Валентин Рыбин - Огненная арена
— Запомни, Ратх никого никогда не предавал и не предаст. Но тебя я презираю… поняла? Презираю! — еще злее выпалил он, повернулся и зашагал к дому.
* * *Поезд через Асхабад проходил вечером: время самое удобное. Нестеров сел в общий вагон. В Кизыл-Ар-ват приехал перед рассветом. Темень — хоть глаз коли. Только на станции два тусклых фонаря. Да через дорогу, возле железнодорожных мастерских фонарь. Обошел паровоз спереди, зашагал через пути к мастерским. Пройдя вдоль длинной кирпичной стены, вышел на узкую улочку и вскоре отыскал барак, в котором жил Батраков.
Это был барак времен Скобелева. В годы присоединения Туркмении к России в нем квартировали штабные офицеры и медперсонал военного госпиталя. Госпиталь ныне размещался в расположении войск гарнизона. Старое здание госпиталя, рухнувшее наполовину в последнее землетрясение, было восстановлено рабочими железнодорожных мастерских, и в нем размещался приемный покой. Попросту его называли «рабочей больницей». Заведывала ею жена Батракова, Надежда Сергеевна. Лечила простуду, делала прививки против заразных болезней. И лишь в особо исключительных случаях, когда требовалось вмешательство опытного врача, она вызывала из госпиталя военного фельдшера Красовского. «Рабочая больница» была создана на благотворительные средства. Обо всем этом Нестеров знал по первому своему приезду в Кизыл-Арват еще три года назад.
В предутренней темноте, поднимаясь на веранду, Нестеров наступил на хвост спящей собаки. Взвизгнув от боли и страха, пес поднял такой лай, что окна барака тотчас засветились.
— Кого тут еще носит? — прогремел раскатистый бас.
— Гордеич, здравствуй. Убери своего кобеля.
— Кажется, Ванюша? — обрадовался Батраков и столкнул собаку с веранды.
Пес сразу перестал лаять и обиженно заскулил.
— Здравствуй, Гордеич, — повторил Нестеров. — Не ждал меня, конечно. — А я вот примчался.
— О забастовке нашей узнал? — спросил Батраков, похлопывая гостя по плечу и слегка подталкивая в комнату.
— О какой забастовке?
— Бастуем второй день. Петицию на десяти страницах настрочили. Пока власти не выполнят требования — не отступим. Ты надолго?
— Да нет, вечерком, думаю, назад.
— Вот ты и отвезешь нашую петицию в газету, Любимскому… Ну, проходи, проходи, раздевайся. Наденька! — крикнул он. — Гость к нам. Ванюша Нестеров!
Надежда Сергеевна залегла в другой комнате лампу и вскоре вышла, сонно улыбаясь.
— Здравствуй, Иван Николаевич. С приездом. Как там мой Андрюшенька? Видите его?
— А как же! Учится хорошо. Недавно в цирке видел, разговаривали. Толковый парень.
— Боюсь за него, — вздохнула она. — Отчаянный он. Все думаю, как бы не набедокурил.
— Теперь тебе только и осталось — думать, — усмехнулся Батраков и пояснил гостю: — С неделю уже сидит дома. Больницу закрыл пристав. Явился с полицейскими, вынесли стол и стулья, и вселили какого-то приезжего офицера.
— А вы что! — возмутился Нестеров. — Неужели позволили?
— С этого, собственно, и началась забастовка, — пояснил Батраков. — Теперь полиция рада офицеришку выгнать, да рабочие большего требуют. На вот, ознакомься… — Он взял с этажерки несколько листков и подал Нестерову. — Не сегодня-завтра сам начальник дороги приедет.
Нестеров принялся было читать петицию, но Надежда Сергеевна с укоризной сказала:
— Ну и эгоист же ты, муженек! Ванюша приехал, у него, наверное, стряслось что-то, а ты со своими заботами!
— Да, да, в самом деле… Прости, Ваня. Видимо, у тебя срочное дело ко мне, а я и слова тебе не даю сказать? Спрячь эту бумагу, передашь Любимскому. Говори, что там у вас?
— Стабровский арестован…
— Как так?
— Да вот так. Нашелся предатель, заявил полицмейстеру. Прямо с поличным взяли. Четверых. Его вместе с женой и еще двух рабочих типографии.
— Кто предал? — спросил, сжав пальцы в кулаки, Батраков.
— Если б знать, я бы предателя сам вот этими руками задавил! — проговорил жестко Нестеров. — Но в том-то и дело, что одни подозрения. Сначала подозревал твою землячку. Думал, ее приятель, джигит, донес, но вряд ли. Если б он, то Тамару первой бы арестовали.
— Красовскую не обижай, — посуровел Батраков. — Тамара — товарищ проверенный, надежный. — Поразмыслив, спросил: — С протоколами допроса знаком? Может, из протоколов можно что узнать?
— Не идти же в гости к Пересвет-Солтану! — нахмурился Нестеров.
— Да, дела неважные…
— Неважные, Гордеич. Приехал к тебе за советом. Не знаю, на кого теперь положиться.
— С Вахниным советовался?
— Разумеется. У нас с ним одно на уме: поскорее достать денег на типографию. Но вот где их взять — вопрос! И не только на типографию. Деньги, в первую очередь, сгодились бы на освобождение Людвига. Я думаю, можно подкупить следователя, или даже самого прокурора, если, конечно, с умом действовать.
— Ты что же, за деньгами ко мне приехал? — скептически усмехнулся Батраков. — Если так, то я тебе не помощник… Мог бы, конечно, свои последние отдать, да только помогут ли они!
— Гордеич, да ты что! — спохватился Нестеров. — Речь идет о тысячах, а ты черт знает что подумал. Ты-щенок бы десять достать — эх, развернулись бы! А ты, Иван Гордеич, на первый случай снабдил бы нас прокламациями. С голыми руками сидим…
Батраков задумался, затем сказал:
— Дам тебе последние номера «Искры». Почитаешь о борьбе партийных фракций. А что касается прокламаций, вот что… Ты чал пьешь? Пойдем-ка, по чашке выпьем. Тут недалеко, у соседа-туркмена.
Выйдя, они перешли улицу, и остановились возле двух туркменских кибиток. Батраков кликнул хозяина. Из кибитки вышел среднего роста, плотный туркмен в тельпеке и халате. Пышная седая борода украшала его лицо.
— Кертык, — назвал он себя, подав Нестерову руку.
— Число говорите по-русски, — заметил Нестеров.
— С русскими давно живу, научился, — пояснил старик и внимательно посмотрел на Батракова.
Гордеич улыбнулся:
— Ванюша Нестеров — мой друг. Ему доверяю все. Если ему придется туго и придет к тебе — помоги.
Кертык кивнул, ввел гостей внутрь юрты, усадил на кошму и подал две чашки с чалом. Тотчас принялся расспрашивать об асхабадских новостях. Нестеров охотно отвечал на все его вопросы. Старик слушал, поддакивал и опять спрашивал. Наконец сказал:
— Русские бастуют, а туркмены горюют. Туркменским беднякам поддержка нужна. Безграмотные все. А живут — один здесь, другой там. Кочуют по пескам. Армяне, татары бакинские дружнее живут. В Баку недавно был, там совсем иная жизнь.
— Там пролетариат, Кертык-ага, — пояснил Нестеров. — В Баку тысячи рабочих мусульман на промыслах, а у вас — единицы на железной дороге. С русскими вам надо объединиться…
Когда возвратились домой, Батраков сунул руку за пазуху, вынул бумажную пачку и подал Нестерову:
— Держи. Ванюша, тут «Марсельеза» и «Варшавянка». Дарьял на днях из Баку прислал
— Так, выходит, ты у туркмена хранишь?
— Т-сс, — поднес палец к губам Батраков. — Напился чалу и ладно. Тебе я вот что посоветую. Как приедешь в Асхабад, — загляни к Любимскому. Когда-то он нам помог шрифтами. Я напишу записочку, передашь ему.
Ночью Нестеров отправился в обратный путь.
* * *Любимского он знал отдаленно, понаслышке. «Хороший человек, обходительный, отзывчивый!» — отзывались о нем все в городе. Но никогда раньше не беседовал с ним. Отзыв о нем Батракова, как о человеке своем, настроил Нестерова на оптимистический лад.
В понедельник, объехав на черной кавказской коляске Скобелевскую площадь, где маршировали с песней пехотинцы, Нестеров слез у редакции и вошел в коридор, с несколькими комнатами по бокам. В первой за «Ремингтоном» сидела машинистка. Женщина не заметила его. Он притворил дверь и двинулся дальше. В другой комнате, склонившись над столом, ретушировал надписи объявлений художник в желтой блузе. Нестеров поздоровался, спросил, где отыскать редактора, и художник проводил его в самый конец коридора. Тут в тесной, явно не редакторской комнатенке, обложившись кипами газет, сидел Любимский — лысый, низенький интеллигент с живыми черными глазками.
— Чем могу служить, милостивый государь? — тотчас спросил он, поднявшись из-за стола. — Если не ошибаюсь, передо мной вже частный поверенный господин Нестеров?
— Откуда вы меня знаете?
— Ха! Откуда я его знаю! Вы спрашиваете, откуда я вас вже знаю? Вы лучше спросите у меня, кого я не знаю? Ви, молодой человек, совсем недавно вели защиту обманутых арбакешей, так кажется? Ну, так мы вже поместили информацию об этом! Ви знаете, — еще дружелюбнее заговорил он, и, выйдя из-за стола, положил руку на плечо Нестерову. — Откровенно говоря, я сам находился в зале суда и слышал вашу речь. Я тогда сказал себе: «Да это вже асхабадский Цицерон! Цицерон нового века!» Если бы взяли на себя отдел судебной хроники, господин Нестеров, ваш слуга, честный, воспитанный еврей Любимский был бы вже счастлив! Что ви скажете по этому поводу?
