мне надо улучить подходящий момент, вернуться в ее спальню и забрать записку. Кромвель со своей армией писцов, как мне было известно, находится где-то недалеко от тех покоев, которые все еще сохранялись за кардиналом Уолси.
Ах да — прежде чем рассказывать о событиях того дня, я должна упомянуть о том, что Генрих Тюдор в свои тридцать семь лет был великаном, возвышающимся над своим миром. Никто не мог превзойти короля Генриха — высокого, сильного, с отливающими медью волосами и бородой. Вся его фигура сияла золотом. Он любого мог заткнуть за пояс — на пиру ли, на охоте ли, на танцах; любого мог побороть, переспорить, перегнать. Стоило ему войти в комнату — и словно сам воздух собирался вокруг него одного.
Всю нашу жизнь наполняли его громоподобный голос, его пышные дружеские приветствия — хотя он кого угодно мог повергнуть в трепет, нахмурив брови, а то и просто недовольно надув губы. Когда он распространял на Анну свою власть и силу, нам доставалось немало его bonhomie[32], если только кто-нибудь не называл испанку Екатерину «его королевой». Иными словами, если кто-нибудь не обнаруживал непочтения к его драгоценной Анне или не осмеливался недостаточно восхищаться ею. Можно сказать и так: если кто-то не давал понять, что слишком близко знаком с его возлюбленной, а именно так и случилось в тот день.
Итак, фрейлины последовали за Анной на лужайку для игры в шары, недалеко от обширных турнирных полей. Вдоль посыпанных гравием дорожек смотрели на нас с высоких постаментов звери, как и в садах, и на воротах дворца: вздыбившийся лев, красный дракон Уэльса, олень с раскидистыми рогами, грифоны и единороги — всевозможные сказочные животные, искусно вырезанные, раскрашенные и позолоченные.
