Бенджамин Дизраэли - Алрой
«Это — халиф!» — торжественно прошептал Хонайн и вновь приложил палец к губам, желая предупредить любой звук из уст юного спутника. «Так вот каков он, Повелитель правоверных, и каковы его владения!» — подумал Предводитель изгнания. Неизвестность всегда представляется величественной.
Пройдя зеленый луг и кедровую аллею, Хонайн и его спутник очутились возле летнего дворца. Вновь белый и зеленый мрамор. Бесконечное число роз вокруг. Жалюзи на окнах. Летящие вверх ступени. Первым поднялся старший, Давид последовал за ним. Тут, сделав страшные глаза, Хонайн прошептал: «Напоминаю, что ты глух и нем. Я буду говорить, а ты молчи. Молчание скрепляет речи. И добавлю, ты — скопец!» Алрой с трудом сдержал улубку. Врач и Предводитель вступили внутрь здания. Два охранника-евнуха и две женщины в чадрах встретили их в приемном зале и повели в покои дворца. И опять Алрой дивился совершенству форм, восхищался изысканностью аксессуаров, изумлялся изобретательности роскоши. «Боюсь, чрезмерные изысканность и роскошь эгоистичных правителей предвещают гибель стране», — размышлял Давид. Наконец добрались до комнаты, где на живописном диване сидела юная дама. На коленях ее покоился фолиант — персидские стихи. В руке она держала золотую цепь, другой конец которой неволил прекрасную белую газель.
Оторвавшись от романтических строк, почитательница поэзии одобрительным взором встретила вошедших мужчин. Она была совсем молода, как Алрой. Длинные светло-коричневые волосы, закрывая по бокам высокий белый лоб, спадали на плечи. Большие глаза светились голубизной. Она улыбнулась, и умилительные ямочки возникли на нежно-розовых щеках. Юное лицо воплощало чудную красоту, которую не умаляли насмешливость и снисходительность взгляда. Платье на ней красного шелка, из широких рукавов выглядывали тонкие девичьи руки. Стягивавший талию пояс был отягощен кинжалом — знаком принадлежности к царскому роду.
Хонайн выступил вперед, поклонился. Алрой оставался на заднем плане.
«Я слышал, этим утром некая недобрая сила склонила головку лучшей в мире розы», — с обворожительной улыбкой произнес Хонайн.
«То был южный суховей, недруг цветов. Ветер сменил направление, и лучшая в мире роза воспряла», — прозвучал ответ сквозь улыбку не менее обворожительную.
Врач проверил пульс пациентки.
«Изменчивый», — заметил он.
«Как я сама. Это твой новый раб?»
«Недавнее приобретение и очень удачное. Он отлично выглядит, к тому же нем и глух и обладает достоинством абсолютной безобидности», — сказал Хонайн. «Во всех отношениях», — добавил многозначительно.
«Как жаль! Неужто рок давлеет над одаренными красой — быть бесполезными? Как я, например!»
«Слухи нашептывают нам иное», — сказал врач.
«А именно?»
«Юный царь Хорезма…»
«Этот варвар отвращает меня!»
«Он герой!»
«Ты видал сего героя?»
«Да.»
«Он хорош собой?»
«Он ангельски красив.»
«А полна ли казна его?»
«Да ведь он неизменный победитель, покоритель и усмиритель. Все золото мира его!»
«Золото? Я устала от роскоши. Построила этот дворец, чтоб скрыться от нее.»
«Бедности знаков в нем не нашел я…» — заметил Хонайн, возвращая лицу обворожительную улыбку.
«Имевшая несчастье родиться принцессой забывает здесь о своей злой судьбе», — с непритворным вздохом ответила царственная особа.
«Воистину несчастье…» — поддакнул Хонайн.
«Однако, жребий этот способен защищать!» — возразила принцесса то ли гостю, то ли себе самой.
«Защищать кого?»
«Наш слабый пол.»
«Согласен.»
«Если б только я была мужчиной!»
«На свете было бы героем больше!»
«Ах, какую круговерть я завихрила бы вокруг себя!»
«Не сомневаюсь.»
«Ты принес мне книги?» — спросила принцесса, крутой переменой темы подтверждая склонность к завихрению круговертей.
«Они у моего раба.»
«Я сгораю от нетерпения!»
Хонайн взял из рук Алроя бархатную сумку, достал из нее тома героических романов — добычу купца Али.
«Поэзия утомила меня», — сказала принцесса, бросила укоризненный взгляд на фолиант с персидскими стихами и нежно погладила рукой корешки полученных от Хонайна книг. Затем отложила в сторону романы. «Я мечтаю поглядеть на мир!» — добавила.
«Путешествия утомляют не меньше стихов», — заметил Хонайн и подумал, что по морям плавают не ради одного лишь удовольствия, но из страсти похваляться.
«Кстати! Я думаю, простые люди, в отличие от таких, как я, никогда не утомляются.»
«Разве что от труда. А от скуки — заботы помогают.»
«Что такое забота?» — спросила принцесса.
«Это — Бог, невидимый, но всемогущий. Художник, он покрывает желтизной румянец щек, а чернь волос окрашивает в белый цвет. Как вор, крадет улыбку с уст, и, как злодей, из сердца гонит радость.»
«Бог не таков. Это рукотворный идол. Я — истинная мусульманка и презираю идолов! Лучше расскажи, Хонайн, какие новости принес с собой?»
«Юный царь Хорезма…»
«Ах, опять этот варвар! Ты в найме у него, Хонайн? Слышать не хочу о нем! Сбежать из одной тюрьмы ради заточения в другой? Ежели я и выйду замуж, то сохраню свободу.»
«Вещь невозможная.»
«Моя мать была вольной птицей, покуда трон и корона не поработили ее. Мой путь от начала и до конца повторит лучшую часть ее пути. Ты знаешь мою мать?»
Хонайн, безусловно, знал и посему немую паузу в ответ почел за благо.
«Она была дочерью разбойника и соучастницей подвигов отца. Вот радость жизни! — продолжила принцесса, — И я разбойница по крови. Хонайн, ты астролог, предскажи мне будущее.»
«Когда-то я предсказал твое рождение, и звезду твою назвал кометой.»
«Я хочу событий, беспорядка, огня и блеска! Впрочем, нет, не кометой, а звездой желаю быть. Звездой свободной и прекрасной плыть по небу. Ах, Хонайн! Гляди-ка, я не удержала газель, она ест мои розы!»
Алрой бросился вперед, ухватил лакомку и вернул ее хозяйке. Хонайн встревожился, но напрасно. Принцесса одарила мнимого раба благосклонным взглядом.
«Какие чудные глаза у бедного зверька!» — воскликнула принцесса!
«У газели?» — уточнил Хонайн.
«У твоего раба! Он покраснел. Не будь он глух, как нем, я бы подумала, он слышал меня!»
«Он смущен собственной смелостью, оттого, что скромен», — вновь встревожившись, возразил Хонайн.
«Мне нравится скромность. Она заслуживает похвалы. Как по-твоему, я скромна?»
«Разумеется.»
«И заслуживаю похвалы?»
«Весьма.»
«Я презираю заслуживающих похвалу. Тупицы!»
«Пожалуй.»
«Скучнейшая компания.»
«Верно.»
«Ни живинки, ни стоящего скандала не дождаться.»
«Ни того ни другого.»
«Я взяла себе за правило держать только рабов уродов.»
«Разумное правило.»
«Хонайн, когда станешь возражать мне? Ведь ты отлично знаешь, мои рабы — самые красивые рабы в мире!»
«Все это знают.»
«Дорогой Хонайн, по твоим словам, правота коих для меня несомненна, последнее приобретение твое воистину удачно. И вот я подумала…»
«О, я отлично понимаю! Нет для меня большей чести, чем потрафить прекрасной принцессе, сделав мое приобретение ее достоянием. Да вот, заковыка — никак не уладить дело с одним важным черкесом…»
«Оставь это мне!»
«Превосходно! Наберемся терпения, и пусть дела вершатся по порядку. Зато, когда царь Хорезма прибудет в Багдад, принцесса сумеет предложить ему чудесный дар.»
«Я рада. Надеюсь, царь молод и красив не менее, чем воинственен. Ответь мне: он умен, изыскан, обладает вкусом?»
«Этих достоинств у тебя довольно на двоих.»
«Хорошо бы он пошел войной на греков!» — сказала принцесса, воображая себя уже в ином качестве.
«За что немилость грекам?»
«Э-э-э… во первых, они гяуры неверные. Ну, а во-вторых, ежели его побьют, мне выпадет удача стать пленницей!»
«Удача!»
«Увидеть Константинополь и выйти замуж за императора!»
«Выйти за императора!»
«Будь уверен, император влюбится в меня!»
«Не сомневаюсь.»
«А потом… а потом покорю Париж!»
«О, Париж!»
«Ты был в Париже?»
«Да.»
«Я слыхала, мужчины там необычайно галантны и покорны, а женщины делают, что вздумается им!»
«Ты всегда делала и будешь делать, что вздумается тебе. Даже в Париже, хоть деспотии там нет и в помине», — сказал Хонайн, вставая.
«Ты уходишь?»
«Мой визит не должен затягиваться.»
«Прощай, Хонайн», — с грустью проговорила принцесса, — «Единственный, кто в Багдаде наделен умом, и тот покидает меня. Жалок жребий мой: чувствовать вещи и понимать их, но власти над ними не иметь. Стихи и цветы, птицы и газели — всю эту красоту неволи променяю на час свободы! Хонайн, я сочинила кое-какие вирши. Отдай их лучшему писцу в городе. Пусть перепишет серебряными буквами на фиолетовых с золотым ободком листах.» Принцесса сделала знак Алрою, тот подошел, поклонился. «Черноглазый, возьми эти четки взамен заслуженной тобою похвалы за скромность и смелость!» — сказала она на прощание и протянула Алрою подарок. «В молчащем подозревают больше, чем он скрывает…» — добавила, бросив на юношу лукавый взгляд.
