Макс Галло - Нерон. Царство антихриста
Перипетии битвы сопровождались ревом и криками зрителей.
Я взглянул на Клавдия. На императоре был широкий пурпурный плащ, в какие облачались на театре военных действий боевые генералы. Однако толпа, ликуя, оборачивалась к Нерону, стоящему в вышитой золотом тунике, и к Агриппине, ослепительной в своей вытканной золотыми нитями, короткой, с разрезом, хламиде, застегнутой на плече брошью. Она казалась женой Нерона, а не престарелого императора.
И когда над поверженными был занесен меч, то именно к Нерону толпа обратила свой вопль, умоляя о милосердии. Слегка поколебавшись, Клавдий устало махнул рукой, но толпа ревом благодарила Нерона.
Вдруг шлюзы открылись и речная вода бурным потоком устремилась в озеро, снося все на своем пути. Толпа в ужасе отступила.
Агриппина обвиняла Нарцисса в том, что тот, по скупости и небрежению, пустил строительные работы на самотек и утверждала, что он виноват в случившемся. Возмутившись, Нарцисс бросил ей в ответ, что она не способна держать себя в руках и хочет слишком многого.
Слушая их перепалку и перехватив взгляды, которыми обменялись Нерон и Агриппина, я вспомнил речи Сенеки.
Да, иные слова способны убить того, кто их произнес.
12Когда Агриппина пустит смерть по следу того, кто пытается расстроить ее планы? Она раздумывает и выбирает. Смерть лежит у ее ног, принюхиваясь к Нарциссу, к императору Клавдию или к кому-то еще. И вот она приближается к бывшему правителю Африки, проконсулу Тавру, богатому человеку, генералу-победителю, который владеет обширными тенистыми садами, покрывающими склоны Авентина. Ходят слухи, что Агриппина хотела бы прибрать их к рукам. Всякий раз, когда ее носилки проплывают поблизости, она выпрямляется, окидывает взглядом деревья и цветы и начинает кусать ногти. Потом призывает Палласа. Он склоняется к ней, внимательный и раболепный, и они шепчутся.
Через несколько дней в сенате Тавра обвиняют в мошенничестве и воровстве. Обвиняемый потрясенно озирается: кто может в это поверить? кто донес на него?
Сенаторы сидят потупившись. Все знают, что обвинение выдвинуто по приказу Палласа и Агриппины и что дела Тавра плохи.
Смерть приходит к нему. Он кончает с собой, униженный, отчаявшийся, покинутый всеми. А император Клавдий подписывает декрет, по которому все имущество проконсула отходит Агриппине. Она останавливает носильщиков у входа в сады Тавра, отныне принадлежащие ей, идет по аллеям, вдыхая аромат цветочных клумб.
Кто станет следующей жертвой?
И снова она берет смерть на поводок. На кого теперь укажет эта ненасытная женщина? Когда склонится к убийце и шепнет: «Ступай, перегрызи ему горло, отрави — прямо сейчас»?
Весь Рим затаил дыхание и ждет.
Я следую за свадебным кортежем Нерона и Октавии. Их только что сочетал браком жрец в храме Кибелы на Палатине.
Они поклонились священному камню, алтарю великой богини плодородия, который римские легионеры вывезли из храма Пессинунт, во Фригии, когда эта страна, расположенная по ту сторону провинции Азия, что тянется вдоль Эгейского моря, несколько десятилетий назад была завоевана империей. Отныне жрецы Кибелы, галлы, служат в храмах Рима.
Это было желание Агриппины: в день своего бракосочетания Нерон должен был получить благословение Кибелы. Она хотела, чтобы ее сын — сын Аполлона — получил покровительство всех богов; чем больше покровителей у него будет, тем более славная судьба его ожидает. Боги Египта, Греции, Востока — все должны благословить Нерона, все жрецы должны служить ему — жрецы Олимпии и Фригии, Аполлона и Кибелы, Юпитера и Венеры.
Вокруг Нерона и Октавии галлы исполняли свои ритуальные пляски, раздирая друг другу тела, плечи, руки глиняными черепками и клинками. Они обливались кровью. Некоторые, в экстазе терзая собственную плоть, оскопляли себя, ведь жрецы Кибелы должны быть бесполыми.
На лице Нерона был написан восторг. Этот жестокий ритуал и льющаяся кровь, эти крики жрецов, должно быть, казались ему зрелищем, достойным богов.
Рядом с ним стояла насмерть перепуганная Октавия, его сестра и отныне супруга, хрупкая тринадцатилетняя дочь императора Клавдия, закутанная в покрывала. Жрецы подталкивали ее в объятия Нерона, который наблюдал за ней с презрительной миной.
Кортеж, сопровождаемый галлами, не перестающими стегать и мучить себя, вопящими и шатающимися от боли и возбуждения, покинул храм Кибелы, спустился с холма Палатин и погрузился в лабиринт улочек нижнего города. Процессию возглавлял верховный жрец, вышагивающий впереди Нерона и Октавии.
Улицы были настолько узкими, что можно было из окна одного дома коснуться рукой дома напротив. От одного фасада до другого не более трех-четырех шагов. Протискиваясь сквозь эту сутолоку, я отстал от Нерона и Октавии, от толпы галлов, любовников Агриппины и приспешников Клавдия.
Вчера вечером Нерон, завернувшись в плащ из пушистой шерсти, вышел из материнского дома, где он жил, и, как уже повелось в эти последние несколько месяцев, пошел бродить по кварталу Велабр. За молодым человеком шестнадцати лет, охочим до развлечений, следовали вооруженные телохранители. Они были отобраны Агриппиной, чтобы обеспечивать безопасность сына. Они знали, что, если на его теле окажется хоть малейшая царапина, их ждет смерть. Поэтому всегда были начеку, окружая юношу незаметным кольцом и подгоняя к нему добычу.
Нерон не довольствовался теми игрушками, которые поставляла ему мать, и предпочитал лично выходить на ночную охоту. Он любил устраивать засаду, пугая с охранниками какую-нибудь парочку, возбуждаясь нарушенной интимностью свидания. И часто уводил с собой обоих. Он и брал, и предлагал себя, как самец и самка одновременно, то подставляя свой зад, то вонзая член в чужую плоть.
Он рыскал по тем местам, где сегодня проходил его свадебный кортеж. Он охотился не спеша, двигался медленно. Его плащ раскрывался, обнаруживая тонкие ноги, пятнистую кожу, начинающий округляться живот, который выдавал в нем обжору.
Я присутствовал на его пирах. Обычно я садился в конце стола, за которым собирались Бурр и Сенека, Херемон и иногда Паллас, адвокаты, сенаторы, проконсулы, остававшиеся в Риме на несколько дней, прежде чем вернуться в свою провинцию. Здесь же были и игрушки — мальчики и девочки на случай, если кто-либо из гостей не ограничится чревоугодием и пожелает получить иные наслаждения.
Рабы с Востока вереницей подносили все новые блюда. В небольших бутылях и кувшинах подавались тонкие вина из Сполетто и Сабинии.
Нерон жадно глотал еду. Со свистом высасывал устриц. Смаковал сочные, тающие во рту белые грибы. Пожирал рыбу, отрывал куски от жирной и маслянистой голубиной гузки. Грыз мясо кабана и молодых фазанов. Рыгал, мочился, портил воздух. Оросив съеденное вином, выбирал десерт — груды абрикосов, начиненных медом, горы фиников, россыпь сочных засахаренных яблок и груш, блюда миндальных пирожных.
Нерон пьян. Он шатается, позолоченная туника липнет к потному телу. Он щурится, чтобы лучше видеть, подносит к близорукому глазу изумруд, чтобы лучше видеть. И вдруг сгибается в приступе рвоты.
Я поднимаюсь из-за стола, отхожу подальше и останавливаюсь у колонны. От вида разграбленных столов меня мутит. Я не выношу запахов, который источают объедки, эту мешанину из рассола, крови, требухи, яиц и рыбы — все то, что Сенека называет «изысканной тухлятиной». Все это его не смущает. Да и что может смутить Сенеку?
Я смотрю на учителя. Он сидит рядом с Нероном, его лицо бесстрастно, словно он ничего не видит, не слышит, не чувствует. А будущий император между тем выпрямился, снова потянулся к стакану, замурлыкал песенку, притянул к себе мальчика и девочку, которым на вид не более двенадцати лет, и стал тереться об их гладкую кожу своим оплывшим телом.
Сенека даже не повернул головы. Может быть, сидя за этим столом, он размышлял о книге, которую начал писать? В ней речь пойдет о «душевном покое» — он часто говорит со мной об этом.
Как ему удается находиться рядом с Нероном и сохранять свободу мыслей?
Я же задыхаюсь. Мне кажется, что весь Рим смердит.
Рабы расставляют светильники среди блюд, приносят факелы. Становятся видны полулежащие переплетенные тела.
Сидя в полумраке, я вижу, как Сенека склонился к Нерону. А может, он не в силах устоять перед его красотой и молодостью, перед обаянием этих голубых глаз? Или все-таки, как он сам утверждает, он видит в Нероне прежде всего сына Аполлона — того, кто назначен богами и людьми на место высшего властителя? И его привлекает не тело Нерона, а власть, воплощением которой он скоро станет?
Подошла Агриппина. Каждую ночь она кружит возле сына, чтобы увидеть его последнюю добычу. Она грубо расталкивает молодых людей, облепивших тело Нерона, и садится рядом. Он склоняется над ней, как любовник. Гости встают и молча расходятся. Ко мне подходит Сенека и увлекает за собой.
