Анатолий Домбровский - Чаша цикуты. Сократ
— Можно. К тому же я ничего другого не утверждаю, — вскинул голову Менон. — Золота на одеяние Афины было потрачено меньше, чем отпущено из казны. А разница похищена.
— И это всё, что ты утверждаешь?
— Да.
— А если окажется, что золотое одеяние Афины весит ровно столько же, сколько было отпущено золота из казны на изготовление этого одеяния? Что ты скажешь тогда, Менон?
Менон встал. Встал и Сократ.
— Тогда тебе придётся сознаться в том, что ты лжец, — подсказал он Менону ответ.
— Я сам видел, как Фидий уносил из мастерской золотые пластины и вещи! — закричал Менон. — Он уносил их тайно! Он заворачивал их в тряпицу и тайно уносил!
— Но ты не видел, как он их приносил, — спокойно сказал Сократ. — Стало быть, если ты не видел, то ты и не знаешь, приносил он их или не приносил. А ведь мог принести обратно, Менон. Подумай. Мог бы?
— Мог бы. Но я этого не видел!
— Правильно. Поэтому ты не можешь утверждать, что Фидий не приносил золотые пластины и вещи обратно. Не можешь!
— Ну, не могу, — согласился Менон. — Зато я могу утверждать, что он их уносил!
— Уносил, а золота осталось ровно столько же, сколько и было. Стало быть, приносил обратно. Ведь золото не тыква, само не растёт, — засмеялся Сократ.
— А кто тебе сказал, что золота осталось столько же, сколько было отпущено?
— Об этом скажут те, кому доверено взвесить одеяние Афины.
— Доверено? Кем? — Менон испуганно завертел головой. — Кем доверено? Когда будут взвешивать?
— Завтра, Менон. Но тебя туда не допустят: Афина не может обнажаться перед лжецами и доносчиками.
Пришёл Харий и принёс кувшин молока. Пока Сократ и Панен, охая от наслаждения, пили холодное молоко, Менон не попрощавшись ушёл.
— Я кое-что слышал, — признался Харий. — Но вот что я должен вам сказать: сегодня следовало бы особенно тщательно охранять вход в Парфенон.
VIII
Это случилось на четвёртом году тридцать седьмой Олимпиады: некто Килон, знатный афинянин и победитель тридцать пятой Олимпиады, скучая от безделья, отправился в Дельфы и попросил у бога оракул. Жрецы Пифийского храма в ответ на его просьбу и богатые подношения принесли ему такое прорицание: на величайшем празднике Зевса Килон овладеет афинским Акрополем. Килон позвал толкователей-эксегетов[54], и те сказали ему так: «Во время Олимпийских игр ты захватишь Акрополь и станешь тираном Афин».
Килон дождался начала игр в пелопоннесской Олимпии, попросил у тестя, мегарского тирана Феагена, отряд вооружённых людей, собрал своих сторонников в Афинах и захватил Акрополь. И всё, наверное, было бы так, как предсказала Пифия, если бы не одно обстоятельство: эксегеты сказали, что величайший праздник Зевса — это пелопоннесские игры в честь Зевса Олимпийского, тогда как Пифия, надо думать, подразумевала под величайшим праздником Зевса Диасии величайший праздник Зевса Милостивого, который справлялся не в Олимпии, а в Аттике и в другое время. Словом, Килон неправильно выбрал срок для совершения задуманного. И потому, едва он со своим отрядом поднялся на Акрополь, возмущённые афиняне сбежались со всего города и окрестных полей и окружили Акрополь. Вскоре афинян заменили вооружённые отряды, которыми командовали архонты. Осада Акрополя длилась несколько дней. Осаждённые жестоко страдали от голода и жажды. Килону удалось бежать. Его же приверженцы, оставшиеся на Акрополе, вошли в храм Афины и сели у алтаря богини, моля её о защите. Архонт Алкмеонид Мегакл, командовавший вооружёнными отрядами афинян, повелел вывести сторонников Килона из храма, пообещав не причинить им вреда. Когда же приверженцы Килона покинули храм, Мегакл велел их умертвить. Тем самым он нарушил своё обещание и осквернил алтарь великой богини. Это было страшное святотатство, за которое род Алкмеонидов подлежал позорному изгнанию из Афин. Первое изгнание Алкмеонидов из Афин было совершено Солоном, второе — Писистратом, третье — Клеоменом, царём Спарты, которому удалось поднять на восстание афинян около пятидесяти лет назад.
Перикл — потомок Алкмеонида Мегакла по матери, которая была племянницей Алкмеонида Клисфена. Спартанцы требуют четвёртого очищения Афин от осквернителей богини — и, стало быть, изгнания Перикла. Впрочем, о последнем они открыто не заявляют: глупо было бы рассчитывать на то, что афиняне примут решение об изгнании Перикла: с ним связаны все значительные победы Афин за последние пятнадцать лет, с ним же они, несомненно, связывают и надежду победить Спарту, если война будет развязана. Неполное изгнание Алкмеонидов — вот что важно для Спарты; неполное изгнание рода осквернителей алтаря Афины — вот причина войны, и среди этих причин — несчастное родство Перикла с Алкмеонидами. Война будет поставлена ему в вину в случае неудач. Сами эти неудачи будут приписаны ему, и тогда вопрос о его изгнании или отстранении от должности стратега решится сам собой. Тогда спартанцы победят. Вот в чём коварство и дальновидность царя Архидама...
Экклесия выслушала спартанских послов и после выступления нескольких ораторов отвергла требование об очищении Афин. Решение это было обосновано тем, что осквернение алтаря Афины совершено более двух веков назад, что уже умерли несколько поколений Алкмеонидов и что ныне живущие не могут отвечать за преступления далёких предков. В то же время, говорилось в решении народного собрания, требование Спарты не может считаться правомочным до тех пор, пока спартанцы сами не очистятся от скверны, которой они запятнали себя после убийства илотов на Тенаре.
Рамфий, Мелесипп и Агесандр, послы Лакедемона, посовещавшись, сняли своё требование об очищении Афин от Алкмеонидов, расценив решение экклесии как справедливое, и заявили следующее: «Спартанцы желают мира, и мир будет, если Афины признают независимость эллинов». Иными словами, они потребовали признать право эллинских городов, входивших в Афинский морской союз, на полную независимость. После этого заявления послов ораторы выстроились у Камня в длинную очередь. Ораторы-демагоги и ораторы-аристократы мало чем отличались в своих речах друг от друга: и те и другие требовали немедленно начать войну со Спартой ради блага афинян, хотя видели перед собой разных афинян: демагоги видели бедных афинян и обещали им богатую военную добычу, аристократы же видели перед собой богатых афинян и обещали им избавление от бремени налогов, если государство обогатится за счёт всё той же военной добычи. Но ни кожевенник Клеон, ни канатчик Евкрат, ни аристократы Писандр и Ферамен ничего не говорили народу о том, что с ним станется, если война со Спартой будет проиграна.
Когда очередь ораторов у Камня иссякла, слово взял Перикл. Экклесия, плохо слушавшая предыдущих ораторов, притихла: что бы ни говорили о Перикле сплетники и клеветники, он — первый человек в Афинах. И мудрость афинской демократии заключается в том, что экклесия не принимает решения, не выслушав Перикла.
— Политэ! — обратился к народному собранию Перикл. — Чтобы принять решение о войне, не требуется ни большого ума, ни большого мужества. В любом случае принять такое решение легче, чем вести войну. А военное счастье переменчиво. И тот, кто сегодня желает начать войну с пелопоннесцами, при первой же военной неудаче станет кричать о том, что войну надо прекратить. Но война, афиняне, как камень, сброшенный с горы, — её на полпути не остановишь. Исход войны нельзя предвидеть, так же как проникнуть в человеческие мысли.
Экклесия, разгорячённая воинственными речами Клеона и Писандра, зароптала.
Перикл ожидал этого, выдержал длительную паузу и бросил народу другую, более приемлемую для него мысль.
— Но нам не следует уступать пелопоннесцам! — выкрикнул он на одном выдохе и увидел, как мысль упала на благодатную почву и мгновенно взошла бурными криками одобрения и рукоплесканиями. — Лакедемоняне давно замышляют против нас недоброе! — добавил он с тем же воодушевлением. — Мы предлагаем им переговоры, мирное решение всех споров в третейском суде, а они бряцают оружием. Они хотят нами повелевать! — Народное собрание разразилось рёвом негодования, обращённым к пелопоннесцам. — Посольство царя Архидама, находящееся здесь, требует от нас, чтобы мы признали независимость эллинов. Это нечто большее, чем то, что они требовали раньше. А раньше они приказывали нам снять осаду и предоставить свободу взбунтовавшейся Потидее, признать независимость Эгины, отменить мегарские постановления... И вот теперь они приказывают нам предоставить независимость всем эллинам. Независимость от кого? — Перикл повернул лицо в сторону спартанского посольства: — Независимость от Афин?
— Да, от Афин! — ответил ему кто-то из послов Спарты.
